Гномий Клинок - Морозов Дмитрий Витальевич (читать книги онлайн полные версии .TXT) 📗
— Существует ли Бог? Как может быть так много зла и коррупции в мире, если Он — есть? Почему процветат голод, ненависть, зло? В действительности, господь — это мифическое слово, абракадабра, придуманная невежественными людьми, ищущими благодать. На деле, Всевышний — это суть всего сущего или существование — это Бог. Когда мы говорим, что Он — есть, мы создаем что-то из слова Бог, тогда Он становится вещью. Однако Он не вещь — и не личность. Поэтому вы не можете сделать его ответственным за что-либо. Ответственность появляется, когда есть кто-то, кто может быть привлечённым к ответу.
— Разве создатель не в ответе за то, что сделал? Или вы отрицаете акт божественного творения этого мира? По моему, на этом и основаны все религии…
— Это один из наших основных догматов! Бог не просто творец, он и есть — весь мир! Всевышний не личность, он — чистая суть! Бог это бытие, качество бытия, качество существования. И если Бог это не личность, то нет вопроса о какой-либо ответственности. Если зло существует, то это просто очередной факт, и только. Ответственность подразумевает, что есть личность, которую можно заставить отвечать за содеянное. Маленький ребенок не может отвечать перед судом, потому что он еще не личность, и поэтому не может отвечать за то, что он делает. Он так невинен, в нём нет развитого разума, ощущения эго. Бог так же не имеет эго — поэтому вы не можете делать его ответственным ни за какое существующее зло. А церковь как представитель Всевышнего…
— Не несёт ответственности даже за то зло, что творится именем божьим — к этому вы меня подводите? — Элан был немного ошарашен столь примитивной демагогией из уст просвещённого иерарха.
— А вам нужен кто-то, кого мы можем призвать к ответу? Люди давно пытались переложить эту функцию на Господа. Человеческий ум очень хитрый. Сначала мы приглашаем олицетворенного Бога, мы даем Всевышнему личность — и затем мы делаем его ответственным за то, что случается. Если вы обращаетесь ко Вселенной, вы не пытаетесь заставить её отвечать за то, что происходит с вами, однако если вы обращаетесь к Богу, тогда вы можете сделать его ответственным — хотя изменилось только слово. Существование имперсонально, безличностно. Но если Всевышний становится личностью, тогда вы можете спросить: «Почему существует зло?» Вся игра идет вокруг вас одного, господь в ней не участвует.
— Странная религия… Не знаю, для чего она создана, и что вы в ней оправдываете… Может, слабость богов, которым поклоняетесь?
Глаза иерарха гневно блеснули. Он вскочил, хлопнул в ладоши — дверь тут же открылась, и свет факелов заиграл на оружии стражей. С трудом сдержавшись, Протолет сдержанно проговорил:
— Вам стоит быть сдержанней в оценке чужих богов… Особенно, если не хотите узнать их мощь на себе. Закончим на сегодня, вам нужно отдохнуть…
Элан поел безвкусную кашу, что ему давали, ссылаясь на строгие запреты в отношении мяса, рыбы и других нормальных продуктов и завалился спать. Последней мыслью перед тем, как провалиться в беспамятство, было:
— Только правда может заставить так нервничать! Но если они действительно поклоняются триединому, они, напротив, должны воспевать мощь…
— Вставай! — Плечистый монах в просторной рясе, эффективно скрывающей его накачанные мышцы, бесцеремонно толкнул Элана в плечо, прервав его сон. — Пора поглядеть, что ты за воин.
— А кто вам сказал, что я воин? — Элан недовольно передёрнул плечами, однако вслед за первым в келью вошло ещё двое — столь же внушительного вида, и хранитель решил не обострять. Отношения между ним и послушниками триединого портились с каждым днём.
Арена была небольшой, но хорошо утоптанной. Было видно, что на ней много и подолгу тренировались. Свежий желтоватый песок, ровным слоем покрывающий землю, скорее всего, насыпался каждый раз перед очередной важной схваткой, что бы скрыть от высокопоставленных зрителей засохшие пятна крови. Трибун не было, однако Элан чувствовал множество изучающих глаз, с жадным вниманием наблюдающих за ним сквозь аккуратно прорубленные щели в стенах — узкие и длинные, они наверняка давали прекрасный обзор, не позволяя в то же время бойцам на арене увидеть зрителей.
— Держи, это твоё оружие! — Плечистый монах бросил перед Эланом простую деревянную палку, окованную железом, и, гаденько усмехнувшись, крутанул в одной руке сверкающий двуручник, который он припас для себя. — Мне сказали, что бы я тебя не калечил, но, знаешь, бой — дело такое… Ничего обещать не могу. Так что извини. Заранее.
Заржав, монах направился в свой угол, а Элан, закусив губу, поднял брошенную ему палку и попытался взвесить её в руке. Выходило тяжело и неуклюже — те несколько раз, что он держал свой Меч, тот казался продолжением руки, а это… Хранитель вздохнул, продолжая изучать всученную ему деревяшку, когда услышал тонкий, чистый звон, зазвучавший сразу отовсюду. Недоумевая, он поднял голову — и увидел несущегося на него монаха с высоко поднятым двуручником над головой.
Элан запаниковал. На земле он никогда не брал в руки оружия, а те несколько раз, когда он сражался кристальным пеплом — его вел Меч, рассказывая ему о таинствах танцев смерти… Он неуклюже кинулся с арены, слепо размахивая перед собой бокеном — так, кажется, называлась та игрушка, которую ему вручили, но тут огромной силы удар развернул его, едва не заставив упасть на песок — и хранитель увидел перед собой ухмыляющуюся рожу охранника.
— Дерись! Иначе… — Он выразительно провёл рукой по горлу и подтолкнул Элана в сторону ристалища.
Огромный меч легко описывал восьмёрки и более сложные фигуры, постепенно превращаясь в огромную, слегка размытую ленту, больше всего похожую на сытую змею, забавляющуюся с очередной жертвой. Стальные кольца от сжимались, то расходились, нещадно болели руки, сотрясаемые в неумелых попытках парировать мощные удары двуручника. Его жалкий бокен мечник легко мог бы перерубить одним ударом — однако по какой-то непонятной причине не делал этого, умудряясь просто снять стальную стружку плоской стороной огромного меча.
В какой-то миг Элан почувствовал, что больше не может. Голова стала пустой и звонкой, словно разум, изнемогший в отчаянных попытках найти выход, сдался и отошёл в сторону. Руки сами, на каких-то непонятных рефлексах повели бокен в сторону — смешно и нелепо, словно подставляясь под удар — но монах споткнулся на середине тщательно продуманной связки, четырхнулся и с досадой уставился на противника.
Парнишка попался тщедушный, такого можно перешибить одним пальцем. Сколько таких он повидал, с горящими глазами и крестьянскими железками бросающихся прямо под его меч… Опыта никакого, сил и ловкости — тоже. В глазах — решимость отчаяния и дерзость юности, что заставляет сопротивляться до последнего вздоха, но мало чем может помочь в реальной схватке. Обычно он с такими не церемонился, разрубая первым же ударом, однако тут был особый случай — велено было не убивать, но сломать, заставить ползать на коленях, вымаливая пощаду. Бывало и такое — ползали, как же. И не на коленях, а на обрубках ног, пуская кровавые пузыри и жалобно уставясь пустыми глазницами… Всякое бывало. И этот никуда не денется. Не было ещё таких юнцов, которые могли бы сопротивляться замыслам Церкви и опытного воителя… Вот только пацан об этом, похоже, не знал. Раз за разом он поднимался, держа обеими руками неуклюжую, смешную палку — и упрямо шёл на мечника, вызывая в нём уважение…. Подобное испытывает волкодав перед котёнком, бесстрашно бросающимся на него — перед тем, как прихлопнуть.
— Ладно, пора кончать. Сейчас подсеку ноги, пусть почувствует, как немеет тело, как кровь заливает чистый песок арены. На обратном ходе сниму с лица клок кожи побольше — и завоет щеночек, никуда не денется…
Монах шагнул поближе, просчитывая комбинации, однако тут парнишка поднял голову — глаза его были пустые и плескалась в них, ещё недавно тёмных, фиолетовое пламя. Тщательно продуманный удар пропал втуне — нелепая палка, выставленная под совершенно неправильным, глупым углом умудрилась не только сорвать тщательно отлаженные, заслуживающие восхищения финальные задумки поединка, но и расцарапала ногу — смешно, нелепо и как нельзя некстати.
