Кащеева наука - Рудышина Юлия (читать книги регистрация TXT) 📗
А как ночь закончилась, проснулась я — дернулась резко, глаза открыла, а надо мной Василиса Премудрая склонилась. Глаза у нее светло-зеленые оказались, как майская зелень, сквозь которую солнышко светит. И добрые они были, материнские.
Я вскочила с лавки, перепуганная, не понимая, что мне снилось, что на самом деле было. Коса, с вплетенными в нее травинками и незабудками, говорила о том, что Гоня, и болота, и Навь проклятая — это мне не приснилось. Коса змеей скользнула по плечу, и я с удивлением увидела на кончике ее подвески из жемчуга и перламутра. Неужели и русалки, и хоровод у реки — тоже не сон?
— Не приснилась тебе Навь, и болото моровое взаправдашнее было, а вот река — грёза, — сказала Василиса.
Я всполошенно обернулась к волшебнице. Стоит — высокая, статная, руки белые да холеные на груди сложила, а платье самоцветной крошкой искрится, будто каменное. Куколки Гони нет нигде, и мне отчего-то грустно стало, что даже не попрощалась я с ней.
— Гоня говорила, что я… прошла испытание. — Я едва выдавила эти слова, не зная, имею ли право вообще о чем-то напоминать сейчас или требовать. — Что же… дальше?
— А дальше — науку познавать тебе колдовскую надобно. — Улыбка Василисы осветила горницу ярче солнышка. — Принимаю я тебя в ученицы, Алена Ивановна.
— И куда же мой путь лежит? К какой науке? — спросила, а у самой сердце сильнее забилось, хоть и понимала, что мне, тщедушной да слабой, в поляницы путь заказан, а в заклинатели мертвых — несподручно, травница ж я… Наверное, светлой волшбе отправят учиться.
И все одно отчего-то волнительно стало, словно над пропастью я стою, а внизу ветер свищет. И дна у той пропасти нет — в тумане оно сокрыто.
— Не серчай только, — Василиса как-то странно на меня смотрела, с прищуром хитроватым, лисьим, — но идти тебе к Кащею Бессмертному — черному колдовству обучаться, волхвованию, заклинанию умерших. Помощница его — Марья Моревна, колдунья и поляница, во всем тебе поможет, я с ней погутарю по-свойски… Волшебные существа, зельеварение, история — общая да царства нашего, черная магия, травоведение… Там науки любопытные, скучать не доведется… Аленушка, ты что же это?..
А я так и замерла статуей, как про Кащея да Моревну услыхала.
Ведьмаркой быть проклятущей?.. С мертвяками по погостам бродить?.. Заложных покойников упокаивать али упырей ловить?.. Значит, такая теперь у меня судьба? Не было печали…
На глазах запекло, щеки обожгло — слезы. И не хочу плакать, слабость свою показать, а не могу перестать рыдать. И страшно мне, словно уже вода надо мной сомкнулась, словно уже уволокло меня проклятие. Куда ж мне ко тьме, куда к Нави прикасаться?.. Нельзя мне на заклинателя мертвых идти! Погубит меня тьма, водяной утащит… Неужто Василиса того не разумеет?
— Чтобы тьму победить, ее знать надобно — всю силу и слабость ее выведать! — голос волшебницы строгим стал, суровым. В глазах блискавицы засверкали, тучи сгустились, потемнел взгляд, словно озлилась Василиса на меня.
— Знаю я ее… — потерянно ответила я, решив: будь что будет. Все одно пропадать. — Ежели правду Гоня говорила, что передаст все знания обо мне, то неужто не рассказала о проклятии навьем? О водяном, которому меня в жены обещали? О том, что ждут меня муть озерная, ил речной, стылая вода ледяная, коли доберется до меня окаянный?..
— Ты не балуй мне, Алена Ивановна, и не думай, что я самодурничать тут решила! — Василиса косу свою за спину перекинула, нависла надо мною коршуном. — Я испытание тебе не просто так придумала — мне поглядеть надобно было, сможешь ли ты в Нави выжить, сможешь ли с тьмой в своей душе справиться. Ты смогла. Ты победила ее, жуть свою обуздала. А теперь чего струсила? Пойми, я с тобой нянькаться тут не намерена, не нравится — вон порог, иди откуда пришла. Только подумай, что потеряешь! И где окажешься, ежели покинешь мои терема!..
И глаза ее стали черными провалами — морок там, бездна раскрылась моровая. А я представила на миг, что будет, коли развернусь и уйду сейчас, испугавшись.
Пропаду ведь. До ближайшей реки дойду — и все, беда. Некому защитить будет.
А так есть шанс, хоть и махонький, что помогут мне, научат, дадут знания да умения. Пусть и темные знания…
— Не уйду, — я тихо, но твердо отвечала. — Зря я, что ль, все бросила? У меня пути назад нет — я, если за ворота выйду, сгину. Посему хоть и боязно мне, а пойду куда скажете. Хоть обратно в Навь клятую. Все лучше, чем на осмеяние людское или в объятия царя речного.
Гроза миновала. Взгляд Василисы снова зеленью заискрился, снова улыбка на малиновых губах ее заиграла.
— Правильно, Алена Ивановна, все правильно. Смелость твоя мне люба, не зря я тебя сразу заприметила. Отправляйся с домовиком нашим, Федюнькой, в свою горницу — он проведет, все покажет да расскажет.
— А как мне быть?..
— Про домового своего да женку его не волнуйся, — перебила, с полуслова поняв меня, волшебница, — места в твоих покоях вам всем хватит, а теперь иди отдохни, завтра тяжелый день будет — к занятиям приступать пора…
Возле лавки появился лохматый домовой — глазенки-бусинки сверкают, как камушек самоцветный на срезе, нос кнопочкой, россыпь веснушек по лицу — конопатый, как и я, рубашонка у него красная, косоворотка, поясом перетянута узорчатым. Вид у духа важный, по всему видать, Федюнька свое дело знает и любит.
— Айда со мной, — сказал домовой и направился к двери.
А я Василисе в пояс поклонилась, подобрала свою котомку и, не чуя себя от радости, пошла следом за Федюнькой.
Кузьма, бородатый да нечесаный, с дороги помятый, хмуро глядел на вышедшего вместе со мной из хоромины Василисы домового, и ониксовые глазки его, что казались стеклянными пуговками, наполнены были мутью болотной. От женки своей научился так пялиться, что душа в пятки уходит, — а кикимора была духом сварливым да вредным, удивительно, что меня приняла как родную, но в том заслуга как раз таки Кузьмы. И вот глядит он так вот, как лихо лесное, на доможила рыжего, что нас встречать вышел, а у меня душа в пятки уходит — вдруг как подерутся, что тогда?
— Федюнька я! — протянул пухлую ручку местный домовик, не осердившись ничуть. — Не важничай, и не таких видывали! Ты мне лучше вот что скажи, ты тут с хозяйкою обитать будешь?
— Кузьма, — буркнул мой дедушко и руку протянул — хотя было видно, ой как не хочется. А нельзя отказаться — беду навлечь можно. Тут хозяином этот рыжий да конопатый, в алом кафтанчике барском, с золотым пояском, в сапожках блескучих. Видать по всему, своей льняной рубахи да онучей застеснялся Кузьма. Интересно, куда женка его делась? Сказывали они, сестры у нее тут на болоте — наверное, уже туда захвостолупила, неугомонная.
— Ты не пужайся наших теремов — у царя и то не такие, — продолжал похваляться местный домовик. — Айда за мною, наказано показать вам покои ваши.
И он уверенно и бодро направился в сторону росших чуть подале яблонек — темно-красные налитые плоды их сладко пахли и истекали медовыми соками, а я в этот миг поняла, как голодна — Василисины испытания последних сил лишили. Едва передвигая ноги, будто к ним колоды кто привязал, я направилась вослед за Федюнькой, а мой верный Кузьма, что-то сердито бормоча себе в бороду, поплелся рядом. Кажется, он полагал, что на болотах, с родней его женки, нам и то лучше будет, чем с этим рыжим прохвостом. Невзлюбит коли мой домовик местного — нехорошо будет, нам тут жить еще. Коли не приглянемся, ко двору не придемся, пакостить начнет Федюнька — и косы мои будут по утрам как пакля, и порядка не будет — вещи исчезать начнут, нитки путаться…
Не дело это. Нужно домовых мирить. Хотя местный вроде пока не озлился, уговорить своего бы…
Или не лезть? Сами разберутся? Не дети, чай…
— На Кудесы с тебя новая рубаха, — вдруг выдал мне Кузьма, пока местный домовик ушел вперед и не слышал его. Видать, мысли мои дедушко прочитал.
Я лишь улыбнулась и кивнула. Именины свои домовик любит, загодя к ним готовится.
