Белый крест - Иртенина Наталья (полная версия книги .txt) 📗
Стаси украдкой позевывала.
– …объявил свободу, а страну – культурно и экономически отсталой. Пригласил урантийских прощелыг для консультаций и тоже дал им полную свободу. А те первонаперво заявили контроль над банками и на наши же деньги стали банкротить нашу промышленность. Быстро наладили ввоз иноземного барахла. Всю страну, обобранную, оплеванную, приставили к торговле иностранщиной. Все везли – от телесной пищи до духовной. Особенно жестко, помню, внедряли телевизоры. Помещикам было велено, чтоб в каждом доме мужицком чертов ящик стоял – для освобождения народного сознания. Монастырям тоже. Монахи, правда, твердо воспротивились. Едва не стали самосожжения устраивать, как раскольники. Но отстояли себя. А уж что по этим телевизорам показывали – тьфу, да и только. Срам сказать.
– Кино про пистолетный ствол и гордый фаллос, стыдливо прикрытый женской натурой, – сказала за него дочь.
– Сударыня! – Мирский посмотрел на нее с суровой укоризной.
Мурманцев сморгнул и одеревенел. Хотя тоже был под хмельком, но еще твердо осознавал, что жене офицера говорить такое никак не положено. И знать, между прочим, тоже.
– Пап, ты уже рассказывал это раз десять на моей памяти. И один раз вот этими же словами.
– Не позорь отца, Анастасия, – строго молвил генерал. – Не мог я такого сказать.
– При мне не мог, – пожала плечами Стаси, подошла к отцу и обняла. – Прости, пап, но у меня дурное свойство случайно слышать чужие разговоры. Я была маленькая и меня не заметили.
– Вот так, сударь. – Мирский повернулся к Мурманцеву. – С твоей женой ухо держи востро.
– Мне это известно, – откликнулся Мурманцев.
– А с тобой, сударыня, ничего не случится, если еще раз послушаешь, – напустился на дочь генерал. – Ишь, егоза! Отцовские мемуары ей, видишь ли, скучны… – Он помолчал. – Ну вот, сбила. О чем я рассказывал?
– Дальше у тебя о продуктах, – мило улыбнулась дочь.
Генерал пропустил еще одну рюмочку и тяжко, похмельному задумался.
– Да, продукты. – Он вскинул голову. – Полки ломились от заморских фруктов – генетических мутантов, замученных гормонами иностранных кур и жевательной резины. Лично у меня есть все основания считать, что эта резина вызывала застой жидкости в мозгах. От разной импортной химии, вроде вкусовых добавок и ядовитой сои, тоже умственная водянка приключалась. И еще темный лимонад, в него, кажется, добавляли вытяжку кокаинового куста. А уж что добавляли в шампунь от перхоти, я не знаю, только и он тоже нехорошо действовал на мозги. Ну, правда, это не было доказано, но ято знаю! Слава Богу, дети мои, что государь Владимир Романович все это прекратил и заразу каленым железом выжег, – закончил Григорий Ильич и размашисто перекрестился.
Дети обменялись взглядами. На губах дрожал смех.
Настенные старинные часы пробили одиннадцать.
– Ну, – генерал со всей осторожностью поднял себя с кресла, – вижу, вас надо отпускать. Мне в постель, а вам, молодым, – уж как знаете. Тебя, сударь, жду завтра утром.
Мурманцеву снится сон. Будто видит он перед собой огненный шар, тот, что из колдовского леса, и тянет к нему руку. Или шар тянет его к себе. Шар живой – теперь он знает это наверняка. Пальцы касаются жаркого сияния и уходят вглубь него. Мурманцев не чувствует боли – ее нет. И вдруг он оказывается в незнакомом месте. Огненный шар исчез. Перед ним – жилой дом в несколько этажей. Он видит название улицы на стене: «Гороховая». Мурманцев уверенно входит в подъезд, поднимается на третий этаж. Почемуто он знает, куда нужно идти.
Дверь заперта, но это не беда. Он входит в квартиру. В передней – много калош, шуб и пальто. Из глубины квартиры доносятся гитарная музыка, смех, крики, звяканье рюмок. Мурманцев проходит по коридору. Мимо прошмыгивает юноша жидкой наружности в рубахе и штанах, какие носили лет сто и больше назад. В одной из комнат людно и накурено. Накрыт стол, вокруг в беспорядке сдвинуты стулья. Здесь человек десятьдвенадцать. В основном молодые женщиныпростолюдинки. Одна, перекрикивая других, пытается чтото рассказывать. В углу рябой солдат в расстегнутой шинели грызет яблоко и глядит на всех большими бессмысленными глазами. В центре стола сидит человек, на обоих плечах которого повисло по краснолицей, распаренной от вина девке. Хозяин квартиры. Одет он просто, едва ли не в исподнем, но сам не прост. Выражение глаз поминутно меняется. То хитронасмешливое, то сумрачноодержимое, то покорнобезвольное. Длинные волосы расчесаны на прямой пробор, в бороде запутались хлебные крошки. На груди поверх рубахи большой тяжелый крест. Мурманцев смотрит мужику в глаза и невольно вздрагивает, узнав. «Зачем я здесь?» – смятенно думает он. Сесть ему некуда, и он остается стоять возле таращущегося солдата. Его никто не замечает.
От двери доносится звон колокольчика. Мурманцев слышит, как одна из краснолицых девиц, пьяно лыбясь и вульгарно интонируя голос, упрашивает мужика:
– Отче, расскажи, как просвещал блудниц в Саратове. Люблю слушать, как ты баешь про изгнание беса. Страсть люблю. Неужто правда ремнем по мясам голую гнал улицей?
В комнате стихло. Послушать старца всем было в охотку.
– Гнал и ремнем, – серьезно заговорил мужик. – Бес смиренных боится. А власть смирять мне от Господа Бога дана за подвиги мои. Смиренью же можно учить разно. И чрез телесные муки от вервия, коим Христос гнал сквернителей из храма. И чрез муки голизны прилюдной. И чрез унижение. Женщина существо гордое и блудливое. А я – маленький Христос. Мною освящаются и спасаются похотливые. Нуко, Агашка, сыгрый нам да спой. Мою любимую.
Девка напротив, с шалыми черными глазами и косой, уложенной на голове в три ряда, взяла гитару. Тронула струны. Но тут в комнату вернулся юноша, попавшийся Мурманцеву в коридоре, похожий на полового из трактира. Подбежав к старцу, он шепнул ему чтото на ухо. Распутин отпихнул от себя девок, принял осанистый вид.
– Ну, – сказал, – веди. Поглядим. Агашка, отложика струмент.
Парень исчез и минуту спустя привел впереди себя женщину. Принадлежала она не к низкому сословию. В лице была видна образованность. Мещанка или, может, гувернантка. В руках держала сумочкукошелек. Оглядев компанию, она определила хозяина квартиры, легко поклонилась ему и замерла. Очевидно, не ожидала найти здесь такое многолюдство. Ее разглядывали с интересом и откровенным ожиданием.
– Отец Григорий, к вам я… – пробормотала женщина и замолчала.
Распутин встал. Оправил рубаху, перешагнул через ноги сидящих.
– Знаю, зачем пришла, – сообщил он, остановившись перед гостьей. – Исцеления хочешь. – Он протянул руку и провел по щеке женщины. Она низко опустила голову. – Мужато нет. Огонь телесный залить некому. Что ж полюбовника не нашла?
– Где ж его найтито? – усмехнулась вдруг женщина и посмотрела в глаза старцу. – Грешно, отец Григорий. Вот если б вы…
Старец распялил рот в юродивой ухмылке.
– Много вас таких. Со всеми грешно, а со мной не грешно. Не грешно со мной? – Он повернулся к сидящим за столом.
– Не грешно, отче, – подтвердили бабы. – Для спасения не грешно.
– А гордынято, а? – зычно вопросил Распутин у женщины. – Для меня себя берегла? Меня, Христова крестника? Любой с улицы, за которого Спаситель распят, не гож для твоей гуньки? – Он перевел дух и заговорил ласковей, добавив в голос теплой мякины: – Беса блудного мне выгнать не трудно, матушка. Да гордыня утянет тебя в пекло. А спасаться надоть, милая. Мне спасать вас надоть. Мне сам Бог повеление такое дал.
Распутин шагнул спиной к столу и, как бы невзначай споткнувшись, смахнул стоявшую на краю почти полную бутылку ликера и посудину с красной икрой. Звонко хлопнувшись, стекло разлетелось по полу. Вишневая жидкость потекла под стол и под ноги женщине. Икра смешалась с осколками и ликером, притянув к себе завороженные взгляды.
– Матрена, ведро с тряпкой, – велел Распутин, усаживаясь на диван, подальше от мутной красной речки.
Рослая девка с некрасивым лицом принесла наполненное водой ведро, поставила, рядом бросила тряпку. И села на место.
