Вавилонские хроники - Хаецкая Елена Владимировна (читать книги онлайн без сокращений .txt) 📗
– Во, – одобрительно сказала ему оператор. И мне: – Рот заклеивать будем, чтоб не орал? Четверть быка за клейкую ленту.
– Не надо, – сказал я. – Он и так орать не будет, верно, Мурзик?
Мурзик не отозвался.
– Розги у нас одноразовые, – поясняла между тем женщина-оператор, вытаскивая из ведра, пахнущего медицинской дрянью, четыре березовых прута. – Так что заразы не опасайтесь. А постоянные клиенты со своими ходят. Кстати, имейте в виду. Вам какой материал? Можно и синтетикой, но большинство предпочитает березу. Ближе к природе. Естественное – оно всегда лучше.
Она взмахнула прутами, пробуя их и стряхивая с них капли той дряни, в которой они были замочены. Вставила их в пазы. Прутья легко ушли во чрево гроба.
– Ну, – бодро сказала оператор, – поехали…
И надавила обеими ручищами на белый блестящий гроб. Гроб плавно опустился и накрыл простертого на кушетке Мурзика.
– Здоровье в порядке, уровень жалоб второй… – пробормотала она, шевеля пальцами над кнопками пульта.
– Что значит – «второй»?
– Стал много себе позволять, высказывает свое мнение, проявляет лишнюю инициативу… – пояснила она. И повела пальцем по инструкции, выбитой на металлической пластинке и прикрученной к боку гроба. – Рекомендуется десять ударов без оттяжки.
– Хватит и пяти, – сказал я.
– Дело ваше.
Она нацарапала цифру «5» на заранее проштампованном стандартном бланке «Справка Государственного Экзекутария. Экзекуция произведена. Порольня-автомат номер 11», криво расписалась. Отдала бумажку мне. Набрала несколько цифр на табло.
В машине что-то зажужжало и тихонько запело. Потом свистнуло. Мурзик тихонько охнул из-под гроба.
Порольная машина работала с небольшими интервалами. После пятого мурзикова оха она перестала жужжать и как бы умерла. Оператор подняла гроб. На спине Мурзика опечатались пять ровных красных полосок. Мурзик был потный и несчастный.
Мурзик сполз с кушетки и принялся одеваться. Он заметно присмирел. Женщина-оператор выдернула березовые пруты и бросила их в корзину с надписью «использованные». Я поблагодарил ее и вышел из порольни. Я решил ждать Мурзика в коридоре.
Мурзик появился – тихий, даже какой-то задумчивый. Свитер он надел на левую сторону.
– Переодень, – велел я, – не то побьют.
– Уже, – сказал Мурзик. Но свитер переодел.
Мы вышли из экзекутария. Я вдруг понял, что очень проголодался.
– Мурзик, – сказал я, – сегодня ты стряпать не будешь. Я этого не выдержу. Ты пойдешь в ближайший ресторан и возьмешь там готовый обед. Пусть запакуют. Скажи: герметично.
Мурзик повторил, как болванчик:
– Это… герметично.
Я продолжал:
– Суп из морепродуктов, пареный рис с маслом, тушеная свинина и светлое легкое пиво. Запомнил?
Мурзик ошеломленно кивнул. Я вручил ему сорок сиклей и отправился домой.
Два дня после посещения экзекутария прошли тихо и незаметно. Все было как обычно. В день Мардука я вознесся на вершину обсерватории, обнажил орудие прогнозирования и бездумно отдался на волю присосок и насадок. Легкий ток приятно отозвался во всем моем естестве. Все неприятные мысли разом покинули меня. Мне было хорошо – вольно и покойно.
Приятный ветерок долетал до башни обсерватории со стороны садов Семирамис. Еле слышно доносилась музыка – в садах играл духовой оркестр.
Здесь, над Городом, все выглядело иначе. Суета, бедность, уродливые лица, неуверенность в будущем, зависимость – все, что слагается в отвратительную гримасу мегаполиса, – все это осталось внизу, на мостовой, у подножья высокой башни. Вокруг открытой площадки на крыше медленно плыли облака. Тягуче раскинулся лазоревый небосвод. Кое-где высились другие башни, но даже и башня Этеменанки выглядела мне ровней – отсюда, из обсерватории.
Здесь я переставал быть собой – Даяном из древнего вавилонского рода, маменькиным (что скрывать!) сынком, повелителем Мурзика, обитателем маленькой однокомнатной квартирки, захламленной и пропыленной. Здесь я вообще переставал БЫТЬ. Я растворялся в эфире! Я парил в Будущем!
Словом, вы понимаете, что я хочу сказать.
Я предавался этим ощущениям, а жопа моя тихонько потряхивалась и передавала данные вниз, на самописец. Все шло, как обычно.
Когда время истекло, я отключился от приборов, оделся и нырнул в люк, на чугунную винтовую лестницу.
– Все в порядке? – спросил я Ицхака.
Он кивнул, не отводя сосредоточенного взгляда от кривых. Самописец замер на высшей точке одного из пиков.
Ицхак был не в костюме, как обычно, а в стареньких джинсах и просторном студенческом свитере. В этой одежде он утопал, как в море. Один только нос наружу торчал.
– Сегодня у нас комиссия, – сказал Ицхак. Он наконец обернулся ко мне, и я увидел, как он устал. По его пройдошливой физиономии разлилась зеленоватая бледность. Мне даже жаль его стало.
Я спросил:
– Какая еще комиссия?..
– Из числа представителей охлоса, вот какая, – сквозь зубы выговорил Ицхак. – Работу нашей фирмы проверять будет.
– Эти? – поразился я. – Да что они понимают?
– Ничего, – согласился Ицхак. – Кстати, будет также пресса.
– «Вавилонский Быстроног»?
– Хуже. «Этеменанки-курьер». «Обсерер», то есть, «Обсервер», конечно. И – держись за что-нибудь – «Ниппурская правда»…
– «Ниппурская правда»? – Я был поражен. – Это же желтый листок…
Ицхак пожал костлявыми плечами.
– Вот именно. Любимая газета охлоса. Считается оппозиционной.
Я надулся. Я распушился. Я сказал, что как представитель древнего вавилонского рода не потерплю присутствия грязных комми…
Ицхак молчал. По тому, как он молчал, я понял, что комми будут.
Посетителей оказалось даже больше, чем я предполагал.
Охлос был представлен тремя дородными дамами из детского дошкольного учреждения. Они ровным счетом ничего не понимали, хотя тщились. Задавали вопросы. Требовали объяснять помедленнее. Одна особенно гневалась, наливалась краской.
– Не частите, господин Ицхак, это у вас не пройдет! Объясняйте нам с толком, медленно! Что значит – «диагностика»?
Имелась, кроме того, тощая долговязая девица со строгим взором сквозь толстые очки. Девица была в пушистом свитере и очень короткой юбке. В ее облике сквозило что-то от выработавшейся клячи, несмотря на очевидную молодость. Откуда взялась эта девица, мы не поняли.
Несколько мужчин в мешковато сидящих пиджаках представляли эксплуатирующую организацию. Имелось в виду то структурное подразделение вавилонской администрации, которое в нашем микрорайоне не подает вовремя горячую воду, приписывает в наши счета свои перерасходы электроэнергии и творит иные мелкие пакости за наш счет.
Эти воспринимали любое разъяснение как личное оскорбление. Один все время перебивал и кричал, судорожно подергивая ногой, как бы порываясь топнуть ею об пол:
– Вы меня не учите! Мы ученые! У меня, между прочим, технический техникум за спиной!
Фотокорреспондент неопознанного издания, чернобородый мужчина в тугих джинсах, лязгал вспышкой в самые неподходящие моменты.
Растрепанная корреспондентка в короткой кожаной юбке, храбро обнажающей ее кривоватые ноги, все время лезла микрофоном Ицхаку в рот. Он брезгливо отворачивался, а она резким тоном приказывала ему не воротить морду от требований народа. Это была коммунистка.
Флегматичный толстяк из «Курьера» все время усмехался в бороду, будто гадость какую-то в мыслях затаил, а крепко сбитый паренек из «Обсерера» с табличкой на сгибе локтя непрерывно царапал палочкой по влажной глине и вообще глаз не поднимал. «Обсерер» – журнал богатый, выходит на глине с цветными иллюстрациями. Даже корреспондентам, смотри ты, выдают не блокноты, а глиняные таблички.
Вся эта орава вломилась в «Энкиду прорицейшн» сразу после обеда. Ицхак сам вышел их встречать. Представился. Был безукоризенно вежлив. «Обсерер» потом отмечал резкий контраст между изысканными манерами руководителя фирмы и его подчеркнуто простым, близким к народу имиджем. Счел, что это шикарно. Что это, во всяком случае, производит впечатление.
