Приют изгоев - Кублицкая Инна (первая книга txt) 📗
Грус, услышав эти слова, заулыбался; Волантис хмыкнул. А мама Корви покосилась на них и прибавила строго:
– Правда, не всему и не всегда… Так вот. Сделаем так. Я тебя оставлю у себя. Поживешь, осмотришься. И мы тоже к тебе присмотримся. А как дальше быть – тут от тебя все зависеть будет. Приглянешься, отправлю тебя на ушки с доброй рекомендацией… Ты про ушки знаешь? – перебила она сама себя. Батен кивнул. – Тогда понимаешь, о чем я. А нет – сдам тебя кому следует, пусть с тобой внизу сами разбираются. Не обессудь, милок, но нам своих забот хватает, кроме как со свалившимися сверху молодцами разбираться. А вдруг ты имперский шпион? Или того хуже – душегуб? Или еще чего… Не похож ты на душегуба, правда, но кто вас, имперцев, знает… Вот такое будет мое решение, – закончила она. – Подходит тебе?
Батен в третий раз пожал плечами.
– У меня нет выбора, – ответил он. – Я понимаю вас. Надеюсь, что смогу быть вам чем-то полезен, хотя ничего в общем-то не умею. И постараюсь развеять ваши сомнения насчет себя.
– А ты, голубчик, не старайся, ты просто живи, а кто ты есть – я сама разберусь. – Она хлопнула по столешнице ладонью, словно ставя точку в разговоре. – Значит, так и решили. Сейчас вам всем троим поесть принесут, – обратилась она ко всем, – а там и банька поспеет.
– Банька – это здорово! – весело сказал Волантис, потирая руки.
Вечер наступил почти мгновенно и, как почти все здесь, выглядело это странно. Солнце едва скрылось за краем Стены – и вот поселок уже погружен в густеющую на глазах темноту, в то время как Океан и Отмели внизу и небо вверху по-прежнему остаются светлыми и ясными. Если долго смотреть вниз, то можно было отчетливо видеть, как быстро, буквально на глазах, движется, наползая сначала на Отмели, а потом все дальше уходя в Океан, тень. А если внимательно смотреть на небо, то по мере того, как тень подползает к горизонту, можно видеть, как в густеющей синеве начинают зажигаться звезды…
Батен смотрел именно на проявляющиеся в небе звезды. Он лежал в гамаке на той самой веранде, где не так давно они вели беседу с мамой Корви, одетый в такие же, как у всех здесь, белые короткие штаны и длинную рубаху, укрывшись легкими одеялами, и впервые со времени своего появления тут по-настоящему отдыхал. Во всем теле после недавнего купания и обильного, сытного ужина была словно разлита приятная истома и ни о чем не хотелось думать. Он и не думал. Просто лежал. Просто смотрел.
Просто привыкал.
Слегка перекусив с дороги – много есть никому не хотелось, поэтому время до бани провели, попивая молодое, приятного вкуса вино, заедая его какими-то фруктами, – золотари коротали время в разговоре с мамой Корви о чем-то своем, для Батена постороннем. Про него как будто забыли, и он сидел, посматривая по сторонам, пригубливая вино, скромно пробовал фрукты и невольно прислушивался к беседе, мало что понимая не столько из-за необычного акцента, сколько из-за обилия незнакомых слов и непривычных сочетаний слов вроде бы и знакомых, да употребляемых в неожиданных смыслах.
Потом была баня. Самая настоящая, хоть и устроенная в пещере. С густыми клубами сухого пара, с душистыми, тоже из каких-то незнакомых веток, вениками, с терпким ароматом какой-то жидкости, которой Грус то и дело плескал на горячие камни печи, и конечно, с непременным прыганьем в небольшое озерцо с невероятно холодной водой; в то же озерцо, выскакивая из со седней дверцы, с визгами прыгали и плескались парящиеся за стенкой девушки, и Грус с Волантисом охотно заигрывали с ними, а те не менее охотно принимали их знаки внимания и поглядывали на скромненько прикрывающегося Батена, которому столь буколические нравы были в диковинку. Словом, баня здесь была в лучших традициях, такой и в Империи не везде сыщешь. Сразу же после бани отужинали по-настоящему: яичница из яиц местной разновидности перепелов, жареные попугаи на вертеле, по-особенному приготовленное сало местного посола, с незнакомыми приправами, огромное количество самых разных овощей – и, конечно, вино, тоже местное, из полудикого винограда… Все эти деликатесы и многое другое, что подавалось на ужине, было вовсе не в честь прибытия Батена. Как он понял из разговоров за столом, где кроме золотарей и мамы Корви присутствовали еще, несколько человек, сливки местного общества, его спасителей почти каждый раз встречали в деревне подобным образом. Их действительно здесь уважали за их малоаппетитную, но необходимую работу. Быть золотарем на Стене было не зазорно, а скорее наоборот – почетно и престижно, вроде как купцом в Империи. И не накладно. Насколько понял по отдельным репликам Батен, Грус и Волантис были не самыми бедными людьми здесь: Волантис имел дом в одной из деревень на Стене и чуть ли не поместье на Отмелях, что тут считалось очень приличным состоянием; а Грус считался очень выгодным женихом. Чем пользовался, кстати, напропалую. Во время ужина он заигрывал со смазливой девчонкой, подававшей и переменивающей блюда, и то и дело выглядывал сквозь загородку беседки, цепляя каждую проходившую мимо девицу, а потом вовсе исчез из-за стола и как был после бани – в белой длиной рубахе, без штанов, отправился в гости, да так еще и не вернулся – вон его одеяла лежат свернутыми в другом углу беседки и даже гамак не натянут. А рядом покачивается застеленный гамак Волантиса, которого тоже нет. Этого сразу после ужина увела в дом мама Корви, которой надо было решить с ним какие-то денежные дела; во всяком случае, она так сказала.
А Батен остался один, наблюдать за нарождающимися звездами и слушать вечерние звуки. И привыкать.
Впрочем, как раз судя по звукам, могло показаться, что привыкать, собственно, и не к чему, что он находится снова где-то Наверху, в Империи, если не в самой Столице, то уж и не в забытом всеми Богами Шеате, а в каком-нибудь небольшом провинциальном городке, где живут не поморники – ах, извините, таласары, – а простые нормальные люди. Откуда-то доносились легкие, трели флейты и ритмичные удары тамбуринов – похоже было, что где-то неподалеку, не иначе как на площади, танцуют: нестройные молодые голоса напевали что-то бравурное, взвизгивали девушки, задорно смеялись парни. Батену показалось даже пару раз, что в общем хоре он различает громкий голос и хохот Груса, который рассказывал какую-то историю; во всяком случае, Батен слышал, как знакомый голос произнес: «…И тут выхожу я, весь в белом!», после чего раздался особо громкий взрыв смеха. Но поручиться точно он не мог; хотя, с другой стороны, где же Грусу сейчас находиться, как не на общей гулянке? Высматривать себе невесту. Хотя бы на сегодняшний вечер… А девушки здесь красивые, это Батен отметил сразу. Особенно во время купания в озерце возле бани. И нравы тут явно проще, чем наверху, – вспомнить хотя бы то же купание. Или одежду. Все здесь одеты просто и непритязательно – та же Грусова длинная до колен рубаха, даже без подпояски, явно была здесь в ходу у всей молодежи без различия пола. Чем-то вроде повседневного домашнего платья. Кто постарше, для относительно торжественных случаев, вроде сегодняшнего ужина у мамы Корви, или просто в гости, надевали поверх вышитой рубахи разноцветные килты и повязывались тканными серебром кушаками; женщины, кроме того, украшали всевозможным образом свои волосы. Что касается нижнего белья, то если судить по тому, во что его одели – точнее, не одели – после бани, сей элемент одежды у таласар отсутствовал либо был не в ходу.
Батен невольно поежился под одеялом, вспомнив про отсутствие белья. К этому тоже придется привыкать. Своей одежды после бани он не видел, и что с ней сталось, не знал. Да и к чему? Разве змея интересуется сброшенной во время весенней линьки шкуркой? Нет, она просто продолжает себе жить в новом одеянии, какого бы цвета оно ни было. Так уж устроено природой и Богом: раз дарована тебе эта жизнь, надо продолжать жить, а в какие одежды ни обрядила бы тебя судьба…
Батен не заметил, как плавно и незаметно его мысли перетекли в сон, и снилось ему, что он вернулся домой, в родимый Шеат, что в его доме собрались встречать его все его родственники, и умершие дед и отец сидят со всеми за столом, и Альриша, совершенно нагая, встречает его в дверях и с подобающим почтением принимает скинутый ей на руки плащ, под которым вдруг оказывается надетая прямо поверх уланского мундира простая белая рубаха, которую он хочет, но не может ни снять, ни содрать с себя, а отец, подойдя, крепко сжимает его плечо и произносит почему-то женским голосом: «Не спеши, голубчик, это не к спеху. Не нарушай того, что ниспослано свыше…»
