Ореховый посох - Скотт Роберт (е книги txt) 📗
Брексан потрепала лошадь по шее и прошептала ей на ухо:
— Ты уж, пожалуйста, веди себя как можно тише, Ренни. И мы попробуем отыскать твоего Гарека.
Версен вскочил в седло и протянул Брексан руку, помогая сесть сзади. Руку девушки он выпустил не сразу.
— Гарек тоже так всегда ее называл.
— Ренни?
— Да. И, похоже, ты во время своего путешествия приобрела еще одного друга.
Брексан в ответ только крепче прижалась к его спине.
Версен тронул кобылу пятками, и они, стараясь двигаться как можно тише, выехали на тропу. Ренна, похоже, отлично поняла, что им нужно поторапливаться и ехать как можно тише, и ступала легко, несмотря на двух седоков.
Когда тропа свернула на восток, Версену показалось, что побег полностью удался, и сердце у него радостно забилось. Он оглянулся на покинутую стоянку: никто из серонов даже не пошевелился. Оставшиеся у малакасийцев лошади не шли ни в какое сравнение с Ренной, но все же вдвоем скакать на ней в полную силу было опасно: она могла слишком быстро устать, и Версен решил пока что просто отъехать как можно дальше от стоянки, ибо с каждым шагом их шансы на спасение увеличивались.
Однако не успели они проехать и пятидесяти шагов, как Версен понял, что вокруг что-то не так. Услышав какие-то слабые шорохи в зарослях вдоль тропы, он натянул поводья и остановил Ренну.
— В чем дело? — шепотом спросила Брексан. — Нам нельзя останавливаться.
— Помолчи-ка, — остановил ее Версен. — Ты это слышишь?
— Это же просто ветер!
— Да ветра-то как раз и нет!
И Версен почувствовал, как напряглись руки девушки. Кажется, она опять превращается в солдата, с усмешкой подумал он. Вон уже и драться готова. А еще трусливой себя считает!
Он всматривался во тьму, пытаясь понять, что же заставляет трепетать листву на корявых горных дубках.
— А может, это просто птица? — предположила Брексан, но стоило ей произнести эти слова, как выглянула бледная луна, и ее лучи, пробившись сквозь густые сосновые ветви у них над головой, высветили какое-то странное дерево, которое сперва вздрогнуло, как живое, потом вдруг съежилось и усохло, став меньше ростом.
— Вот черт! — Версен в сердцах сплюнул. — Так у них с собой алмор! Теперь понятно, почему их ничуть не заботит, попытаемся мы сбежать или нет.
— Я думала, алмор за твоими друзьями пошел, — вздрогнув, прошептала Брексан.
Увидев, как от соседнего дубка осталось одно воспоминание, она уже вовсе не стремилась к побегу.
— Наверное, он тут не один, — вслух размышлял Версен. — Кто знает, сколько таких демонов способен наслать на нас Малагон? Или, может, еще каких-то?
— А что, если нам попробовать от него убежать? В другую сторону?
— Никуда мы от него не убежим. Алморы слишком быстро передвигаются. Он сразу схватит Ренну, и тогда мы окажемся пешими и совершенно беззащитными.
Словно читая их мысли, алмор вытянул к ним бледную светящуюся конечность, похожую на щупальце. Это светящееся щупальце, резко выделявшееся на фоне темной растительности, выглядело как предупреждение: «Поворачивайте назад!»
Развернув Ренну, они быстро вернулись в лагерь, привязали кобылу к тому же дубку и снова улеглись. Карн и Рала по-прежнему крепко спали, и Рала даже довольно громко похрапывала. Карн лежал на спине, закинув за голову руки, и словно кому-то сдавался во сне.
Брексан снова свернула из своего плаща некое подобие подушки и хотела уже, закрыв глаза, забыться сном, чтобы не думать об этой ночи, о своем пленении и о сидевшем где-то в глубине души страхе, когда вдруг заметила, что Хаден, лежавший по ту сторону костра, не спит и пристально на нее смотрит. Увидев, что по лицу серона блуждает мерзкая усмешка, Брексан внутренне содрогнулась и до самого рассвета не могла уснуть. Лишь когда предрассветное небо слегка посветлело, усталость сморила ее, подарив короткий сон.
ЮЖНЫЕ СКЛОНЫ ГОР
Утро в Блэкстоунских горах принесло дождь. Холодный, моросящий, он насквозь пропитал плащи и рубахи, и все промерзли буквально до костей. От сырости колено у Гарека сильно распухло; хотя рана уже подживала — несмотря на то, что передохнуть хоть немного он категорически отказался, — такая погода была ему явно во вред. Он вспомнил, как вывихнул коленку, прыгнув с утеса в омут Данаи, когда спасался от огромного свирепого греттана. Как же давно это было!
Гарек даже глазами от удивления захлопал: выходит, тот день как раз и был началом всех этих испытаний? Тогда он, вернувшись домой, обнаружил там солдат, которые всех их долго допрашивали. А потом, тем же утром, солдаты избили Джеронда, который и потом их не нагнал. Гарек очень опасался, что Джеронда убили. Намонт и Мика погибли. А Версен бесследно исчез...
Гареку очень хотелось верить, что Версену все-таки удалось спастись — удрать верхом на Ренне. В таком случае он, наверное, попытается отыскать другую дорогу на запад, через перевал. Но сейчас все подобные надежды уже казались Гареку тщетными.
Пытаясь найти проход меж самыми южными горами Блэкстоуна, они с трудом ползли по скользкому склону, выбрав себе в качестве тропы узкое ложе ручья, берущего начало в леднике на вершине, так что идти им порой приходилось по колено в ледяной воде. И все они с головы до ног были покрыты толстым слоем жидкой грязи.
Гарек был замыкающим. Он изо всех сил, несмотря на поврежденную ногу, старался не отставать от остальных. Чтобы отвлечься от постоянной боли, он все время размышлял над тем своим сном, пытаясь понять, что именно хотел сказать ему Лессек. Гилмор все твердил, что смысл этого послания со временем непременно станет ему ясен, но Гарек все же опасался, что, будучи не в силах разгадать это сновидение-загадку, может навлечь беду на своих спутников.
С трудом преодолевая подъем и вновь соскальзывая вниз, шепча ругательства и проклятия, тщетно пытаясь хоть немного содрать с одежды присохшую к ней корку грязи, они продолжали путь. Гарек страшно тосковал по родному дому, по долгим вечерам у очага, когда за ужином до отвала наешься жареного мяса с картошкой и сочными овощами. Его отец всегда сам пек хлеб, и аромат свежеиспеченного хлеба проникал в каждый утолок дома, чувствовался повсюду на ферме. Этот чудный аромат словно говорил: «Здесь каждому гостю рады».
Он бы с удовольствием выпил с сестрами домашнего красного вина или холодного эля из бочек, что хранятся в погребе, они всласть поболтали бы, посмеялись... Разве есть в Элдарне место лучше родного дома? И Гарек, прижимаясь к щеке очередной горы, все полз вперед, стремясь сразиться с непобедимым противником, но каждая клеточка его существа мечтала об одном: вернуться назад, домой, вновь с головой уйти в мирную, спокойную и такую предсказуемую, такую знакомую и безопасную жизнь на ферме.
И вдруг он снова отчетливо вспомнил тот сон. Ту молодую женщину, совершенно обнаженную и такую прекрасную, так что он даже посмотреть на нее боялся. А что, если она знала, что он смотрит на нее и не может глаз от нее оторвать, в душе страстно ее желая? И ее безумного любовника он тоже вспомнил: тот дико кричал, словно отгоняя видимых лишь ему одному демонов, круживших над ним.
Удалось ли им зачать нового короля или королеву Элдарна?
Если пересохнет река Эстрад, если земля потрескается и сгорит от засухи, ему, Гареку, никогда больше не видать счастливой жизни на ферме. Ведь если погибнет сама Рона, то больше не будет ни семейных праздников, ни шумных приготовлений к ним, которые занимают целый день и заканчиваются долгим ночным пиром, вкусной едой и питьем, веселыми танцами.
Именно поэтому он и продолжает идти на север. Именно поэтому страдает от холода и дождей, чувствует себя таким жалким и несчастным. Но ему хотелось бы знать: придется ли ему самому убить Малагона, чтобы спасти Рону? Придется ли ему самому умереть?
Гарек не так легко раскрывал душу и говорил о своих чувствах, как оба этих чужеземца, но, как и Стивен, испытывал поистине адские душевные муки, когда ему приходилось убивать людей. Он был мастером своего дела; стрелы его почти всегда без промаха попадали в цель. Но он слишком часто представлял себе, какую боль испытывает при этом его противник — острую, прожигающую насквозь, как огонь. Поэтому Гарек тщательно обдумывал каждый такой выстрел, сожалел о каждой выпущенной в человека стреле, прекрасно, впрочем, понимая, что должен как-то умерить свои сожаления, если хочет остаться в живых.
