Приют изгоев - Кублицкая Инна (первая книга txt) 📗
Гомейза, мимо которой слухи, естественно, не прошли, имела свое мнение относительно данного вопроса, но высказывать его не стала. Только вздохнула. Ей ли было не знать, с какими душевными муками бедная девочка каждый раз встречала Князя-Сенешаля, она ли не видела, как у бедняжки дрожали руки, когда она ставила чашку на стол и прятала руки под скатертью. И вежливо улыбаться Князю-Сенешалю княжна так и не научилась.
А тут про нее такое говорят…
Так прошел еще месяц.
В тот день Эйли чувствовала себя лучше, чем когда бы то ни было в нынешний приезд в Столицу. Болезнь, кажется, оставила ее. И по этому поводу Эйли решилась предстать перед надоевшими подлипалами в достойном виде. И пусть граф Расальгети подохнет от зависти – если он еще и так не подох, чтоб ему Небес не видать.
Своему туалету Эйли уделила гораздо больше времени, чем рассчитывала, но зато вышла к гостям во всем блеске по их, имперским, меркам, добавив к этим нарядам свой талисман – ким-мериевую сережку, которую она носила как кулон.
К ней, как обычно, едва не самым первым прибежал Заниах. Он присел на свое место рядом с Эйли и начал быстро и сбивчиво рассказывать, как вчера он, сбежав от Алгораба, устроил в фонтане дворцового парка небольшую регату из собственноручно сделанных из твердой скорлупы ореха корабликов, и как сам Князь-Сенешаль, который хотел было отругать его за побег, принял участие в его забаве, азартно изображая ветер.
Эйли слушала его и смеялась, такое у нее сегодня было настроение, но вдруг Заниах остановился и замер на полуслове.
– Так что сказал князь? – смеялась Эйли, но Заниах продолжал молчать, уставившись на кулон Эйли.
– В чем дело, Зани? – удивилась Эйли.
Но ответить мальчик не успел, потому что по залу пронеслось легкое волнение, и, подняв глаза, Эйли с удивлением увидела, что от дверей по залу идет сам Князь-Сенешаль. Он прибыл неожиданно, без объявления; и Эйли увидела, что он чем-то озабочен и очень погружен в себя.
Пока он шел к столу, принимая приветствия придворных, Гомейза неуловимым движением поправила оборки на платье Эйли, а Эйли склонилась к мальчику:
– Вы не уступите свое место князю?
Заниах поспешно вскочил, поклонился; он побледнел и, казалось, чего-то сильно.
Не замечая этого, Князь-Сенешаль привычным движением потрепал своего воспитанника по плечу и отпустил. Мальчик, пятясь, с каким-то испугом оглядываясь на княжну, подался к дверям, едва не упал и, наткнувшись на кого-то из гостей, почти выбежал из зала. Среди гостей пронесся едва заметный ропот, а Эйли с тревогой посмотрела вслед мальчику.
Князь-Сенешаль всего этого не замечал. Он сел на освободившееся место рядом с Эйли, поцеловал княжне руку, кивнул, когда ему предложили чаю, и долго молчал, глядя в стол.
Большие часы, стоявшие на полу у стены, начали отбивать замысловатую мелодию; во дворе откликнулись башенные часы – время утреннего приема закончилось. Мелкие дворяне, еще мешкавшие в конце зала, поспешно сдавали чашки и давились недоеденными пирожными; аристократы вставали из-за стола и раскланивались.
Князь-Сенешаль угрюмо смотрел в свою чашку, и Эйли, прощаясь с гостями, оставалась за столом, так как не смела встать раньше Князя-Сенешаля.
Большая столовая опустела. Гомейза плотно прикрыла двери и подошла ближе, ожидая дальнейших распоряжений.
– Не пройти ли нам в гостиную, ваше высочество? – спросила Эйли, догадавшись, что Князь-Сенешаль уходить не собирается.
Князь встал и подал ей руку.
Гомейза поспешно отворила дверь и присела в глубоком реверансе; она с тревогой смотрела вслед князю.
В гостиной он сразу сел, выбрав кресло у окна, спиной к свету, предложил Эйли сесть в кресло рядом. Какое-то время князь молчал, потом сцепил руки в замок и сказал ровным, размеренным голосом:
– Я пришел просить вас стать моей женой.
Эйли вскочила, забыв о приличиях. Она никак не ожидала подобного поворота событий.
– Это невозможно! – выпалила она, прежде чем успела обдумать слова князя.
Князь кивнул. Он смотрел на Эйли спокойными глазами; было похоже, он ожидал подобной реакции.
– Моя матушка почему-то полагает, что лучше вас для меня жены быть не может, – начал говорить он, словно по писаному. – Может быть, она права. Однако для меня сейчас важно не столько ее мнение, сколько другие соображения. Конечно, я понимаю, что вы воспринимаете ваше теперешнее положение как весьма унизительное. К сожалению, я не всегда могу поступать так, как следует по законам чести, и вынужден уступать обстоятельствам политического характера. Поверьте, в моем отношении к вам нет ни капли вражды или неуважения, что, имел возможность вам доказать. – Он посмотрел на Эйли спокойными глазами, и та кивнула в ответ. – И еще, я прошу вас поверить, что для меня самого нет ничего унизительнее, чем необходимость обеспечивать безопасность Столицы взятием в заложники человека, который лишь формально является подданным Империи. Поверьте, я предпочел бы другой выход. На мой взгляд, единственным достойным выходом из этого тупикового положения может быть лишь наше бракосочетание. Я понимаю, что для вас это предложение весьма неожиданно; понимаю также, что вы, по крайней мере сейчас, не испытываете ко мне нежных чувств. – Он горько усмехнулся. – Наивно было бы ожидать, чтобы узник питал любовь к своему тюремщику… Поэтому я не просто согласен, я настаиваю на длительном сроке помолвки, во время которой я надеюсь завоевать вашу приязнь.
Она слушала князя с отстраненным вниманием, но не говорила ни слова.
– После оглашения помолвки, – продолжал князь, – вы избавитесь от оскорбляющего вас положения заложницы и станете моей гостьей, а я получу надежду когда-нибудь назвать моей женой не только прелестную и знатную даму, но и наследную княжну страны, с которой у Империи исторически сложились натянутые политические отношения и от которой я, по известным вам причинам, надеюсь получить определенную помощь…
– Вы ошибаетесь, князь, – вдруг перебила его Эйли. Князь-Сенешаль осекся.
– Вы ошибаетесь, – повторила Эйли твердо. – Я – не наследная княжна.
Князь медленно спросил:
– Разве вы не дочь княгини Сагитты?
– То, что я дочь княгини, – сказала Эйли, – еще не означает, что именно я буду править Таласом. Уже то, что я Дочь Императора, мешает мне стать правительницей – и Совет Гильдеров, и нотабли наверняка будут против меня… У нас иные традиции, чем в Имцерии. – Она посмотрела на князя. – Я полагаю, мой ответ должен повлиять на ваши… намерения?
Князь какое-то время молчал.
Молчала и Эйли, разглядывая свои сцепленные на коленях руки и не решаясь поднять на него глаза,, а когда молчание стало затягиваться, и Эйли подняла голову, она была поражена: князь улыбался. Можно даже сказать, что он беззвучно смеялся: его рот искривился в болезненной гримасе сардонической усмешки, а ожившие глаза с какой-то бешеной иронией смотрели внутрь себя.
Заметив, что Эйли смотрит на него, князь встряхнул головой: – Простите, княжна. – Он весь встрепенулся и заговорил. В голосе его слышалась какая-то отчаянная откровенность: – Просто можно сойти с ума! Вы не поверите, Сухейль, но мне просто фатально не везет на этом свете! То, что я вам тут плел про законы чести и прочую чушь, – это ерунда! Нет, не то чтобы ерунда. Это, как и многое другое на этом свете, условности, за которыми мы скрываем главное, то, о чем следует говорить. Я против своей воли оказался в положении заложника. Причем в гораздо худшем положении, чем вы. Если вас хранят те же условности, вроде неприкосновенности и прочего, если за вами стоит Талас, то я одинок. Я фактически никто и ничто. Титул. Вокруг меня происходит то, чего я не желаю, и чтобы хоть как-то сохранить себя в этом мире и как-то сделать его чуть более соответствующим своим понятиям о чести и справедливости, я вынужден идти на один компромисс за другим. И постоянно натыкаться на стены недоверия как тех, кто называет меня своим другом, и тех, кого я бы хотел видеть своим другом и союзником, так и тех кто в силу тех же обстоятельств считает меня своим врагом. Я соглашаюсь занять пост Князя-Сенешаля с единственной целью, чтобы не допустить развала Империи и сохранить власть для Наследника, – и враги, называющие себя моими друзьями, начинают моим именем за моей спиной творить свои мелкие делишки. А бывшие друзья называют меня узурпатором и властолюбцем. Я объявляю амнистию – и враги-друзья обвиняют меня в мягкотелости, а друзья-враги в предательстве и обмане. Моя мать дает мне советы, которым я не хочу следовать, но следую, чтобы хотя бы не обижать ее, а в результате первая моя жена, с которой я жил в любви, умерла, а матушка до сих пор настаивает на женитьбе на вас… – Князь осекся и, отвлекшись на некоторое время от своих мыслей, посмотрел на Эйли. – Не поймите меня превратно, моя княжна. Вы далеко не неприятны мне, наоборот! Поверьте, я предлагал вам руку и сердце искренне. И даже без тех условий, о которых я упоминал… Мой отец, – продолжал он, – наоборот, не одобряет поползновений матери. Я даже знаю, что ему не нравится все, что происходит, и не удивлюсь, если он связан с потенциальными заговорщиками, с тем же князем Сабиком… За шесть лет у власти, я сумел понять только одно – это не для меня. Это хуже галер! Бессмысленность всего, что я делаю, убивает во мне надежду. Как мне казалось, что, придя к власти, я смогу сделать что-то полезное для Империи. Как бы не так! Легче в одиночку вычерпать Великий Океан. И никто не собирается мне помогать.
