Камень Сокрушающий (СИ) - Михаилович Георгий (полная версия книги txt, fb2) 📗
У воеводы Буркхарда, меж тем, выплодилась в голове совершенно иная мыслища: по разумению Его Светлости, войскам надлежало «плюнуть на Браго» и, обогнув город, немедленно выступить на Бен Эрай, не дожидаясь ни королевских хоругвей, ни каких-либо подможных знамен из Трелиса или Гельдерна. Услышав план воеводы, полковник Венцель от ужаса за голову схватился и, презрев офицерские приличия, страшно на воеводу возопил: «ты чего это, милость ваша, войско сгубить удумали?! Или голову на солнышке напекло, что рожаете на свет такое сумасбродие! Не взявши Браго, как на Бен Эрай выступать? Ломится, значит, очертя голову вперед, а меж тем врага у себя в тылу оставлять! И если чудом дойдем до Бен Эрая и с тылов не ударит враг по нашим обозам, то как прикажете осаждать новый город, буде там такие-же укрепления, как и при Браго? От чего там не быть схожей обороне: коли мятежники Браго так обложили, кто бы им помешал укрепить и Бен Эрай? Околеем мы пустыне без славы и доблести, побьют нас хашишины, а кого не побьют – того в кандалы обуют и пустят пешим гоном до самого Иштара!».
В общем, завязался жаркий спор. Буркхард кричал что от Браго до Бен Эрая путь – не дольше полудня, и ежели и вправду Бен Эрай окажется не по зубам, то тогда и его обойдем, проследовав в лежащую за Бен Эраем рыбацкую деревушку Лаго, а там на челнах обратно до Трелиса, через залив воротимся. На это возражение полковник наш распалился хуже прежнего и напрямую стал Буркхарда в измене обвинять – мол-де, а как-же подавление мятежа, на которое прямой королевский приказ? Возвращение в Миртану безо всякого военного успеха, не расквитавшись с мятежом – это-ль не измена, не предательство, не попрание присяги? Буркхард от полковничьих возражений и в этот раз отмахнулся громко, заявив что тревожиться не о чем, что «мы уж тут постараемся!» а восстание это, мятеж хашишинов, «он может и без нас, как-нибудь сам рассосется». Продлились прения до самого утра не вылившись, впрочем, за пределы Буркхардовской квартиры – и я только за это Господа горячо благодарствовал, ибо проведай о диспуте войско то, как пить дать, вышел бы бунт. К счастью обошлось, но победителем в споре вышел воевода Буркхард: раздавил он полковника Венцеля и старшинством, и силой богатырской, и умением убеждать.
Словом, с Браго не разобравшись выступили мы на Бен Эрай, но вместо обещанных полудня протаскались по пустыне полные две сутки. Что это был за поход – рассказывать не буду, только много крепких, отважных молодых парубков полегло, обоза-же было растрачено просто без счета. День – жаркий как печь, ночи – холодные до боли в суставах, а изо тьмы – копья и стрелы докучливого врага, который малым отрядом выступил из Браго и всю дорогу покоя нам не давал. Голодными и битыми оборванцами доплелись мы до стен Бен Эрай на третий день злосчастного похода, и разглядев эти стены сквозь утреннюю хмарь чуть там-же не отдали Богу души: город был укреплен во многим лучше Браго и охраняли его, судя по количеству знамен, лучшие из сборных хашишинских войск.
Тут даже воевода наш горемычный за голову взялся и, спешно приказав соорудить табор, лично бросился полковника Венцеля искать. Полковник был найден в крайне скверном состоянии – то-ли от тягот, то-ли от отравленной вражьей стрелы скрутило его лихорадкой и, отмучавшись сутки, почил он на руках нашего полевого лекаря. Ну а тем часом хашишины, высыпавши всей гурьбой из города, собрали чёрные свои порядки и, как следует раздухарившись, обрушились всей нечистой силой на наш измучанный табор.
Битву ту я тоже пересказывать не буду, бо язык мой не знает слов достаточно глубоких дабы всю ту скорбь, весь тот страх многострадальный правдиво передать. Когда солнце наконец закатилось и для боя стало слишком темно, воевода Буркхард с грехом пополам собрал выживших (коих набралось меньше одного знамени) и приказал отступать к Лаго. Вышло правда вовсе не отступление а беспорядочное, трусливое бегство: под покровом ночи на нас охотились легкие отряды хашишинов и били тех, кто днем каким-то чудом уцелел.
В общем, чтобы не томить, скажу я вам так: из Трелиса вышло четыре полных знамени, обратно на рыбацких челнах вернулось, дай Боже, если пять неполных копий. Старый воевода Буркхард, осознавая какую беду сотворил и сколько горя людям наделал, решил королевского суда не дожидаться и, распрощавшись с домочадцами в Трелисе, подался отшельником в горы. Там, средь холодных скал и лютого зверя гнездовищ, он долго бродяжничал в скорбном одиночестве так и не сумев угомонить совести глас вопиющий, брань с собственным позором покончить, и лишил себя жизни мечом заколовшись, один, непрощенный, забытый.
Словом, такая со мной приключилась беда, и не смотря на сонм последующих дел и отделяющих от тех событий лет, досель приходиться сердцем бремя скорби носить, хоть и вины моей в том, что произошло нет. Откуда-же, коль нет вины, взялась скорбь? Оттоль, что вместо подвига и ратной славы сыскал я в том походе лишь страшную боль от потери товарищей, позор несмываемый от бесславной их гибели. Позорно что вместе с ними не сгинул, что Бог погубил их – а меня, недостойного, жалкого, вывел живым и выручил от могилы, хоть и не заслуживал я спасения ни толикой больше чем они, добрые молодцы!
Голос Сида оборвался, в горле его застрял горький комок. Было опять повисла тишина, но старый рассказчик перевел дух и, проглотив комок, хлопнул себя по лбу:
– Друзья, простите! Я ведь главного не сказал вам, о главном забыл! А главное ведь вопрос: от чего так вышло, от чего беда случилась которая моих товарищей, братьев моих безвременно пожрала? Вышла она от разгильдяйства, от попустительства, от тщетной надежды на удачу, и – что, пожалуй, главнее, вышло от веры в благоглупость согласно которой против беды ничего делать не надо: что-де, беда сама как-нибудь отступит и разомкнется безо всякого напряжения сухожилий, без того чтобы человек поперек этой беды восстал и пошевелился! Словно беда вовсе и не от мира сего, а наоборот – небыль, призрак, воздух химерический. Да чего уж там: «оно как-нибудь само рассосется» — вот слова, которыми мощена дорога позора, тракт ведущий в скорбное небытие. Так что братцы, единожды я трактом этим хаживал и хватило с меня на десяток жизней вперед. Второй раз итти отказываюсь, и согласен следовать только тем путем, который поперек беды, на котором волею своей и рукой смогу беду сокрушить. Сокрушить, или погибнуть – но в бою, а не в бегстве от ответственности, примеряя раз за разом платье трусливого самозванца. Так что, братцы, мы либо этот проклятый камень вместе волочить будем, либо пойду я с ним сам – а там уж судьба рассудит. Только бегать, топить его в море, надеясь что он сам, в пучине морской, «как-нибудь рассосется» и что враги наши тоже как-нибудь сами себя огорчат - это я не собираюсь. Набегался, натерпелся, так что увольте – либо вместе, либо одного отпускайте: я этот камень у колдуна похитил, я кашу заварил, мне-же её и расхлебывать, не выискивая легкого пути.
Окончив тираду, старина Сид утер разгорячившийся лоб носовым платком и стал ждать, что-же скажут его спутники. Боялся он что упорство за мудрость не сочтут а, как оно водилось и прежде, поругают старым солдатским ослом и поступят согласно своему разумению. Что-же выйдет в итоге? Маг Огня раскуривал трубку и задумчиво молчал, словно его ничего не касалось, да и над самой Часовней свинцовым облаком повисла удушливая, тяжелая тишь. Первым молчание нарушил Бард:
– Что-ж, вот и потолковали, – начал он привычливо тихо, но с необыкновенной бодростью в голосе, – А в поход-то когда? Ведь даже мне, молодому брынчале, становится очевидным что дело наше отлагательств не потерпит, ибо «с каждым днем уплывает надежда, а ветры из-за гор возвещают мирскую печаль!» – слова из песни великого барда-лицензиата Бартоса Ларанского, будто про нас писаны. До Магов Воды путь неблизкий, так что посушим сухари – и айда!
Глава Восьмая – Потоп
Оставим-же ненадолго собирающихся в непростой путь друзей и, обернув склянку времени вспять на трое суток, перенесемся в город Хоринис. Лежа под одеялом из серых туч, раскисший и взопревший от ливня и болезнетворной сырости, город залихорадило новой тревогой: вернувшиеся поздним вечером рыбаки клялись, что довелось им заприметить чёрные паруса орочьей галеры в трех морских милях от Хоринисской гавани. «Разведчик!» - божились рыбаки, «покружил немного перед нашим носом, понахальничал нагло, и ушел в туман. За разведчиком как пить дать армада идет и видно скоро прибудет. Быть беде, ох - спасайся братцы!»
