Беспокойные союзники - Асприн Роберт Линн (чтение книг txt) 📗
Ну почему он, как последний идиот, надеется, что найдется хоть кто-то, готовый помочь ему справиться с болью? Раньше он не был так одинок. У него была Она. У него был Крит. А теперь все словно с ума посходили. Особенно в последние месяцы. Человек, и раз, и два вкусивший чьей-то любви, всю жизнь будет ждать и надеяться на новую, великую любовь, будет верить, что все снова наладится, станет как прежде. Хотя видит, как двое людей, которых он более всех на свете уважал — да-да, именно УВАЖАЛ, потому что она-то, проклятая, была женщиной до кончиков ногтей! — буквально лишаются рассудка, ведут себя, как совершеннейшие безумцы… А он все ждет, все надеется, что однажды утром они проснутся полностью выздоровевшими, придут к нему и скажут: «Ты уж прости нас…»
Человек, весь мир которого вдруг так страшно перекосило, не способен убить себя. И он не может никуда уйти — даже если лежащее на нем проклятье все время куда-то влечет его — именно потому, что все в его обезумевшей вселенной сорвалось с привычных мест и перемешалось, плохое и хорошее, правильное и не правильное; а более всего потому, что он (все еще!) верит, что если удастся еще немного продержаться, если удастся — пусть силой! — вбить в башку хотя бы кому-то из них капельку здравого смысла, тогда все как-нибудь образуется, все снова встанет на свои места.
— Ишад, будь ты проклята, я вовсе не хотел этого! Я же ничего не понимал! Ишад, чтоб тебе пусто было, хватит! Довольно меня мучить! Открывай эту проклятую дверь!
Да, это он кричал; это его хриплый голос то срывался, то становился по-детски пронзительным, точно у подростка. И это он стоял сейчас на четвереньках в мокрой траве, потому что земля вдруг резко качнулась вправо, перед глазами у него потемнело и он упал, больно ударившись плечом. Он с огромным трудом попытался подняться: подтянул под себя одну ногу, уперся рукой, подтянул вторую ногу и наконец встал; потом повернулся и побрел назад к калитке, думая, что вряд ли ему хватит сил, чтобы дойти до нее и не упасть, а если он упадет, то так и будет лежать под дождем, пока не замерзнет до смерти.
Но он не упал. А все-таки добрался до своего гнедого жеребца и повис на нем, прижавшись к его теплому боку, пока не восстановил дыхание.
— Забери и его тоже, что ж ты? — бормотал он, обращаясь к живой изгороди, к этим неестественной красоты розам, к этой ведьме, что взяла его душу в полон. — Ты ведь все у меня отняла, бери уж и его… И будь проклята!
Если она и услышала его — с помощью каких-то своих ведьминских штучек, которые давали ей возможность знать все, что происходит вокруг, — то никак не отреагировала. Гнедой стоял смирно, и Стратон спокойно сел в седло, а потом они поехали куда глаза глядят; Стратону было совершенно безразлично, куда конь понесет его — в безопасное убежище или вниз головой с утеса. Пусть сам выбирает. Вода в реке, видневшейся за деревьями, была грязная, взбаламученная, однако река выглядела все же куда более приветливой и дружелюбной, чем этот город.
Ишад села к столу. Дом ее странным образом изнутри казался гораздо просторнее, чем снаружи, да и комнат в нем было больше, чем можно было предположить по числу видимых окон. В гостиной царил беспорядок; плащи ее бывших любовников, точно оторванные крылья мотыльков, ярким ковром устилали пол, диван, кресла, постель… То там, то здесь попадались всякие безделушки и украшения, на которые легко было наступить, раздавить… Ее они совершенно не интересовали, особенно в эти серые страшные дни.
Она поставила локти на стол и, закрыв ладонями лицо, удалилась в тот странный мир, который пасынок Нико называл «небытием» и который она давно научилась находить внутри себя. В ее случае это был целый лабиринт коридоров со множеством дверей, каждая из которых была снабжена своим замком и ключом.
В этих коридорах она чувствовала себя в безопасности, но там было множество поворотов и темных углов, а также — дверей, которые зловеще дребезжали и перекликались голосами давно умерших людей. И стоило ей подумать о том, что там, за этими дверями, как запоры на них ослабевали.
Так что она старалась об этом не думать.
Но где-то там дальше была еще одна дверь.., все еще открытая.
Ишад знала, что она там есть. Чувствовала. Дверь находилась в самом дальнем и темном конце коридора, и туда ей идти не хотелось. А ведь можно было потихоньку подкрасться к этой двери и, быстро ее захлопнув, повернуть ключ в замке. Но она цепенела от страха при мысли о том, что там, внутри. Однако если так ничего и не сделать, то все это так и останется нетронутым, неповрежденным на долгие годы… Ничего, время еще есть. И наступит такой момент, когда она все-таки соберется с силами…
А там, в той комнате, находилось сокровище. Там вращался синий магический кристалл, дающий власть, тайное могущество.
Кристалл этот был украден, когда магия Санктуария была повержена в прах. Ишад сама спрятала его в таком месте, куда не смог бы проникнуть ни один маг, не убив ее прежде, но она — уже в силу самого проклятья, вызвавшего ее к жизни, — умереть не могла.
И еще там, во тьме, далеко, ждало ее что-то еще — она и сейчас практически могла видеть это нечто — с красными глазами, улыбающееся ей…
И было еще множество дверей, за которыми она заперла всех, кто ей доверял. И ключи от них она бережно хранила, спрятав их в той комнате, где находился магический кристалл, дающий безграничную власть.
И ее главной, единственной добродетелью было то, что она все время прислушивалась к этому гулу голосов, к их перекличке, сохраняя при этом хладнокровие и здравомыслие, хотя все в ней буквально кричало, требуя выпустить их, чтобы они оставались с нею, совершенно беззащитные перед тем красноглазым НЕЧТО, что ждало там, во тьме.
Особенно беззащитен был Стратон.
Ты же исцелила эту проклятую лошадь, неужели ты мне не можешь помочь?
Как болит у нее внутри!
Исцелить его? Ну что ж, пожалуй. Этим она докажет ему, что не отреклась от него, что есть еще надежда для них обоих.
А потом, потом…
Перед ее мысленным взором возникло его неподвижное тело — он был мертв, как все прочие ее любовники, и утренний свет играл на застывшем челе. Уже одно то, что он любил ее, обрекает его на вечное проклятье. И теперь он уже не может принять свое исцеление как проявление доброты. Нет, для него это будет означать отпущение грехов. И вернет его к ней, но иным — более настойчивым, более самодостаточным, более жестоким и с еще большим отчаянием стремящимся доказать ей свою мужественность, свою мужскую силу после всего, что он перенес…
…Но как раз это-то и убьет его! Такова природа ее проклятья.
НЕЧТО во мраке ее души мерзко захихикало. Уж ОНО-то знает… И радуется ее беспомощности, когда она держит в своих руках то, что ОНО так хочет заполучить.
«Но ведь можно обратиться к Рэндалу, — думала она. — Попросить помощи у Гильдии Магов».
Однако это повлечет за собой вещи, к которым она пока еще готова не была. Она знала, что, по всей вероятности, и не будет готова к этому еще долгие годы. Она нынче слишком выбита из колеи. Волны жгучего желания или, напротив, полной пресыщенности, управлявшие ею в зависимости от фаз Луны, теперь вздымались слишком высоко и мощно. Она бродила по Лабиринту, по Низовью, а иногда и по верхнему городу, недалеко от дворца, и мертвые то и дело встречались ей, встречались гораздо чаще, чем это требовалось, чтобы она могла чувствовать себя в безопасности и в окружении всего того, что было для нее действительно ценно.
Да, ее снедало неистовое, жгучее желание, адская похоть, приходилось в этом признаться. Наверное, это было сродни потребности Страта в алкоголе, который помогал ему сражаться с темнотой и непереносимой болью.
И она вожделела его — безумно, неистово!
ОНО опять было рядом. Стилчо видел его красные глаза, горящие в темноте, улыбку, исполненную самодовольства, на жуткой роже, освещаемой изнутри красным светом, просачивавшимся из ноздрей, изо рта и из глаз и подобным адскому пламени.
