Легионы просят огня (СИ) - Врочек Шимун (онлайн книга без .txt) 📗

Это пока человек жив.

После его смерти камушки больше некому тасовать. Они остаются на одном месте. Они пылятся. Они тускнеют. И волна забвения, беспамятства сдвигает их, смывает, уносит в море…

Навсегда.

Каждый день мы забываем.

Прощай, Луций. Прощай, брат.

Живи, Гай.

На этом письмо заканчивается. В горле у меня застрял комок. Я сглатываю с усилием — шею сводит — и закрываю кодекс… Провожу пальцами по украшенной резьбой деревянной обложке.

Мой брат мертв. Сколько человеку нужно времени, чтобы осознать потерю?!

Или хотя бы — ее тяжесть?

Окрестности Капуи. Вилла бабушки.

Мне одиннадцать лет.

Комнату заливает яркий дневной свет. Пахнет свежим сеном, сухой травой, молоком и, иногда, навозом. Это чтоб не забывать, что мы в деревне. Запах розовых кустов струится тонкими, не различимыми глазом масляными струйками.

Они пролегают из открытого окна, росчерком пересекают комнату, исчезают в глубине дома…

Я лежу на кровати, укрытый одеялом. Мои руки перевязаны и покрыты жирной мазью. Они уже почти не болят. И сегодня я начал лучше слышать. Настойка зеленой конопли помогает.

Я лежу и слушаю звуки. Это приятно.

Потом входят двое. Это мои братья. Старший, темноволосый, с острым профилем, и младший, светловолосый и пухлый.

Луций протягивает мне руку.

— Смотри, Гай, — он раскрывает ладонь. Там сидит кузнечик. Желто — зеленый, с пятнышками. Миг — и кузнечик исчезает…

Прыгнул!

Младший Квинт с воплями начинает носиться за ним по комнате. Луций, старший, смотрит на меня и улыбается.

Это мои братья.

Когда я закрываю кодекс, из толщи страниц остается торчать краешек листа. Пергамент другого оттенка, светлее. Я вытягиваю лист и разглаживаю на колене. Почерк — не Луция. Странно…

Читаю.

У меня снова ощущение, что кузнечик — прыгнул. Все изменилось.

Это письмо Луцию, моему старшему брату.

Оно написано на латыни, с многочисленными ошибками и помарками. Письмо короткое, но этого достаточно, чтобы понять — речь идет о долгом романе. О будущем замужестве. О любви, наконец.

Я слышал, что мой брат увлекался юной германкой. Но не придавал слухам значения.

Теперь вижу, что все было намного серьезнее…

Это письмо от Туснельды, дочери Сегеста, царя хавков.

И в нем она просит Луция о встрече.

Луций и Туснельда. Что было между ними?

Хороший вопрос.

Возможно, разгадку гибели Луция нужно искать именно здесь. Скажем, одному из варваров не понравилось, что мой брат заглядывается на германку. Ревность — хороший повод для убийства. Луция заманили в ловушку и прикончили. Так?

Причина не хуже любой другой.

Вот только одна загвоздка: мне трудно представить брата в роли страстного любовника…

А может быть, я слишком мало знаю о брате.

Луций, думаю я. Туснельда.

Как вы меня подвели, мои дорогие.

Я выхожу во двор. В фонтанчике шумит вода, изливая свои беды мраморной статуе и мокрым лягушкам.

Я выдыхаю. Прикасаюсь ко лбу пальцами — он ледяной, в холодной испарине.

Надо успокоиться. Надо, Гай! Остановиться, не бежать стремглав, как я обычно делаю, а просто сесть и спокойно, обстоятельно поразмыслить.

Значит так… Мой брат и Туснельда. Они были любовниками…

Проклятье!

Я возвращаюсь в комнату, ложусь на кровать, сцепив пальцы на затылке. По потолку змеится трещина, похожая на разряд молнии. Словно во время грозы потолок раскололся.

Значит, Луций и Туснельда, снова начинаю я…

…Как можно соревноваться с мертвецом?

Я сжимаю зубы. В висках давит.

В письме Туснельда просит Луция о встрече. И говорит, что готова «дать ответ». На какой вопрос, интересно?

Крошечная нянька сидит неподалеку от нас и делает вид, что дремлет. Не слишком убедительно. Верят ей, по — моему, только лягушки…

И только каменные.

— Он не трогал меня, — Туснельда поднимает голову. Взгляд прозрачный и твердый.

Словно лед, что привозят с вершины Альп — для римских застолий.

Куски льда опускают в чаши с вином. Потому что вино лучше пить охлажденным.

— Неужели я поверю в то, что мужчина может устоять? — говорю я. — Не считай меня дураком. Не надо.

Пауза. Долгая — долгая пауза. Я устал.

— Он был болен, — говорит Туснельда. — Твой брат. Об этом мы хотели говорить…

— Что?

— Болен. Смертельная болезнь, понимаешь?

Я смотрю на нее и — понимаю.

Так вот почему я нашел в вещах Луция амулеты для хорошего здоровья! Много амулетов — я еще удивился тогда. Луций и побрякушки!

Убедительно.

Когда такой человек, как мой брат, хватается за малейшую надежду — означает, что болезнь страшна, уродлива и шансов нет.

Смерть. Интересно, Луций ждал ее прихода? Особенно когда ворочался по ночам в постели и смотрел в потолок? Белый, расколотый трещиной, похожей на молнию…

Туснельда молчит. Я беру ее за запястье — тонкое, нежное. Прикасаюсь губами.

— Я бы не удержался.

Она выдергивает руку, смотрит на меня исподлобья. Серые глаза сейчас темные, как морская глубина.

Мне становится стыдно. Какое непривычное чувство, да, Гай?!

— Он очень хотел, — говорит Туснельда негромко. — Но… боялся меня заразить. Боялся сделать зло.

Желание женщины — это человеческое выражение страха смерти.

Даже зная, что умирает, мой брат оставался самим собой. Благородным человеком, настоящим римлянином…

Да, кое‑что я все‑таки знаю о своем брате.

— Что это было? — спрашиваю я.

Германка поднимает голову:

— Что?

— Чем он болел? Как это называется?

Туснельда берется за светлую косу, теребит ее.

— Я не знаю. Твой брат, он… мало говорить. — Разволновавшись, она снова начинает делать ошибки.

Я смотрю на ее чистый лоб. На ее косу. Я хочу подойти и взять германку за затылок, притянуть к себе. Почувствовать вкус ее губ и забыть обо всем…

Но я, к сожалению, упертый сукин сын.

Поэтому я говорю:

— Что‑то он все же сказал?

Туснельда качает головой. Я говорю:

— Помоги мне. Пожалуйста.

Молчание.

— Несколько раз твой брат ходил в Ализон, в квартал торговцев. Он говорил — там живет философ. Который колдун.

Колдун? Даже так?! Луций, который высмеивал ярмарочных колдунов, как дешевых мошенников!

— Этот философ лечил его — тайно. Это болезнь, о которой другим людям знать нельзя.

У великого Цезаря была падучая. Человек бьется в припадке, изо рта идет пена… Не самая лучшая болезнь для политика. Извергая пену и катаясь по полу, довольно трудно вызывать у людей симпатию. Неужели Луций?..

Я представляю брата, бьющегося в припадке. Лицо изуродовано гримасой, изо рта летят клочья пены….

Проклятье, проще представить его в сенате!

Качаю головой. Нет. Падучая не смертельна — если не откусить себе язык, конечно, и не захлебнуться кровью…

И общаться с женщиной она не мешает.

Тут явно было нечто иное… Но что?

— Врач? Где, говоришь, он нашел врача?

— В Ализон. Он не врача находить… он находить философ. Тайна чтобы.

Я киваю.

— Как его зовут, этого философа?

Она качает головой. Впрочем, я и не рассчитывал.

— Римлянин Гай, — говорит Туснельда торжественно. — Твой брат, чтобы идти туда, надеть… надевать военную одежку. Грязный старый плащ. Как римский солдат.

Молчание. Мы стоим и смотрим друг на друга.

Я улыбаюсь, хотя мне хочется плакать.

— Квинтилион, — говорю я. — У меня к тебе еще одна просьба…

Управитель кланяется. Лицо невозмутимое.

— Как прикажете, господин легат. Готов исполнить любое ваше желание, господин легат.

Мгновение я медлю. Затем открываю рот, но Квинтилион меня опережает: