Царский витязь. Том 1 - - (электронные книги без регистрации TXT) 📗
– Дядя Синява, – откашлялся Светел. – Ты, смотрю, меч повесил. Не дружину ли ждут?
Кузнец усмехнулся:
– А то. Говорят, сам Ялмак припожалует.
– Лишень-Раз?.. – ахнул Светел. Глаза разгорелись. – Железная?!
Он знал наперечёт всех вождей, ходивших на Коновой Вен. Особенно тех, чьи дружины удостоились особых имён. Ялмака с его Железной и Сеггара Неуступа, водившего Царскую. Светел жадно слушал людские пересуды, раздумывал, выбирал… жарко волновался, словно кланяться воеводе предстояло прямо назавтра.
Глядя на парня, Синява покачал головой:
– Ты, вижу, дурости ребячьей не перерос. Мать небось потакает, а без отца хворостиной отбаловать некому.
Светел сразу померк. Спрятал глаза. Так-то. Люди всё про всех знают. Иногда это вроде хорошо. Иногда…
Он заводил разговор, думая упросить кузнеца дать к мечу руку примерить. Теперь не подступишься. «Меньше надо болтать, что из дому с воинами обрёкся. Каждому теперь объясняй – атя благословить обещал?..» Ждать, какими ещё словами Комар придумает его на ум направлять, не хотелось. Он отдал простой поклон:
– Спасибо на заботном слове, дядя Синява. Пойду я.
«Дурость, значит. Ребячество. У тебя бы сына свели. Бабушке донесу, она кукол от тебя всех спрячет подальше!»
Светел сердился, хмурился. Думал про Ялмака. Даже не глянул на моложавых супругов, остановившихся у соседнего шатра. Женщина пугливо держалась за руку мужа. На лотке, принадлежавшем троюродному брату Синявы, лежали очень хорошие долотца, ложкорезы, клюкарзы. Супруги не замечали. Молча смотрели то друг на дружку, то снова на Светела. Непонятно тоскливыми, больными глазами. Мужик был крепкий, светловолосый. Бабонька мела песок новой праздничной понёвой, зелёной с серым глазком.
Новая подруга
Горечь от слов Комара на вечный век не осталась. Слишком много занятного творилось вокруг. Услышав в стороне задорное пение, Светел свернул с прямой улицы. Может, там-то наконец сошлись гусляры, умение сравнивают?
На песчаной площадке сдвинулся плотный людской круг, однако Светел никому особо ростом не уступал. Вытянулся, приподнялся на цыпочки, всё как есть разглядел.
Внутри круга ревновали один другому корзинщики.
У справного хозяина ничто не пропадает зазря. Кто-то чистил рыбное озерко от сорной травы, негодной даже на сено для коз, – и смекнул, что тощие стебли как раз годились плести. Дурное вичьё – не лоза, но чем уж богаты!.. Кликнули потеху. Поставили корыта с водой. Низкие скамеечки для удобства.
«Так ведь щит сплести можно, – тотчас озарило Светела. – Кожей обтянуть. Берёстой оклеить…»
Под крики позорян плетельщики взялись за дело.
Любо-дорого следить, как споро мелькали сильные пальцы! Выхватывали из вороха самый гожий стебель, а то по два сразу. Свивали невзрачные плети в тугой прочный узор. Давали порядок, радость и красоту. Плотно сбивали колотушкой… И всё будто вприпляс. Легко, весело. Чего стоила подобная лёгкость, Светел очень хорошо знал.
«Вот бы объявиться пораньше. Сейчас бы с ними тягался!»
Из такой травы он никогда прежде не плёл, но, без сомнения, совладал бы. Только мама могла не благословить. «Вперёд людей лезть, пока упросом не упросят, – правды в том нет!»
А бабушка добавит:
«Леворучье остерегись являть. Недобрых глаз много…»
И будут обе правы. А ты, значит, ходи стреноженный мимо веселья. Мечтай, пока пора деяний приспеет. А скоро ли ей приспеть, если Жогушка ещё мал? Соседи соседями, но вовсе без мужской руки дом покинуть?
…Кто-то уже сплотил донце, поставил стебли для боковин. Кто-то, наоборот, начал с обода, проворно гнал вниз…
Изначальный порыв успел отгореть. Позоряне подходили и уходили. Беседовали о своём. Самые упорные коротали время песнями. Отмечали хлопками ладоней каждый круг голосницы. Пестерь – дело долгое. Однообразное. Не борьба с носка. Не стрельба лучная. Голоса поющих скучнели, делались жиже. Скоро кругом ристалища останется только родня. Да и та возьмётся зевать.
– Гусляра бы, – вздохнули неподалёку. – Без гусляра какое веселье.
Светел навострил уши.
– Гусляра? Дурных нету играть: Крыла ждут!
– Все гусельки попрятали, кто и привёз.
– Ещё третьего дня подвалить должен был. С ялмаковичами.
– Раньше вроде с Царской ходил?
– Ему кто указ! Такой всюду желанен.
– А пока ждут, скучать велишь?
Светел решился. Раскрыл рот. Оробел, смолчал. Снова решился. Кашлянул.
– Я сыграть могу. Я эти песни все знаю.
К нему обернулись.
– Тут каждый сыграет, да никому не охота.
– Молод больно. К мамке ступай!
– Ручищи у тебя, парень, не по струнам похаживать…
– Вправду можешь или без толку болтаешь?
Светел рассердился, насупился, робость вмиг отбежала.
– Дома, в Твёрже, кулачный Круг водить довольно хорош был…
– В Твёрже?
– А гусли привёз?
– Ну…
– Беги, парень, за гусельками живой ногой! Распотешь добрый народ!
Хотелось влететь в шатёр, чехолок в охапку – и немедля мчаться обратно, пока плетельщики не завершили трудов!
Мама с бабушкой сидели перед шатром, у лубяного рундука с куклами. За их спинами, на толстом войлоке, в обнимку с Зыкой спал Жогушка.
Светел поклонился матери, отдал кошель, тяжёлый от серебра:
– Геррик сегдинский приветное слово шлёт, в гости обещается. Мама… люди меня на гуслях просят сыграть. Под ристалище… Благословишь?
Спросил замирая. Чего только не передумал, пока Равдуша поднимала глаза. «Откажет. Дел найдёт в шатре и вокруг, напомнит соседям помощь подать. Убоится: дитятко на торгу пропадёт. И что́ тётушка Розщепиха говорить станет…»
Мама с каким-то беспомощным восторгом оглядела взрослого сына:
– Ступай уж, Светелко.
Он засиял. Пригрозил пальцем Зыке, чтобы не вскочил, не разбудил Жогушку. Перешагнул обоих, скрылся в шатре… Вынырнул уже в кафтане цвета тёмной ржавчины при жёлтых петлицах. Вынес в руках такой же колпак и берестяной чехол с гуслями.
– Пуговку перестегни!
Светел ударил матери с бабушкой поясным поклоном, ринулся прочь. Сперва шагал, пытаясь быть степенным и взрослым. Не выдержал, сорвался на бег.
Корениха с Равдушей переглянулись.
«Славный вырос парнишечка», – хотела сказать Корениха. Не успела. Невестка вдруг всполошилась:
– Что за ристалище, не сказал! Вдруг из луков мише́нят?
Уже пожалела, что отпустила его, уже въяве услышала звон шальной стрелы, бьющей в тонкую поличку гуслей… и добро ещё, если в гусли… Сейчас на ноги вскочит – догонять сына, присматривать, чтоб худа с дитятком не случилась.
– А ну сиди! – свела брови строгая Корениха. – Серебро вон какими кошелями таскает, а тебе всё ма́ленек, всё глу́пенек!.. Я за Жогом так-то не назирала. И тебе не велю!
– Да смирное у них ристалище, – прогудел густой голос. – Корзины взапуски плетут, а без гусляра скучно. Поздорову ли, государыни Опёнушки?
Женщины обернулись.
– Сам гораздо можешь ли, Синявище! Присаживайся, в ногах правды нету…
Шамша Розщепиха обходила ряды неторопливо, с достоинством. Как то подобало сестре твёржинского большака. Не лицо матёрой вдове входить в заботы купли-продажи. Для этого младшая родня есть, братучада, невестки. Ей, Шамшице, разведывать красный товар, гладить привозные шелка, ворошить белёную шерсть, оценивать смурые, чермные, зелёные нитки… пересуды вести о делах дальних и ближних.
– Старика у них в самый Корочун ударом ударило.
– Ой, беда! Нам-то помнится крепким, плечи – во, краснорожий… поглядеть – до ста лет изводу не будет!
– Так оно и бывает. Большое дерево разом падает. Скрипучее, хилое по два века скрипит.
– Что ж он теперь?
– Еле говорит, всё сынами повелевает.
– И как сыны? Слушают?
– Да ну…
Мимо рундуков, где выставляли изделия сродни домашним, Розщепиха проплывала с величавой надменностью. Вот уж радость была растрясать в дороге старые кости, чтобы глаза пялить на знакомое! А то её племянницы с невестками за гребнями не сидели, тонких ниток не пряли, кросна не уставляли на браный узор! Розщепиху влёк чужедальний привоз. Смушки морских зверей с устья Светыни. Водяные орехи, пряные травы с левого берега. Затейливые пряжки, булавки… А в первую голову, конечно, посуда, добытая по разрушенным городам Андархайны. Где ж она?
