Ведьмак (большой сборник) - Сапковский Анджей (книги хорошего качества TXT) 📗
— Прощай, князь, — сказала Эсси. — И на прощание прими добрый совет. Совет, который должен был бы дать тебе ведьмак, но я не хочу, чтобы он тебе его давал. Чтобы унижался до того, чтобы давать тебе советы. Я сделаю это за него.
— Слушаю.
— Океан велик, Агловаль! Еще никто не знает, что лежит там, за горизонтом, если там вообще что–нибудь есть. Океан больше любых пущ и дебрей, в которые вы оттеснили эльфов. Он менее доступен, нежели какие бы то ни было горы и ущелья, в которых вы уничтожали оборотцев. А там, на дне океана, обитает раса, применяющая оружие, знающая секреты обработки металлов. Стерегись, Агловаль. Если вместе с ловцами в море пойдут лучники, ты развяжешь войну против того, чего не знаешь. То, что ты намерен тронуть, может оказаться гнездом шершней. Я советую вам, оставьте им море, ибо море не для вас. Вы не знаете и никогда не узнаете, куда ведут ступени, по которым спускаются к основанию Драконьих Клыков.
— Ошибаетесь, мазель Эсси, — спокойно ответил Агловаль. — Мы узнаем, куда ведут эти ступени. Больше того, мы спустимся по ним. Проверим, что находится по ту сторону океана, если там вообще что–то есть. И вытянем из этого океана все, что только возможно вытянуть. А не мы, так наши внуки либо внуки наших внуков. Вопрос времени. Да, мы сделаем это, даже если океану придется стать красным от крови. И ты об этом знаешь, Эсси, мудрая Эсси, пишущая хронику человечества своими балладами. Жизнь — не баллада, маленькая бедная прекрасная поэтесса, заплутавшаяся в своих красивых словах. Жизнь — это борьба. А борьбе научили нас именно вот такие, стоящие больше нас ведьмаки. Это они указали нам дорогу, они проторили ее для нас, они усеяли ее трупами тех, кто был для нас, людей, помехой и препятствием, трупами тех, кто защищал от нас этот мир. Мы, мазель Эсси, просто продолжаем эту борьбу. Мы, а не твои баллады, пишем историю человечества. И нам уже нет нужды в ведьмаках, нас и без того ничто уже не удержит. Ничто.
Эсси побледнела, дунула на прядь волос и покачала головой.
— Ничто, Агловаль?
— Ничто, Эсси.
Поэтесса усмехнулась.
Из передней долетел какой–то шум, крики, топот. В зал вбежали пажи и стражники, у самых дверей бросились на колени либо согнулись в поклонах.
В дверях стояла Шъееназ.
Ее светло–зеленые волосы были искусно завиты, охвачены изумительной красоты диадемой из кораллов и жемчужин. Она была в платье цвета морской волны с белыми, как пена, оборками. Платье было сильно декольтировано, так что прелести сирены, хоть частично прикрытые и украшенные ожерельем из нефритов и ляпис–лазури, по–прежнему вызывали величайшее восхищение.
— Шъееназ… — простонал Агловаль, падая на колени. — Моя… Шъееназ…
Сирена медленно подошла, и ее движения были мягкими и полными грации, плавными, как набегающая волна.
Она остановилась перед князем, сверкнула в улыбке мелкими белыми зубками, потом быстро подобрала платье и подняла подол на такую высоту, чтобы каждый мог оценить качество работы морской волшебницы водороски. Геральт сглотнул. Не было сомнений: водороска знала толк в красивых ножках и умела их делать.
— Ох! — воскликнул Лютик. — Моя баллада… Совсем как в моей балладе… Она обрела ради него ножки, но потеряла голос!
— Ничего я не потеряла, — сказала Шъееназ напевно на чистейшем всеобщем. — Пока что. После операции я словно новая.
— Ты говоришь на нашем языке?
— А что, нельзя? Как твои дела, белоголовый? О, и твоя любимая тоже здесь, Эсси Давен, если не ошибаюсь? Ты уже лучше ее знаешь или по–прежнему едва–едва?
— Шъееназ… — пролепетал Агловаль, приближаясь к ней на коленях. — Любовь моя! Моя любимая… единственная… Значит, все–таки наконец–то! Наконец–то, Шъееназ!
Сирена грациозным движением подала ему руку для поцелуя.
— Да. Я ведь тоже люблю тебя, глупышка! А что это за любовь, когда любящий не может иногда хоть чем–то пожертвовать?
Они выехали из Бремервоорда ранним холодным утром, в тумане, впитавшем в себя яркость красного шара солнца, выкатывающегося из–за горизонта. Выехали втроем. Как решили раньше. Они не разговаривали об этом, не строили планов, просто хотели быть вместе. Какое–то время.
Покинули каменистый мыс, распрощались с рваными клифами над пляжами, странными формациями иссеченных волнами и водоворотами известняковых скал. Но, спустившись в зеленую, усеянную цветами долину Доль Адалатте, все еще слышали запах моря, гул прибоя и резкие, дикие крики чаек.
Лютик не переставая болтал, перескакивал с темы на тему и практически ни одной не заканчивал. Рассказывал о Стране Барса, где глупый, по его мнению, обычай велит девушкам хранить невинность до самого замужества, о железных птицах с острова Инис Порхет, о живой и мертвой воде, о вкусе и удивительных свойствах сапфирного вина, именуемого «Черр», о королевских четверяшках из Эббинга, жутких надоедливых обжорках по имени Пуцци, Грицци, Мицци и Хуан Пабло Вассермиллер. Рассказывал о популяризируемых соперниками новых течениях в музыке и поэзии, которые, по мнению Лютика, были чудовищами, воспроизводящими жизненные отправления организма.
Геральт молчал. Эсси тоже или отвечала односложно. Ведьмак чувствовал на себе ее взгляд. Взгляд, которого избегал.
Через реку Адалатте переправились на пароме, причем тянуть канаты пришлось самим, поскольку паромщик пребывал в состоянии патетически опьяненной, мертвецки–белой, неподвижно трясущейся, устремленной в пространство бледности и не мог оторваться от подпирающего навес столба, за который ухватился обеими руками, и на все вопросы отвечал одним–единственным словом, звучащим как «вург».
Местность на другом берегу Адалатте понравилась ведьмаку — лежащие вдоль реки деревни были в большинстве своем огорожены частоколом, а это давало некоторые шансы отыскать работу.
Когда утром поили лошадей, Глазок подошла к нему, воспользовавшись тем, что Лютик удалился. Ведьмак не успел отойти. Она застала его врасплох.
— Геральт, — сказала она тихонечко. — Я больше… не могу. Это выше моих сил.
Он пытался не смотреть ей в глаза. Она не позволяла, стояла, поигрывая висящей на шее голубой жемчужиной, оправленной в серебряные лепестки, а он снова жалел, что перед ним нет рыбоглазого чудовища с саблей, укрытой под водой.
— Геральт… Что–то надо делать, верно?
Она ожидала его ответа. Его слова. Немного жертвенности. Но у ведьмака не было ничего такого, чем он мог бы пожертвовать, и она знала об этом. Он не хотел лгать. А по правде говоря, и не мог, потому что не мог решиться сделать ей больно.
Положение спас Лютик, надежный Лютик, появившийся неожиданно. Лютик со своей безотказной тактичностью.
— Ну конечно же! — воскликнул он и, размахнувшись, кинул в воду прутик, которым раздвигал прибрежные заросли и гигантскую приречную крапиву. — Конечно же, вы должны что–то с этим сделать: самое время. Я не намерен бесконечно и безучастно наблюдать за тем, что творится между вами! Чего ты от него ждешь, Куколка? Невозможного? А ты, Геральт, на что рассчитываешь? На то, что Глазок прочтет твои мысли, как… Как та, другая? И что этим удовольствуется, а ты удобненько помолчишь, думая, будто не обязан ничего объяснять, что–либо заявлять, в чем–то отказывать? Не обязан раскрываться? Сколько времени, сколько фактов вам требуется, чтобы понять? И когда вы хотите понять? Через сколько лет? В воспоминаниях? Ведь завтра мы расстанемся, черт побери! Нет, с меня довольно, боги, оба вы у меня вот где сидите, вот тут вот! Хорошо, послушайте, я сейчас в орешнике выломаю себе ветку и пойду на рыбалку, а вы останетесь только сами с собой. У вас будет время, вы сможете все друг другу сказать. Так скажите же себе все, постарайтесь понять друг друга. Это не так трудно, как кажется. А потом, о боги, сделайте это. Сделай это с ним, Куколка. Сделай это с ней, Геральт, и будь добр. А тогда, черт побери, либо у вас все пройдет, либо…
Лютик резко развернулся и ушел, ломая камыш и громко ругаясь. Сделал удочку из орехового прута и конского волоса и рыбачил дотемна.
