Сад и канал - Столяров Андрей Михайлович (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Значит, «Карантин № 4». Я немного представлял себе Заозерную улицу. Это был очень старый, промышленный, мрачный и совершенно безлюдный район, где по улицам проезжали только грузовые машины: огромные дровяные пространства, складские строения, переезды для транспорта, а по левому краю, насколько я помнил, трехрядная колючая проволока. Там, за бетонным забором скрывалось, по-видимому, что-то сугубо военное. Особенно если судить по бурым от времени звездам на пропускных воротах. И к тому же, я вспомнил (это указывалось в одной из оперативных сводок), что дней десять назад внезапно обрушился мост через Обводный канал. Теперь весь этот район был частично отрезан от города. То-то у соседних мостов вдруг выросли покатые лбы капониров.
Лучшего места для изоляции не придумаешь.
Я протиснулся в ванную, где жена из двух ведер и чайника пыталась мыть хохочущих, восторженных близнецов, и, дождавшись относительного затишья, поинтересовался:
– В подъезде кто-нибудь был, когда вы спускались? Или, может быть, не в подъезде, а, например, рядом с парадной?
– Нет! – ответили близнецы дружным хором, но секунду спустя, подумав, таким же дружным хором добавили. – Ой, конечно! Заглядывал с улицы какой-то дядька…
– Из нашего дома? – спросил я.
– Не знаю… Наверное…
– Если хочешь, я могу выйти и посмотреть, – неуверенно предложила жена.
Чайник в руках ее выбил отчетливую дробь о кафель. Близнецы тут же умолкли и взволнованно засопели.
На всякий случай я немного послушал радио. Здесь как раз передавали беседу с главным врачом Городского санитарного управления. Главный врач утверждал, что никакой реальной опасности не существует: соответствующий институт уже изготовил необходимый набор вакцин и сывороток, в самое ближайшее время начнутся прививки по учреждениям, вакцинацией будет охвачено практически все население города. А пока не волнуйтесь и тщательно мойте руки перед едой. В общем, кажется, ничего. Я оделся и, поколебавшись мгновение, сунул в карман недавно выданный пистолет. Левый борт пиджака ощутимо перекосило. Не люблю оружия и не представляю, как это вообще можно выстрелить в человека. Но сегодня, к сожалению, пистолет мог мне потребоваться. И поэтому я лишь чуть-чуть одернул пиджак, чтобы со стороны было не так заметно.
Жена тут же, как привидение, выросла на пороге. Она ни о чем не спрашивала – покусывала бледные, почти бескровные губы. Лицо у нее было покрыто укольчиками красноватой сыпи.
Я сказал:
– Мне надо идти. Вернусь, по-видимому, довольно поздно. Может быть, ночью, а может быть, вообще – только завтра утром. Я, конечно, в течение дня постараюсь с тобой связаться. Но если не свяжусь, тоже – ничего страшного. Запомни только одно: двери ни под каким предлогом не открывайте. Никому, ни за что. Надеюсь, ты поняла? Лучше даже не отвечайте. Вообще не подавайте признаков жизни…
Разумеется, это было слишком жестоко. Жена судорожно вздохнула, как будто с усилием проглотив горячие слезы. Скрипнула дверь, и из ванной, как любопытный двухголовый дракончик, высунулись близнецы.
– Ты уходишь?
– Вот только без хныканья, – сразу же сказал я.
– Нет, ты действительно собираешься уходить?
Оба они мигнули и вдруг забавно, не в такт, зашевелили оттопыренными ушами. Веснушки после мытья выглядели еще желтее.
– Нет, в самом деле?
Жена снова сглотнула.
– Немедленно прекратите! – нервно сказал я…
На улице было еще душней, чем в квартире. Парило, как в бане, и неприятная теплая сырость сразу же заструилась у меня по лицу. Промакивать ее носовым платком было бессмысленно: стоило вытереться, и через секунду уже на коже вновь проступали щекотливые капли. Единственное, что оставалось, – не обращать внимания. По хлипким доскам и кирпичам я перебрался через громадную лужу, раскинувшуюся перед домом. Одним своим зеркальным крылом она равнялась с Каналом, заросшим осокой и глянцевыми кувшинками, а другим, коричневато поблескивающим торфяным болотным настоем, проникала в смежные улицы и подворотни. Вода захватывала даже часть сада, примыкающего к собору. На подсохших колючих кочках пестрели уродливые цветочные кустики. Говорили, что это – какая-то разновидность лютика. Дрожащий зеленоватый туман поднимался над ними, и такой же зеленоватый туман, будто облако, клубился над гранитными парапетами. Крохотные бледные искорки танцевали в воздухе. Все это мне было уже привычно. Я сноровисто балансировал на кирпичах и иногда осторожно оглядывался. Из парадной немедленно вслед за мной, конечно, никто не выскочил, но уже на улице – там, где сохранился нетронутый кусочек асфальта – прикрывая лицо газетой, действительно прислонялся к стене какой-то «дядька». Впрочем, с моей точки зрения, конечно, не «дядька», а вполне молодой и достаточно крепкий парень спортивного вида. Он был в блеклом сером комбинезоне со множеством кармашков и молний и высоких черных ботинках, зашнурованных почти до середины голени. Глупо было с его стороны надевать такие ботинки: если в крепких армейских комбинезонах ходила сейчас почти половина города (самая лучшая в нашей теперешней жизни одежда – комбинезон), то вот эти ботинки, которым не было сноса, можно было достать только по специальному ордеру. А кому дают такой ордер в первую очередь? Загадка для дураков. Я вот, хоть и считаюсь специалистом, такого ордера не имею.
В общем, с этим «дядькой» все было понятно. Я прошел мимо брошенного грузовика, который увяз в трясине всеми своими колесами, перебрался на расплющенную тележку, которую, видимо, удерживал на поверхности только железный остов, а затем, перепрыгивая с кочки на кочку, которые почавкивали и пружинили, кое-как достиг места, где лужа заканчивалась. Асфальт здесь хоть и сильно потрескался, но уцелел, идти было легко, только ржавая жестяная трава скрипела при каждом шаге. Трава эта появилась сразу же после знаменитой грозы, взбудоражившей город, и с тех пор заполонила собою громадные уличные пространства. Говорили, что произрастает она даже в темных подвалах. Даже в некоторых парадных, где каменные плиты просели, возникали скрипучие ржавые островки этой поросли. Правда, опасности она, по-видимому, не представляла. Были сделаны уже соответствующие анализы и получены весьма успокоительные результаты. Если, разумеется, верить официальным сообщениям мэрии. Только кто в наше время верит официальным сообщениям мэрии? Кстати, парень, читавший газету, остался на месте. Он все также прислонялся к стене, исчерченной чудовищными каракулями. Следовать за мной по пятам он явно не собирался, но и радоваться в такой ситуации мог только круглый дурак. Скорее всего их тут была целая группа, и, наверное, где-то в ближайшей парадной уже приготовился следующий наблюдатель. К счастью, маленький переулок, куда я свернул, был совершенно безлюден. Я метнулся под арку и пробежал в захламленный, будто помойка, осклизлый внутренний дворик. Заднюю часть его перегораживал высокий забор. Выглядел он неприступно, но гвозди из двух крайних досок там были вынуты. Собственно, это я их и вынул, не поленившись, на прошлой неделе. Очень уж на меня подействовал тогда пример Лени Курица. А теперь я быстро присел и боком-боком протиснулся в узкую щель. По другую сторону ее тоже находился внутренний дворик, тоже – тесный и заваленный до третьего этажа грудами кровельного железа, на первый взгляд, абсолютно и безнадежно непроходимый, но я знал, что под этим железом есть нечто вроде извилистого крысиного лаза, я же его и расчистил опять-таки на прошлой неделе, – обдирая бока, и в самом деле, как крыса, проехал животом по булыжнику, рванул лист дряблой фанеры, которой сей лаз был прикрыт, извернулся, наткнулся на что-то острое, совсем по крысиному пискнул и весь мокрый, в испарине, в конце концов, выкарабкался наружу.
Вот теперь, вероятно, можно было не торопиться. Вряд ли они обнаружат тот путь, которым я от них скрылся. А если даже и обнаружат, то произойдет это не скоро. Минут двадцать, по крайней мере, у меня в запасе имеется. Отдышавшись немного, я перелез через груду битого кирпича, из которого страшноватыми зубьями высовывались расщепы сломанных балок, осторожно, присматриваясь во что упираюсь, шаг за шагом спустился с ее длинного покатого бока и, пройдя по досочке, причмокивающей в голубоватой глине, оказался в пределах той самой заброшенной стройплощадки. Картина, открывающаяся отсюда взору, не радовала: многочисленные траншеи и ямы, заполненные неизвестно откуда натекшей известью, причем в одной из таких ям с тяжелым плеском ворочалось что-то живое, и когда оно ударяло по стенкам, брызги разлетались вокруг на десятки метров. Попасть под такой душ, разумеется, не хотелось бы. Тем более, что прямо за ямой, кстати, длинной цепочкой соединяющейся с несколькими другими, точно средневековый замок, разграбленный и сожженный дотла, возвышалось уже изъеденное этими брызгами низенькое бетонное здание: сквозь пролеты и клети его светило белесое небо, а вверху поскрипывала благословляющим жестом стрела подъемного крана. Это было то самое загадочное «строение дробь тридцать восемь». И как всегда при виде его мне сразу же нехорошо вспомнился мертвый полковник. Потому что ходили слухи, что мумии вовсе не умирают: они вновь оживают и, будто призраки, затем слоняются по своей территории. Кости у них становятся твердыми, словно камень, а суставы скрипят и трутся, причиняя невыносимую боль, и чтобы эту боль хотя бы на секунду унять, мумии вынуждены омывать суставы человеческой кровью. Чепуха, разумеется. Сплетни, домыслы, очередные легенды. Никакими реальными фактами они не подтверждались. И тем не менее, я при каждом шорохе вздрагивал и невольно оглядывался. Неприятен был пыльный, бугристый, безжизненный пустырь стройплощадки, неприятно было белесое, тухлое небо, просвечивающее сквозь «строение дробь тридцать восемь», неприятен был запах известки, который пропитывал воздух, и неприятна была царящая в этом пространстве глухая нечеловеческая пустота. Будто жизнь навсегда покинула это место. Сердце у меня колотилось, и все чудилось, что за мной наблюдает кто-то невидимый. Вот он сейчас неслышно вырастет у меня за спиной и вдруг, бешено захрипев, вопьется кривыми когтями мне в шею. Немного успокоился я лишь тогда, когда обогнул застывший, по-видимому, навеки конус бетономешалки, перепрыгнул через еще одну яму, скопившую на песчаном дне черную жижу, и, одолев арматуру, закрученную у «строения тридцать восемь» немыслимыми узлами, просунулся сквозь нее в будку уличного телефона. Сохранился он здесь, вероятно, каким-то чудом. Вероятно, лишь потому, что в суматохе о нем элементарно забыли. И еще большим чудом представлялось то, что он продолжал работать. Я набрал нужный номер и переждал четыре длинных гудка после соединения. А потом нажал на рычаг и набрал тот же самый номер вторично. Трубку взяли, как и было условлено, тоже – на четвертом гудке. Неприязненный, безразличный ко всему голос сказал:
