Урман - Чешко Федор Федорович (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
А над вывернутой жеребячьей шеей навис иззубренный каменный нож, рыжевато-серое кремневое лезвие. Остренный кремень…
Да, все это Мечник успел рассмотреть с единого взгляда. Почему же он лишь с немалым трудом заставил себя увидеть то, что должно было бы сразу же ворваться в глаза? Верней, не «то», а «того». Того, в чьем кулаке тонула рукоять древнего жертвенного ножа. Того, чье белоснежное одеяние резко выделялось среди затопивших воронку красноватости, бурости, ржи… Того, чей голос Кудеславу должно было б узнать, едва заслышав тягучий припев-наговор…
Волхв-хранильник Родова капища. Ой, кажется, не одного-единого капища он хранильник…
Дернулся вниз кремневый нож, булькающим всхрапом оборвалось пронзительное пискливое ржание, в черноту жеребячьей тени ударила тугая журчливая струя…
Горячий багряный свет
На полосу мрака брызнет —
И черное выпьет цвет,
И нежиль напьется жизни…
Омытая кровью тень стремительно набухла ржавчиной, из черной превратилась в гнедую… От вороного жеребенка — гнедая тень? Тень ли?! Оно уже обрело немыслимую для тени объемность, это грязно-рыжее порождение мрака и крови; оно шевелилось, норовило отлепить себя от земли, приподняться…
А волхв Белоконь, выронив нож, метнулся к небесной глыбе, подхватил с земли стрелу и торопливо обмакнул ее в мучительно оживающую полупрозрачную рыжую тушу.
Обмакнул и тут же выдернул.
Стрела перестала быть чистой, ее будто вымарали засохшей кровью.
И тут под Кудеславом хрустнула какая-то лесная дрянь. Откуда только взялась она в мягкой моховой подстилке?! Белоконь, конечно же, превосходно расслышал этот получившийся оглушительным хруст. По-медвежьи взрыкнув: «Кто?!» — старый, но отнюдь не дряхлый волхв снова нагнулся… в этот раз за луком. Распрямившись, хранильник больше ничего не пробовал спрашивать, а молниеносно натянул да спустил тетиву, метнув оборжавевшую стрелу куда глаза глядели — от Мечника чуть ли не в противоположную сторону.
Но стрела, люто взвыв, описала совершенно невозможную, немыслимую петлю и до половины вонзилась в землю на том самом месте, где лежал Кудеслав.
Только самого Кудеслава там уже не было.
В последний миг он успел отпрянуть, вскочить и опрометью броситься прочь. Прочь от яростной кровожадности друга-волхва, прочь от леденящего душу обряда, прочь от этой ржавой жути, летающей по-собственному усмотрению! Прочь!
Хвала Навьим, Белоконь, кажется, так и не дознался, кто именно подглядывал за изготовленьем чародейской стрелы. Потому что дознайся он… Мечник был уверен: в этом случае их с Белоконем дружбе настал бы конец. И самому ему, Мечнику, — тоже.
Все-таки ночью пришлось разбирать запоры на входной двери да ломать сотворенные Белоконихой Старой приговоры от Злых.
Как ни зыбка была сморившая Кудеслава дремота, первым подхватиться с полатей удалось все же не ему, а которой-то из Белоконих. Когда Мечник, на ходу застегивая пояс с мечом, выскочил в сени, обе хранильниковы жены были уже там: Старая светила масляным каганцом, Молодая (это которая пятый десяток доживает) поспешно отваливала засов.
Нет, бабы не лихое что-то почуяли, и вовсе не хотелось им сразиться с людоедом. Причиной ночного переполоха был возвратившийся из леса хозяин подворья. Одним Навьим ведомо, как бабы догадались о его появлении. Волхв просто подошел к затворенному входу и остановился, дожидаясь, чтоб отперли. Ждал он молчком да тишком и наверняка очень недолго.
Вроде бы Белоконихи, вскакивая, не успели нашуметь (а уж Кудеслав тем более), но сени мигом наполнились хранильниковыми невестками и их потомством. Гудоева Милонега даже с младенцем приволоклась. В тесноте несмышленыша придавили, и третий Белоконев внук (внучек-то хранильниковых счесть не хватит пальцев на руках и ногах, а внуков лишь три — старшему еще восьми нет) зашелся надрывным плачем. Белокониха Старая замахала руками на сынову бабу, и та выметнулась в избяные потемки — успокаивать да баюкать. Но и без нее в сенях шагу нельзя было ступить.
Прижатый к стене жаркими, влажными со сна девичьими телами, Кудеслав только и смог, что взглядом перекинуться со старым волхвом: тут, мол, я, приехал, ждать не заставил. Белоконь улыбнулся ему, кивнул; потом стремительным цепким взглядом окинул встречающих.
Боги ведают, сколько лет успел прожить Белоконь. На памяти Кудеслава он всегда был таким, как в ту ночь. Рослый, костистый; лик морщинист, но на диво подвижен; седая стриженая борода — по грудь, заплетенные косами усы — по пояс; глаза — что угли в очаге: черным-черны, однако же нет-нет да и полыхнут стремительным жарким светом… Даже в лютейшие морозы он не искал иного покрова для головы, кроме длинной гривы чуть вьющихся белоснежных волос. И одевался он всегда только в белое, так что нынешний горностаевый полушубок (за такой даже у ближних соседей можно взять хоть редкостного персидского жеребца вместе с украшенной самоцветными каменьями сбруей) надет не ради бахвальства достатком — тороватые бахвалы не носят лыковые лапти да грубую, хоть и выбеленную, холстину.
Да, сколько лет успел прожить Белоконь, ведают одни только боги. Наверняка более семи десятков, а на сколько более? Кудеслав как-то спрашивал, но волхв отшутился — так, дескать, долго живу, что уж и счет годам потерял. Может, и слукавил старик, а может, и нет. Верно лишь то, что он в мельчайших подробностях помнит дела старины, которые даже столетний глава кузнецов Зван еле-еле способен оживить в памяти. А еще верно то, что понадобься, к примеру, Кудеславу опора для ходьбы, которая бы при случае и вместо оружия годилась, так Мечник бы себе по силам своим сделал посох легче того, без которого Белоконь шагу ступить не хочет.
— Ну, встретили, потешили старика, — благодушно прогудел волхв, оглядывая лица, еле высвеченные огоньком каганца. — Ступайте-ка теперь спать: день будет труден да хлопотен.
Хранильникова родня, толкаясь и перешептываясь, полезла из сеней. Притертый к стене Кудеслав против воли замешкался — пристало ли ему толкаться на равных с бабами, девками да детьми?! Кстати сказать, некоторые Белоконевы внучки (иные отцы таких уже год-другой назад спихнули бы замуж, чтоб не переводить понапрасну корма), укладываясь в жаркой избе да на теплых мехах, сочли излишним обременяться одеждой — толкотня с ними оказалась бы чрезмерным испытанием для здорового неженатого мужика.
Так что по всяким-разным соображениям Мечник решил убраться из сеней последним, а потому невольно услыхал разговор Белоконя со старшей женой.
— Встретили, да не все, — тихим, будто заледеневшим голосом сказал волхв, пристально вглядываясь в криворотую морщинистую личину. — Где Векша?!
— Я звала, кормилец, чем хошь поклянусь, — торопливо забормотала старуха. — Вон и Кудеслав свидетель: звала-звала, а он-н…
— Цыть! — Белоконь как-то странно зыркнул на Мечника (испугался, что ли?!) и вновь оборотился к жене: — Помнишь, что я вам всем велел?
Та истово закивала:
— Помню, кормилец, помню! Я же и говорю: звала-звала, и этак, и так — не идет!
Она тоже коротко оглянулась на Кудеслава, но ее испуг был понятен: а вдруг выдаст Мечник, вдруг расскажет, как она звала «этак и так»? Ладно уж, не расскажет.
А старуха продолжала бормотать, как-то снизу заглядывая мужу в лицо (хоть были они почитай что одного роста):
— Да ты брось тревожиться: в сарае, где лошади, двери да стены крепкие; сено там, оленью шкуру я отнесла, варева мясного целый горшок… Сытно, мягко да безопасно — чего ж еще-то?
— Безопасно? — прищурился волхв. — Ой ли! Стены низки, кровля травяная — нешто не вломиться медведю? Гляди, старая: случится беда — не прощу. Себя не прощу, а тебя и подавно…
Волхв смотрел только на Старую, и слова его предназначались только ей, но против воли слышавшему их Кудеславу захотелось немедленно провалиться сквозь земляной пол. Хоть он вроде бы тут и ни при чем. Да, Мечник почти что с первого взгляда на Белоконева купленника догадался: хранильник почему-то души не чает в этом мальце. Да, любому ясно: в избе Векше было бы куда безопаснее, чем в скотьем сарае. Так что с того? Кудеслав волхву люб, но не настолько же, чтобы у его очага распоряжаться! Не силком же было Векшу в избу волочь! Не драться же было со старухой, не рогатиной же отгонять ее от запоров!
