Идущая - Капшина Мария (электронные книги без регистрации TXT) 📗
Кадарец тянул время. Чего он выжидал — город не понимал совершенно. Ещё более странным казалось то, что южане ни соседних деревень не пожгли, ни полей не вытоптали конскими копытами… Просто стояли под стенами, изредка с энтузиазмом встречали вылазки горожан, переругивались с острословами на стенах… Особенно общительны оказались дворяне-кадарцы: передавали городским знакомым приветы в меру неприличного содержания, устраивали показательные турниры и пьянки в пределах видимости, но за пределами досягаемости… Насколько можно было судить со стороны, крестьяне мирно снабжали кадарскую армию продовольствием — совершенно добровольно, в качестве благодарности, вероятно, за не сожжённые поля и намёка: "Не жгите и дальше…"
А мимо тихо проходило лето. Город пах яблоками, рекой и мокрой глиной, а над замковым садом парчовой пеленой стлался запах роз, настойчиво уверяя, что ничего плохого не случалось и не может случиться с вечным городом, Древней столицей, красавицей-Эрлони. Запаху никто не верил. Раир в редкие свободные минуты прятался в восточной галерее, куда не заглядывал никто, кроме ветра, и молча, неподвижно стоял, глядя на озеро, простиравшееся к северу и к востоку, на узкую тёмную оторочку по дальнему берегу, на небо — и сжимал резной камень перил белеющими пальцами. На юге, за рекой, за стенами Нового города, за остывшим пожарищем рыбацкого посёлка, темнел кадарский лагерь. Дракон, казалось, бездействовал, но это бездействие убеждало не более, чем запах безмятежного лета. Город, вначале принявший Ведоирре почти с восторгом, уже винил его в росте цен на хлеб, на дрова, во всеобщей воинской повинности и наливался недовольством и бунтом, грозя вот-вот прорваться. Если Шегдар не сделает глупой ошибки в ближайшие дни, Эрлони выдаст Раира Лаолийца. А Шегдар — не ол Жернайра, чтобы делать глупости.
Раир загонял себя до полусмерти, а единственным результатом явились ввалившиеся щёки да чёрная кайма вокруг глаз.
Реана и рада была бы поверить в лето, но у неё не оставалось сил даже на мысли, не говоря уж об эмоциях. Не сказать, чтобы такое положение её действительно огорчало: непроходящая, глубокая и привычная усталость — не худший способ не сойти с ума. За глаза её не звали иначе, как "Безумная". Ведьма с болезненным упорством участвовала во всех вылазках (говорили, что это Ррагэ требует кровавых жертв, и служительница его не может не убивать), а после остервенело отвоёвывала у Слепого его добычу, излечивая тех, кого можно, и вливая жизнь в тех, кого спасти уже казалось немыслимым. Этого "а после" люди объяснить не могли — что и уверило их в безумии Возродившейся.
А Реана больше смерти боялась Возродившейся. Ненавидела себя за то, что идёт убивать — и ничего не чувствует, никаких эмоций, кроме ледяного упоения битвой. За то, что в ней было от Реды. И возвращалась со стен и с берега в город, в госпиталь, и за каждую жизнь боролась не так, как боролась бы за свою, совсем не так — не за жизнь свою, а за себя, своё сознание, разум. За право быть — не Редой.
Итогом этой напряжённой борьбы стало то, что ведьма похудела ещё больше, став похожей на ладзахские статуэтки из тёмного дерева: с такими же ломкими, нервными изгибами, загорелая почти до черноты. Костистое лицо с выпуклыми скулами оцепенело в каком-то диком упорстве. Когда Лаолиец и ведьма стояли рядом, люди испытывали нечто похожее на мистический ужас: и по отдельности эти двое, больше походившие на духов, чем на людей, вызывали какое-то смутное беспокойство, если не страх. О Раире и Реане ходили слухи, один другого причудливее: о них двоих, о каждом из них в отдельности, в нескольких модификациях… Столько же историй ходило, пожалуй, только о Шегдаре.
Ещё, к немалому удивлению Реаны, ходили истории о том, как Безумная бывала там-то и там-то, делала то-то и то-то — два, три года, пять лет назад… В один из вечеров в госпиталь заглянула девушка — подруга Дайре, видимо, которая развлекала персонал байками. Звали её Эйтахе, и внешне она казалась одних лет с Дайре, полная и низенькая, в противоположность подруге, но подвижная, весёлая настолько, что будь она тоньше, её живость, казалось, взорвала бы девчонку изнутри. Латаная и грязная одежда была отменно сшита, да и метка на рукаве — вышитая иголка с ниткой — указывала на цех портных. Рассказывала Эйтахе великолепно, и слушатели то и дело припоминали свои истории, одна другой цветистее. Довольно скоро ответные байки пошли о начальстве; вечная тема — и тем более животрепещущая, когда в начальниках столь одиозная личность, как Возродившаяся. Приятельница Дайре живо отозвалась и высыпала целый ворох историй о ведьме, одна другой жутче. Причём, все — незнакомые, про её детство и жизнь до появления в Даз-нок-Рааде. О том, что разговоры их прекрасно слышно в соседней каморке, где сидела за схемами городских стен ведьма, собравшиеся не то забыли, не то не знали.
— Вот говорят же: вызвал Дракон Возродившуюся, — рассказывала Эйтахе, спокойно и деловито, но с какой-то подспудной готовностью рассмеяться в любой момент. Даже сквозь стену было ясно, как она весело щурит глаза, смотрит на собеседников искоса и руками раскладывает свои слова по полочкам. — Говорят — "вызвал", так обычно и решают, будто она — хлоп — да и появилась посреди залы, как ни есть — живая. А мне знающий человек говорил, что умерших можно только души призывать, а не тела. Тела-то ого когда Наама забрала! А она жадная, она через столько лет своё не отдаёт, это со Слепым маги договориться могут, да и то не все, и потому только, что Кеил магам благоволит, а души умершие от времени не портятся. Тело-то ведьмино сожгли шестьсот Порогов тому как, вот и выходит, что не мог его Дракон призвать, будь он хоть самый что ни на есть разнаисильнейший маг!
— Как же! — хмыкнул Лузойи. — Ты, девчонка, ври, да не завирайся! "Знающий человек" ей сказал, ишь ты! А что ж он, знающий-то, не признал, что у Возродившейся души нет? И что ж, в такой случайности, Дракон призвал? Как это можно то, чего нет, призвать, га?
— А и не я вру вовсе, напрасно ты, дядька, ругаешься, — возразила Эйтахе. — Ну вот душа — она что? Она то, отчего человек ходит да дышит, да говорит. А у нечисти души нет, но они тоже говорят да ходят. А нечисть они потому, что вместо души у них дыхание нечистого, а не душа. Реда, она ведь живой-то выглядела? Стало быть, вместо души-то у неё было что ни на есть. Вот это-то самое Дракон и призвал, стало быть. А тело-то всё равно у человека должно быть, иначе-то что за польза такая от Возродившейся, если от неё один призрак только, а больше ничего-то и нет? Что с неё тогда — детей разве пугать? Значит, надо ей ещё тело найти. А коли предсказано, что она возродится, то Дракон и увидел в магическом зеркале, где она родилась да когда — ну да и подселил ведьмино это самое, что вместо души. Но это ж когда ещё было, верно? Порогов тому сорок назад, я чай. Сперва-то, пока ведьма росла только, ничего и не было, а уж после вовсю разгулялась. Вот слыхали, как девять Порогов тому в Кладойренке сразу четыре города за еретиков, за продвижников встали? Когда их едва белые уговорили аж совместно с коричневыми? И не нашли тогда-то виновника, а это ж ведьма и устроила; против истинной-то веры вставать — завсегда самое это ведьминское дело! Они, ведьмы-то, завсегда думают, как бы похуже напакостить! За то их Вечные и карают: ничего у ведьмы путного не выйдет, и молоко скиснет, и цыплята подохнут… Или вот ещё в год, когда в Тиволи…
Через час примерно Реана поняла, что ничего для себя существенного, кроме головной боли, от старых схем и планов не добьётся, и вышла шугануть бездельников. В комнате их было с дюжину; Эйтахе сидела на высоком столе, где обычно складывали грязное постельное бельё, и вдохновенно рассказывала о ранних заморозках в Налвихе, которые загадочным образом тронули только земли, принадлежавшие лично барону. Появление Реаны породило волну смущённых покашливаний, которая обежала комнату, и лишь затем Эйтахе ойкнула — ничуть не испуганно — и замолчала.
