Колдовской мир (Книги 4, 5, 6, 7 цикла «Колдовской мир») - Нортон Андрэ (книга бесплатный формат txt) 📗
ЧАРЫ КОЛДОВСКОГО МИРА
Шторм был очень сильным. Волны бились о скалы, перекатывались через риф, защищающий якорную стоянку рыбачьих лодок. Но люди Варка знали о шторме заранее, потому что никто так не чувствует погоду, как те, кто живет ветром, водой и морской удачей. Поэтому там не оставалось ни людей, ни лодок, за исключением крошечного ялика Оманда, который выкинуло на берег, и Оманд внимательно осматривал его.
В это утро на залитом водой песке был не только Оманд. Если шторм мог отнять у людей то немногое, что они имели, то он мог и что-нибудь и дать, поэтому люди Варка, у которых были крепкие ноги и острые глаза, собрались на берегу и смотрели, что от щедрот моря подкатится прямо к их дверям.
Иногда поднимали янтарь, и это было драгоценной находкой. Дерек однажды увидел две золотые монеты, и по знакам на них Эфрика — Мудрая Женщина, определила, что это монеты Древних. Дерек немедленно отнес их к кузнецу и переплавил в слиток, удалив таким образом из хорошего металла всякую магию.
Море всегда приносило лес и водоросли, из которых женщины добывали краску для зимней одежды, раковины, которыми дорожили дети, иной раз — обломки судов, какие никогда не бросали якорь в окруженной рифами бухточке Варка и которые большинство людей Варка никогда не видело — если эти люди не бывали в порту Джурби.
На этот раз появились чужаки. Сначала люди на берегу думали, что эта дрейфующая в глубокой воде лодка потерпела крушение, но потом заметили в ней движение. Вёсел на ней не было. Люди Варка стали кричать и махать руками, но ответа не было.
В конце концов Калеб-кузнец разделся, обвязался веревкой и поплыл. Затем он сильно замахал руками, давая знать, что на борту лодки люди, и привязал веревку к ледке, чтобы ее могли тянуть с берега.
В лодке были двое. Женщина прислонилась к борту, спутанные волосы падали на изможденное лицо, руки едва двигались. Мужчина лежал неподвижно. На его виске зияла большая рана, поэтому его сначала сочли мертвым. Но Эфрика, которую позвали в качестве целительницы, откинув мокрую тунику, услышала биение сердца и объявила, что море или злая судьба еще не взяли его. И его отправили в дом Эфрики вместе с женщиной, которая словно в забытьи не слышала их вопросов, а только вяло откидывала волосы с лица и смотрела широко открытыми глазами.
Вот так чужаки попали в Варк, и с этого времени жили там, хотя и оставались чужаками. Рана, которую получил мужчина, сильно повредила ему. Сначала он был точно малый ребенок, и женщина кормила его и ухаживала за ним, как за собственным младенцем.
Их одежда, запачканная и просоленная морем, была не знакома людям Варка, и женщина не походила ни на кого из местных. Сначала Эфрика сказала, что не понимает их языка, но быстро выучила его. Затем Эфрика стала все меньше и меньше говорить о тех, кого приютила у себя. И когда Годита, жена вождя, задавала вопросы, она отвечала уклончиво, будто скрывала какую-то тайну, которая и возбуждала и пугала ее.
Женщины Варка много и часто говорили со своими мужьями, и наконец Оманд пришел в дом Эфрики в качестве вождя, чтобы узнать имена и намерения иноземцев и сообщить об этом лорду Гейлерду, на чьей территории и находился Варк. Был Год Саламандры, еще до войны с захватчиками: Высокий Халлак жил мирно, и законы соблюдались внутри его границ, особенно вдоль побережья, где поселения существовали с давних времен.
Иноземец сидел на солнышке. Лоб его пересекал широкий рубец. Человек был красив и черноволос, с большими глазами и тонкими чертами лица, но совершенно не походил на жителей долин. Он был высок и строен, и Оманд отметил, что его вяло опущенные на колени руки были чистыми, не имели мозолей от весел и не походили на руки того, кто ими работал всю жизнь. Он улыбнулся Оманду открытой детской улыбкой, и было в нем что-то такое, что заставило Оманда улыбнуться тоже, как он улыбнулся бы своему сыну. И тут же Оманд подумал, что несмотря на пересуды деревенских кумушек и мужские разговоры за выпивкой, от этого бедняги-иноземца нет никакого вреда, и он, вождь, пришел сюда зря.
В этот момент открылась дверь и Оманд увидел лицо женщины, что пришла с моря с этим улыбающимся мужчиной. Глубоко в мозгу Оманда что-то, зашевелилось. Хотя он и был человеком простым, забот у него хватало и было о чем думать.
Она была почти того же роста, стройная и черноволосая, как и ее муж. У нее было узкое худое лицо, не имевшее никаких следов красоты, как ее понимал Оманд, но что-то в этом лице было.
Когда его утверждали вождем Варка, он был в Главном Холле в Вестдейле, видел там лорда Долины и его леди, облеченных всей властью и авторитетом. И теперь, когда он смотрел на чужестранку в плохо сидящем на ней платье, переделанном из платья Эфрики, без колец и ожерелий, без золотых бубенчиков в косах, он чувствовал больше благоговейного трепета, чем перед пышностью Вестдейла. Он тут же решил, что все дело в ее глазах — он не мог сказать, какого они цвета, и видел только, что они темные и слишком большие для ее худого лица — и в них…
Не раздумывая, Оманд снял морскую вязаную шапку и поднял руку ладонью наружу, как он приветствовал бы леди Вестдейла.
— Мир тебе, — сказала она негромко, хотя в ее голосе слышалась сдерживаемая сила, и посторонилась, впуская Оманда.
Эфрика сидела на низкой скамейке у огня. Она не встала и не приветствовала гостя, оставив все на чужестранку, как будто сама была не хозяйкой, а просто гостьей в доме.
На столе стоял гостевой рог с хорошим вином, рядом — блюдо с лепешками для гостей. И чужая женщина протянула по обычаю руку: легкие холодные пальцы коснулись его обожженного солнцем запястья. Она подвела его к столу и села напротив него.
— Милорд и я очень благодарны тебе и твоему народу, вождь Оманд, — сказала она, пока он потягивал вино, внезапно обрадованный такой знакомой вещью там, где все казалось чужим. — Вы дали нам обоим вторую жизнь, что поистине великий дар, и мы перед вами в долгу за это. Теперь ты можешь требовать платы, как полагается.
У него не было возможности задавать вопросы, которые он в уме заготовил. Она командовала здесь, как какой-нибудь лорд Долины. И нельзя сказать, чтобы он был этим недоволен: он принял это как должное.
— Мы из-за моря, — продолжала она. — Но там сейчас плохо — лают собаки войны. Настало время, когда нам пришлось выбирать между смертью и бегством. Поскольку никто не выбирает смерть, если есть надежда бежать, мы сели на корабль, чтобы уехать в другую страну. Вдоль наших берегов живут в собственных портах салкары, и от них мы узнали о вашей стране… на их корабле мы и поплыли. Но, — тут она в первый раз замялась, глядя на свои длинные пальцы, лежащие на столе, — начался шторм, и корабль наш сильно пострадал… Когда милорд садился в лодку, его ударило упавшей мачтой. Но по великой милости, — пальцы ее раздвинулись, делая какой-то знак, и Оманд увидел, что Эфрика зашевелилась и глубоко вздохнула, — он упал на меня. Но никто другой до вас не мог нам помочь, и нас несло, пока вы не нашли нас. Я откровенно скажу тебе, вождь, что все наше имущество пропало с кораблем. У нас нет ничего, и нет никаких родственников. Милорд поправится, он набирается сил день за днем. Вероятно, он никогда не вернет себе того, что отнял у него шторм, но он будет способен выполнять человеческую работу. А что касается меня — спроси вашу Мудрую Женщину. У меня есть определенные дарования под стать тем, что у нее, и они к твоим услугам.
— Но… вам, может быть, лучше пойти в Вестдейл?
Она покачала головой:
— Море принесло нас сюда, и в этом, несомненно, есть какая-то цель. — Она снова сделала знак над столом, и благоговение Оманда возросло, потому что он знал теперь, что она вроде Эфрики, только гораздо сильнее, и понятно, почему Эфрика прислуживает ей. — .Мы останемся здесь.
Оманд не стал ничего сообщать лорду Вестдейла, поскольку ежегодный налог Джурби был уплачен, людям лорда незачем было посещать Варк. Сначала женщины склонны были держаться в стороне от чужаков. Но вот чужеземка помогла Хлене в таких родах, когда все считали, что ребенок не выйдет живым из ее чрева, а ребенок остался жить, и Хлена тоже: чужеземка рисовала руны на ее животе и поила ее настоем трав. Об отчуждении сразу забыли. Правда, никто из кумушек не обращался к ней так дружески, как к Эфрике, поскольку чужеземка была не их рода и крови. Ее звали всегда «леди Эльмондия» и с таким же уважением относились и к ее мужу Труану.
