Наследница Ингамарны (СИ) - Зорина Светлана (книги без сокращений TXT) 📗
Наоры чаще всего делали из белой и жёлтой глины — самого дешёвого материала. Их можно было расплавлять и обесцвечивать в горячем растворе хивы, а получившуюся массу использовать снова. Люди небогатые, не желая тратиться на материал, обычно переплавляли свои старые наоры, чтобы было из чего делать новые. Состоятельные сантарийцы хранили все свои наоры и предпочитали статуи из дерева, металла и даже камня.
После смерти человека его каменные изображения уничтожались, и следили за этим очень строго. Того, кто пытался сохранить каменную статую умершего, могли заподозрить в запрещённом колдовстве. И если подозрения оправдывались, виновного постигала суровая кара.
Каждый ребёнок знал об одном чудесном свойстве аллюгина — странной зеркальной субстанции, которая могла быть и жидкой, как вода, и застывать, как лёд, причём независимо от температуры. Аллюгин покрывал стены нижних пещер горного хребта. Доступ туда имели только белые тиумиды, служители бога мёртвых. Вообще-то спуститься туда мог кто угодно, но это было небезопасно, и люди предпочитали не рисковать, вторгаясь во владения Ханнума.
Считалось, что аллюгин — это часть той первичной материи, которая существовала изначально и из которой был создан мир. Даже великие нумады древности не знали всех свойств аллюгина, но одно из них заключалось в том, что он мог хранить суннао умершего. Когда человек умирает, его гинн отдают матери-земле, нафф возвращается к отцу-Нэффсу, а нао теряет форму и растворяется в наоме. Но часть нао, его тонкий слой — суннао — на время поселяется в аллюгине, и все изменения, происходящие с мёртвым телом, отражаются на суннао.
Застывший аллюгин похож на зеркало. Но это необычное зеркало. Глядя в него, можно увидеть своё отражение, а можно и ничего не увидеть. А иногда в нём начинают проступать черты тех, кого уже нет на свете. Гинта знала историю о том, как валлоны, едва появившись в Сантаре, увешали аллюгиновыми зеркалами свои дома. Это ж надо было забраться в нижние пещеры и вынести оттуда то, что принадлежит Ханнуму! Боги не прощают такой наглости. Не всякий порог можно переступать с топотом и шумом. Не во все двери можно вваливаться без спроса, так, как будто ты везде хозяин. Валлоны тогда здорово поплатились за свою бесцеремонность.
— Жаль только, они не сделали из этого полезных выводов, — сказал дед на одном из занятий с ольмами. — Ладно хоть, в пещеры больше не суются.
— А сколько времени суннао хранится в аллюгине? — спросил кто-то из учеников. — Пока тело не истлеет совсем?
— Нет, гораздо меньше. Пока идёт процесс разложения мягких тканей. Потом суннао покидает аллюгин и тоже растворяется в наоме. Но суннао можно оставить в аллюгине навсегда, если сохранить каменное изваяние умершего. Ведь недаром считается, что каменный наор — лучший хранитель нао. Тонкое тело не может войти в камень — у того слишком жёсткая и плотная структура, но камень содержит вещество марр, а оно обладает способностью особым образом воздействовать на наому. Это одна из загадок, которую не могли разрешить даже великие нумады прошлого. Каменное изваяние человека способно удерживать возле себя его нао, если оно отделилось от плотного тела, а человек находится в бессознательном состоянии. Когда он умирает, его нао растворяется в наоме, но не сразу. Суннао на время задерживается в Нижнем Мире, в аллюгине. Это дань, которую каждый отдаёт Ханнуму. Но потом и суннао должно слиться с наомой. А если где-то сохранилась каменная статуя умершего, суннао остаётся в аллюгине. Каменный двойник не отпустит его в Верхний Мир. Когда тело в могиле истлеет окончательно, образ в аллюгине немного поблекнет, потускнеет, как будто подёрнется лёгкой дымкой, но он останется там. До тех пор, пока статуя не будет уничтожена. И хотя это не целое нао, а лишь его тонкий слой, оно всё равно способно притягивать к себе нафф умершего. Сохранить в аллюгине суннао покойного — значит сделать его душу добычей для злых колдунов. Нафф в промежутках между воплощениями витает над землёй. И её можно соединить с каким-нибудь из её прежних нао, если оно сохранилось в аллюгине. Повторяю: это не полноценное нао, но его можно соединить с душой. Выйдя из тела, нафф забывает почти всё о жизни, проведённой в этом теле, но есть приёмы, при помощи которых злые колдуны вызывают нафф и соединяют её с образом в аллюгине. Слившись с тем, что является частью тонкого тела, которое у неё было в одной из жизней, нафф начинает вспоминать эту жизнь. Воспоминания эти отрывочны и мучительны. И можно разбудить в нафф умершего злобу, желание мстить. Соединив душу покойного с остатками его нао, некоторые колдуны способны на время извлекать это нафао из аллюгина. Это называется: заставить мёртвого выйти в наому. Его образ может являться живым. И если тех, кто причинил покойному зло, уже нет в Среднем Мире, его жуткое нафао может преследовать их потомков — чаще всего ни в чём не повинных людей. Обычно оно преследует того, на кого укажет колдун. Ведь это нафф, в которой перемешались смутные воспоминания о многих жизнях. Она подобна безумцу, в чьей голове всё перепуталось. Есть, конечно, очень мудрые нафф, и ими управлять нельзя. Но таких гораздо меньше, чем хотелось бы.
— Но ведь суннао всё равно на какое-то время остаётся в аллюгине, — сказала Гинта. — И можно им воспользоваться, даже если не сохранилось каменное изваяние…
— Нет, — покачал головой дед. — Процесс разложения начинается сразу после смерти. И всё, что происходит с телом, отражается в зеркале. Суннао выглядит так же, как тело, лежащее в могиле, если, конечно, нет каменного двойника. Нафф никогда не соединится с таким суннао. Она страшится разложения и даже одного этого зрелища. Но на всякий случай в течение первого тигма после погребения белые тиумиды каждый день творят над могилой особые заклинания, защищая душу мёртвого от чьих-либо козней.
После этой беседы Гинта поняла, почему люди с опаской поглядывают на ваятелей, работающих с камнем. У талантливых мастеров обычно сильное анх, и среди них немало колдунов. Все скульптурные мастерские в Сантаре были под контролем нумадов, которые следили за тем, сколько и для кого изготовлено наоров и не делает ли кто каменные изображения умерших.
Люди знали: камень — лучший хранитель нао. И всё же некоторые боялись заказывать каменные наоры для себя и своих близких. А кое-кто вообще не решался украшать жилище каменными изваяниями, предпочитая статуи из дерева, металла или глины. Слишком прочно укоренился в душах сантарийцев древний страх перед маррунгами. Нафф, помещённая в камень, остаётся в нём навеки. Статуя, в которую вселили нафф, становится маррунгом, слугой Каменного бога. Маррон — один из первых богов. Его могущество велико, и в самих камнях заключена таинственная сила, неподвластная человеку. Нумады прошлого умели вселять нафф в камень. Теперь этого не умеет никто, и даже заклинания такие давно забыты, а страх перед каменными изваяниями остался.
В Радужном замке статуй из камня было предостаточно, но Гинту это не пугало. Она привыкла считать, что искусство деда Аххана и его учеников надёжно охраняет и замок, и его окрестности от злого колдовства. Изваяний, которые украшали Ингатам, хватило бы на небольшой город. Да это собственно и был целый город. В древнем языке слово тама означало «укрепление, поселение, замок, город». Когда-то разницы между этими понятиями практически не существовало, о чём и говорили многие сантарийские наименования. Корень — там- можно было встретить в названиях замков (Ингатам, Уллатам), минов (Лаутама) и в названиях городов (Тиннутама, Сарутама).
Ингатам — Радужный замок, а точнее, наверное, Радужный город — представлял собой поистине чудесное зрелище: древний дворец, вокруг которого располагались поздние постройки, менее величественные, но такие же красивые, а между ними — сады, цветники, площадки с фонтанами, пруды, соединённые ямногочисленными каналами, тенистые рощи и солнечные лужайки. По вечерам Ингатам сиял разноцветными огнями. Над крышами, мостами и арками горели фонари их диурина и хальциона, и всюду — среди кустов и деревьев, над гладью прудов и фонтанов — светились и мерцали в темноте диуриновые статуи — боги, люди, звери, причудливые растения. Были и целые скульптурные группы. Ученики старого Аххана зажигали их почти каждый вечер. Гинта теперь тоже умела это делать. С тех пор, как она начала учиться таннуму, её любимым местом стал маленький дворик под окнами её покоев. Уютный дворик, окружённый молодыми акавами, с цветником и фонтаном, в центре которого красовалась голубая диуриновая статуя хеля. Бортики фонтана из белого полупрозрачного диурина, а также его дно, выложенное мозаикой из белых, голубых, лиловых и розовых диуриновых камешков, можно было зажигать, как и фигуру хеля, и смотрелось это здорово. Пол вокруг фонтана украшала крупная мозаика из белого сурдалина и фиолетового хальциона с вкраплениями серебристого зиннурита и голубых диуриновых звёздочек. Их Гинта тоже иногда зажигала. И стояла посреди дворика, любуясь своим сказочным царством. С трёх сторон двор окружал цветник, соединённый с замком небольшой оранжереей. Таким образом часть цветника была на улице, часть в помещении. Когда ударили холода, Гинта почти всё свободное от занятий время проводила в оранжерее, выращивая свои любимые аксы и сафиры. Она очень жалела, что нельзя вырастить в зимнем саду [7] хеймоны — самые поздние цветы, которые распускались незадолго до первого снегопада. Хеймоны — предвестники зимы. Они росли только на воле. И только ветер разносил их семена. Посаженные человеческими руками, они не давали всходов. Цветы холодного бога, пасынки земли…
