Схимники. Четвертое поколение - Дорош Сергей Васильевич (полная версия книги txt) 📗
Самые стойкие из них сопротивлялись до полудня. Обе стороны жутко устали, а потому златомостцы уже сами предлагали имперцам сдаваться. И те очень часто складывали оружие и покидали укрепления с поднятыми руками.
Все летописцы в один голос утверждают, что честь этой победы принадлежит Изяславу Всеволодовичу Саблину. В честь него был назван бывший Имперский квартал и тот самый мост, у которого анты разгромили защитников баррикады. До того мост назывался просто Третьим, хоть по счету от устья был четвертым, а от истока – пятым. Никто не помнил, откуда такое название. Все летописцы согласились, что это – правильно. Мост Изяслава Саблина звучит куда как лучше. Да и Изяславов городец – не в пример звучнее, чем Имперский квартал.
Впрочем, сходятся летописцы и в другом: на следующий день страшный взрыв на пороховых складах, который устроили, несомненно, имперские недобитки, унес жизнь всех оставшихся «Серебряных шпор» и их теперь уже единственного капитана – Изяслава Всеволодовича Саблина, которого мало кто знал как послушника Кислоту.
А в «Морском коньке» было тихо. Казалось, события этой ночи пронеслись мимо, не задев мирной таверны. Хозяин все так же щурил свои подслеповатые глазки и тепло улыбался посетителям. Казалось, ничто его не заботит, кроме того чтобы пиво было свежим да рыба не пригорела. Мои ученики попивали свежий чай. Суеты этой ночи им хватило, а никто не хотел есть, и сна ни в одном глазу.
– Вот ведь странно, война идет, а здесь все по-прежнему, – нарушила молчание Малышка. – Столько всего произошло в городе, а «Морского конька» не задело.
– Место заговоренное, – откликнулся Зануда.
– А как это?
– Ну удачливое, что ли. Я не знаю. Помню, я маленьким был. К отцу часто бегал, когда он на рудниках работал. И один каторжанин раза три или четыре под завалы попадал. Остальных вытаскивали по частям, кто рядом работал, а на нем ни царапины. Отец однажды сказал: «Заговоренный он, как есть заговоренный». Вот мне и запомнилось.
– И что потом с тем каторжанином стало? – спросила Бешеная.
– Не знаю. Отец погиб вскоре. Я с тех пор на рудник и носа не казал. Страшно было. Все вставал перед глазами он, только весь в крови, а на лице непонимание, словно спросить кого хочет: «За что?» Я-то теперь понимаю – и кто, и за что, – а толку?
– Зануда, не ешь себя, – глухо промолвил Барчук. – Люди смертны, иногда они уходят от нас, и надо уметь отпускать их.
– Как учителя? – проворчал Зануда.
– Учитель еще вернется. Я верю в это. А твой отец – нет. Прости, брат, я знаю, это больно. Моего отца тоже нет в живых. Он тоже погиб. Но ты труп своего до сих пор с собой носишь. Хватит, не надо, отпусти его. Он бы сам не одобрил того, что ты делаешь. Вчера вот убежал. Зачем?
– Не извиняйся. – Зануда уронил голову на руку. – Я и сам все понимаю. А не могу. У меня ведь, кроме него, никого и не было. Вообще никого. Пока Искатель не появился. И вы…
– Мы все еще с тобой, – Бешеная легонько сжала его запястье и улыбнулась.
– И я с вами, – ответил он вымученной улыбкой. – Хорошо это или плохо, но я с вами.
– Ты мне вчера жизнь спас, – заметил Барчук. – Что бы мы без тебя делали, не знаю. Мы теперь одна семья. Так уж получилось, и мне это нравится.
– Знал бы ты, как я вчера перепугался. Лезвие у этого анта – как бритва отточено. И сверкает прямо перед глазами. А я понимаю: шевельнет он слегка рукой – и вот этот широченный клинок дойдет мне до самого позвоночника. Совсем без усилий. И вдруг так страшно стало. Со мною ведь впервые такое.
– Да твой нож почти у него в брюхе был, – возразил Барчук.
– Ну, брат, почти… Знаешь, почему недодавил? Испугался. Понял, что почувствует он в себе две ладони отточенной стали – и полоснет мне по горлянке.
– Ты же его сам за плечо держал, – возразила Бешеная. – Отпустил бы, успел бы отскочить.
– Силен он, собака. Отпустил – второй раз не поймал бы. А сзади Барчук избитый, Малышка – ни разу меч не держала. А ты, сестренка, баба злющая, а только против того песьеголового – соплячка. Проглотил бы он тебя и не подавился. Как же я мог его отпустить?
– Знаешь, Зануда, боятся все, – задумчиво произнес Барчук, словно вспоминал что-то. – Настоящий воин управляет своим страхом. А все остальные позволяют страху управлять ими. Вот и вся разница.
– Да какой из меня воин? Просто не думал я, что страх… Это так страшно.
– Ты, видать, впервые смерти в лицо заглянул?
– Впервые. Раньше проще было. Либо убегал, либо… либо уже начал постигать схиму. Оно ведь как, умом понимал, что в бою смерть всегда рядом ходит. Даже Искателю подножку подставить может. Но это все бабка надвое сказала: то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет… А этой ночью… И бежать не могу, и сил не хватает, будь ты хоть трижды схимник-рассхимник. И ант этот… Меч его широченный, лезвие блестит… Главное, ни луны, ни звезд, дождь хлещет, а оно блестит… или это примерещилось мне? А над лезвием лицо спокойное-спокойное. И я понимаю: пошевелюсь – и снесет он мне буйну головушку с плеч. И все равно ему, даже если после этого сам сдохнет в муках. Я есть, он есть, меч и нож есть, а больше для него в этом мире ничего нет: ни вчера, ни завтра, ни боя нашего окаянного. Словно вся его жизнь сейчас сжалась до толщины этого лезвия. А над ним – лицо… спокойное-спокойное…
– В тот миг вы друг друга стоили, – заметила Бешеная. – Твоя мордашка тоже наводила на мысли о каменном изваянии Светлоока Мореплавателя возле городской ратуши. И глаза как два мушкетных дула – черные провалы, в которых притаилась смерть. А на губах усмешка, как звериный оскал. И словно бы говоришь всем своим видом: «Ну давай, хватит смелости?»
– Врешь ты все, – отмахнулся Зануда, смущенно покраснев. – Хватит записывать меня в герои.
– А это не я сказала. Это Малышка. Я лишь слова ее повторяю. Думаешь, мне пришло бы подобное в голову? Я просто видела двух мужчин. И каждому было что защищать. Потому и показались вы столь страшными. Так, словно это для вас – последний бой, самый главный.
– Малышка, опять за тобой повторяет?
– Нет, это сама придумала. – Княжна робко улыбнулась.
– Все равно красиво получилось. А как с вами такое было?
– Со мной никак, – отозвалась Бешеная. – Я ведь тоже из княжьего терема – да сразу к Искателю в послушницы.
– А со мною раза три, наверно, – задумчиво проговорил Барчук. – Один раз особенно запомнился. Лет шестнадцать мне было, уже давно старшим назначили. То бишь десятком командовал. Лазутчиком уже не раз во вражеский стан ползал. А тут в город послали. И что за город, забыл уже. Много чего забыл. Задание простое – встретить нашего соглядатая из местных, запомнить, что скажет, и вернуться назад. Нас двое. Переоделись дровосеками. В город пробрались. А только человечек, с которым встретиться должны были, попал как-то на глаза тайному приказу. Там нас и взяли вместе с ним. Мы прорваться попытались. Со мной в паре опытный егерь шел. И угораздило же его поймать стрелу в бок. Скатились мы в какую-то канаву. Ночь, дождь еще, лежим по шею в воде, а он сознание терять начал, стонет. Там нас два дружинника и нашли. Матерые вои. Я-то их издалека заметил. Сперва сбежать хотел. Думал, станут спрашивать, почему один вернулся, – солгу что-нибудь. Думал-думал – и понимаю: воротит от этих мыслей. И не вытащишь раненого незаметно. Дружинники-то уже рядом. Ну и встал я в полный рост. Тогда еще худым был, как щепка. Топор в руках – не оружие. Простой, крестьянский. А напротив они: мечи, щиты круглые, шеломы, бронь чешуйчатая на одном, на втором – зерцало. Смотрю и понимаю: не выдюжу. Порубят меня.
– И как спасся? – спросил Зануда.
– Не помню. – Барчук виновато развел руками. – Как в себя пришел – сижу в той же канаве, весь в крови, в руке меч чужой. По одну сторону напарник мой, а по другую – дружинник. Голова разрублена до переносицы, глаза в разные стороны, а еще оскал его запомнился. Борода от крови рыжей стала, зубы крупные, как у коня, и улыбка такая залихватская застыла навсегда. А у меня в голове лишь обрывки каких-то воспоминаний, словно картинки, и совсем не про меня.
