Возвращение - Паолини Кристофер (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
И тут он вдруг вспомнил предупреждение оружейницы Рюнён: «Если можно получить все, произнеся лишь несколько слов, любая цель теряет свой смысл. Ведь интересен лишь путь к цели, а не она сама».
«Надо было обратить на эту старуху больше внимания», — с сожалением подумал Эрагон.
Уверенным движением он выхватил свой старый охотничий нож, освежевал и выпотрошил тушки, затем, отложив в сторону сердце, лёгкие, почки и печень, закопал все отбросы, чтобы их запах не привлёк падалыциков. Сделав в земле углубление, Эрагон разжёг небольшой костерок — с помощью магии, поскольку забыл взять с собой кремень и кресало. Он жёг костёр до тех пор, пока ямка не наполнилась углями. Затем, срезав кизиловый прут, он ободрал с него кору и подержал прут над углями, чтобы высушить горький сок, надел освежёванные тушки на прут и подвесил их над угольями, пристроив прут на две рогульки, воткнутые в землю, а потроха выложил на плоский камень и поджарил отдельно, точно на сковороде.
Сапфира, вернувшись, нашла его сидящим на корточках возле костра и неотрывно глядящим на готовящееся мясо. Она приземлилась, держа в зубах убитого оленя; второй олень, уже наполовину съеденный, свисал из её когтистых передних лап. Вытянувшись во всю длину на густой траве, она принялась грызть свою добычу, уничтожая убитое животное целиком, вместе со шкурой. Кости так и трещали на её острых зубах, точно сухие ветки в пламени костра.
Когда крольчатина была готова, Эрагон немного остудил жаркое, глотая слюни и с наслаждением вдыхая аппетитный аромат, исходивший от покрытых блестящей золотистой корочкой кроличьих тушек.
Он уже открыл было рот, чтобы проглотить первый кусок, но вдруг вспомнил свои путешествия по мыслям птиц, белок и мышей, вспомнил, какими живыми и полными сил они были, как старались выжить даже перед лицом грозной опасности. И если такая жизнь — это все, что у них есть…
Эрагона охватило отвращение к самому себе; он отшвырнул злополучные кроличьи тушки, потрясённый осознанием того, что убить этих кроликов — это все равно что убить людей. Желудок свела судорога, и его чуть не вывернуло наизнанку.
Сапфира, перестав пожирать убитого оленя, озабоченно и с сочувствием посмотрела на него.
Стараясь дышать как можно глубже, Эрагон согнулся и упёрся руками в колени. В сторону жареной крольчатины он даже не смотрел: он уже догадывался, почему эта «охота» произвела на него столь сильное впечатление, хотя всю свою жизнь он ел мясо, рыбу, птицу, и ему это нравилось. Но теперь он даже подумать не мог о том, чтобы пообедать этими злосчастными кроликами. Он беспомощно посмотрел на Сапфиру и пояснил:
«Понимаешь, я не могу их есть!»
«Но ведь мир так устроен: кто-то обязательно кого-то ест, — возразила она. — Почему же ты не хочешь подчиниться такому порядку вещей?»
Эрагон задумался. Ему бы и в голову не пришло обвинять тех, кто продолжает питаться мясом. Для многих это вообще единственный способ выжить. Но сам он знал твёрдо: больше он так поступать не может, разве что если будет умирать от голода. Побывать в шкуре кролика и почувствовать то, что чувствует он… и после этого съесть его — это все равно что съесть самого себя!
«Нет, мы можем превозмочь свои желания, можем сделаться лучше! Ведь нельзя же, поддаваясь собственному гневу или чувству голода, убивать тех, кто нас рассердил или просто оказался слабее! Нельзя пренебрегать чувствами других живых существ! Мы созданы не идеальными и должны остерегаться собственных недостатков, иначе они нас погубят. — Эрагон снова глянул на отброшенные в сторону кроличьи тушки. — Оромис правильно говорил: ни к чему причинять ненужные страдания другим».
Сапфира явно была потрясена:
«Неужели теперь ты отречёшься ото всех своих желаний?»
«От тех, что направлены на разрушение, я постараюсь отречься».
«Ты действительно так решил?»
«Да».
«В таком случае, — сказала Сапфира, — для меня эти кролики станут отличным десертом. — Эрагон не успел и глазом моргнуть, как она проглотила аппетитные тушки, слизнула с камня поджаренные потроха и заявила: — Я-то уж точно не могу жить, питаясь одними растениями, — это пища для дичи, а не для охотника и уж тем более не для дракона. И учти: я не желаю, чтобы меня стыдили за то, как я поддерживаю собственную жизнь. Все в этом мире имеет своё место. Это знают даже кролики».
«А я и не пытаюсь заставить тебя чувствовать себя виноватой, — сказал Эрагон и погладил её по лапе. — Это моё личное решение. И я не стану никому навязывать свой выбор».
«Весьма разумно с твоей стороны», — с лёгким сарказмом заметила Сапфира.
РАЗБИТОЕ ЯЙЦО И РАЗРУШЕННОЕ ГНЕЗДО
— Сосредоточься, Эрагон, — сказал Оромис вполне дружелюбно.
Эрагон поморгал и даже протёр глаза, пытаясь сосредоточиться на иероглифах, сплошь покрывавших старый, то и дело сворачивавшийся в трубку пергамент.
— Прости, учитель.
Усталость давила на него, казалось, к рукам и ногам ему привязали свинцовые гири. Он долго смотрел на сочетание бесконечных крючков и овалов, затем обмакнул перо в чернила и принялся их копировать.
За окном, у которого лицом к Эрагону стоял Оромис, виднелась зелёная лужайка, вся покрытая полосами длинных, вечерних теней. А дальше, за обрывом, в небесах, точно невиданные цветы, цвели перистые облака, окрашенные закатным солнцем.
Рука Эрагона вдруг непроизвольно дрогнула: по всему его телу от ноги, сведённой судорогой, прошла волна резкой боли. От неожиданности Эрагон даже сломал кончик пера, забрызгав и безнадёжно испортив исписанный лист. Оромис тоже явно встревожился и сжал кулаки.
«Сапфира!» — мысленно крикнул Эрагон. Но связаться с нею ему не удалось; казалось, его отталкивают невидимые преграды, которыми она себя окружила. Он с трудом её слышал, и мысли её продолжали ускользать от него.
Он испуганно посмотрел на Оромиса и спросил:
— С ними что-то случилось, да?
— Этого я не знаю. Глаэдр возвращается, но он отказывается разговаривать со мной. — Сняв со стены свой меч Неглинг, Оромис быстро вышел из дома и остановился на самом краю утёса, подняв голову и ожидая, когда появится золотистый дракон.
Эрагон присоединился к нему, думая обо всем сразу — возможном и невозможном, — что только могло случиться с Сапфирой. Оба дракона улетели в полдень на север, в место под названием Скала Разбитых Яиц, где в былые времена гнездились дикие драконы. Лететь туда было недалеко и несложно. «Вряд ли на них напали ургалы, — думал Эрагон, — ведь эльфы ни за что не пропустили бы их в Дю Вельденварден».
Наконец показался Глаэдр — высоко-высоко среди темнеющих облаков он напоминал сверкающую пылинку. Когда он опустился на землю, Эрагон увидел у него на правой передней лапе глубокую рану, а среди золотистых чешуи виднелась прореха длиной с руку Эрагона. Алая кровь заполнила углубления между соседними чешуями.
Как только Глаэдр коснулся земли, Оромис бросился к нему, но замер как вкопанный, потому что дракон грозно зарычал на него и, припадая на раненую ногу, отполз к опушке леса. Там Глаэдр свернулся клубком и принялся дочиста вылизывать свою рану.
Оромис подошёл к нему, однако соблюдая дистанцию, и опустился на колени. Было очевидно, что ждать он будет столько, сколько потребуется. Эрагон нервничал — минута шла за минутой. Наконец, точно следуя некоему неслышимому сигналу, Глаэдр посмотрел на Оромиса, как бы позволяя ему подойти ближе и осмотреть рану. Магия хлынула потоком, и гедвёй игнасия на ладони Оромиса вспыхнула ярким светом, стоило ему коснуться чешуйчатого бока старого дракона.
— Как он? — спросил Эрагон, когда Оромис вернулся к нему.
— Рана хоть и выглядит довольно жутко, но, на самом деле, для такого дракона, как Глаэдр, это всего лишь царапина.
— А что с Сапфирой? Я по-прежнему не могу установить с нею мысленную связь.
— Ты должен поскорее к ней отправиться, — сказал Оромис. — Она ранена, и не единожды. Глаэдр, правда, сказал очень мало, но я догадался и сам. Тебе нужно спешить.
