Из цикла рассказов «Там, где будет мой дом» - Раткевич Элеонора Генриховна (книги онлайн полные версии бесплатно .TXT) 📗
— Выхода у них другого нет, — хмуро сообщил Лейр, постукивая по столу игральной фишкой. — Особенно теперь.
Прав был Лейр: только одно и оставалось бандитам — лютовать, зверствовать, запугивать. Ибо уйти им было некуда. Война давно уже перекатилась через Порубежье — и с каждым днем все сильней отдалялась, а не приближалась. Конечно, в банде немало подобралось самого разного охвостья — как говорится, на всяк образец. А вот заправляли бандой бывшие офицеры противника. Поначалу-то им было полное раздолье… но теперь, когда армия отступила, они оказались зажаты на вражеской территории. Будь они посмышленей, не прельщались бы легкой добычей, а прихватили что поценней да полегче и драпанули, пока не поздно. Слишком легко плыла им в руки пожива, слишком весело было куражиться над беззащитными… слишком поздно опьяневшие от безнаказанности бандиты поняли, что уходить им уже некуда. Что придется им вековать свой век в Порубежье. Всякого шороха сторожиться, любой неизвестности опасаться. Нет уж, чем жить с опаской, пусть уж лучше от тебя за милю шарахаются. Чтобы никто не то чтобы тронуть — помыслить о том не смел. Любая сила вдесятеро сильней становится, когда ей страх дорожку расчищает. Налететь, затравить, запугать — да так, чтоб люди и дохнуть без спросу боялись. На колени поставить и самих себя жрать заставить. А для этого мирных поселян резать никак не довольно. Безоружный — он безоружный и есть. Хоть ты его в клочья накромсай, а другой такой же безоружный беспременно подумает: дескать, будь я при оружии, нипочем бы… нет, мало для настоящего-то ужаса овечек душить — не ровен час, овчарками себя возомнят. Чтобы должный страх навести, нападать надо в первую голову не на беззащитных, а на вооруженных. Смять, в прах столочь, в пыль стоптать непокорную заставу. Да так, чтоб и помину ее на земле не осталось. Чтоб каждый сидел в своем дому и трясся, и приговаривал про себя: уж если они настоящих воинов, да при оружии, таково разделали, что ж они со мной, бедняжечкой, утворить могут? Тогда и только тогда банда сможет утвердиться в Порубежье. А до той поры здешним жителем остается хоть самая малая надежда.
— Какая там надежда, — болезненно скривился Лейр. — О чем речь, когда руки у меня повязаны, и все из-за Ветта треклятого! Совсем бандиты обнаглели — в лесу, как в свей постельке, расположились. Им что — они и сами обуты, и лошади у них подкованы, и ловушки они наперечет знают. Может, сами их и ставили перед нашим наступлением, А у меня только и есть, что горсточка калек босоногих да я сам. Где уж тут в лес соваться. Все, что я могу, — сдерживать банду, из лесу не пускать… и тоже не очень. Сколько на заставе народу, а сколько у них — вот и сочти. Не могу же я метаться вдоль леса, как пьяный заяц. Приходится упреждать, на догадку полагаться. Когда верно догадаюсь, куда их понесет, а когда и нет. А что хуже всего — они-то наперед знают, где мы их ловить станем. У них свои люди по деревням есть. Тоже дело понятное — у кого жена, у кого дети, у кого мать старуха… только припугни, все как на духу выложат. Прознать, кто же это бандитам весточки передает — долго и мешкотно. Да и не скажут нам. И не только от страха. Чужаки мы здесь покуда. Надеяться на нас — это пожалуйста, а вот помочь… Ладно, дело прошлое. Теперь у нас совсем другая музыка пойдет.
— Я что-то не понял, — отозвался Шекких, — ты как сапогами разжился, так сразу в лес засобирался?
— Ты меня совсем за дурака считаешь? — возмутился Лейр. — Что мне в лесу делать — сапогами твоими, что ли, банду закидывать? В лес идти стоило месяц назад, а то и полтора… нет, «шуршунчик», в лес меня нипочем не заманишь. Другое у меня соображение имеется.
— Какое? — жадно спросил Шекких.
— А такое, — мстительно заявил Лейр, — что ты мне нужен живой и по возможности здоровый. Приказ ясен?
— Ясен, — блеснул зубами в ухмылке Шекких.
— Кукарекай, — подал голос со стены Айхнел.
— Что? — оторопел Шекких.
— Кукарекай, говорю, — повторил Айхнел. — Лейр тебя вчистую обставил — разве нет?
Есть на свете деяния, которые ни одному живому человеку не под силу, будь он хоть трижды герой. Например, уволочь на своем горбу всю ту уймищу сапог, которую Динен заработал, грохоча молотом в кузнице, даже и ему самому было невмочь. И вовсе нет ничего странного, что он уговорил сапожника лично доставить вечерком на заставу вторую половину своего заработка. Вот так взять, нагрузить на подводу и доставить. А что сапожник — первейший на всю округу любитель почесать язык… ну, это просто совпадение. А что именно такое распоряжение лейтенант Лейр и отдал Динену… это уж и вовсе никого не касается. И касаться не должно. Это военная тайна.
Покачиваясь на подводе, словно в лодке, сапоги медленно вплыли в ворота заставы. Косолапенькая коняка остановилась под бревенчатой стеной, задумчиво вздохнула и выщипнула у себя из-под копыт клок травы. Сапожник соскочил с подводы и огляделся.
— Ну, и куда мне теперь? — спросил он не то себя самого, не то коняку. Неприхотливое животное покосилось на него с неодобрением — дескать, вечно ты, хозяин, суету разводишь! — и снова нагнуло голову в поисках особо аппетитных стебельков.
— Тоже мне, застава, — буркнул сапожник. — Приходи кто хочешь, делай, что понравится. Вот возьму и плюну прямо на крыльцо. А что — очень даже просто.
Однако плевать на крыльцо он не стал. Посмотрел на него пристально, передернул плечами, пожал ими для пущей ясности, еще раз посмотрел на крыльцо — и все-таки не стал.
— Отвлекающий маневр, — донеслось до него из неплотно затворенного окна, и сапожник замер: на миг ему, против всякого разумения, почудилось, что его крамольная мысль об оплевании крыльца была неким образом услышана, и возмездие не заставит себя ждать.
— Пусть все думают, что клад мы зарыли в лесу, — продолжал тот же голос.
— Тс-с! — сам себе велел сапожник, присел на карачки и проворно подлез к окну поближе.
— А почему ты не хочешь взаправду его там зарыть? — спросил другой голос, вроде бы хорошо сапожнику знакомый. И кто бы это мог быть? А, ну как же — Шекких, новичок! Тот славный парень, что так замечательно изладил ему инструмент…
— Я еще не рехнулся, «шуршунчик». — И первый голос тоже знаком — лейтенант это тутошний, вот кто. — Такое добро я разве что себе или тебе доверю, а больше никому. Нет у моих ребят сноровки в обращении с талисманами. Не ровен час, споткнется кто, уронит талисман или просто не с той руки ухватит… и улетим мы всей заставой хорошо еще, если просто на тот свет, а то и куда похуже.
Ну надо же — талисманы переноса! И как здешним воякам увечным посчастливилось наткнуться на такое сокровище?
— Я сейчас в лес идти не могу — сил нет, как нога донимает. Тебе здешние леса внове, на первую же ловушку дуром наскочишь, и поминай как звали. Да и где это видано — такие ценности без присмотра оставлять?
Верно говорит господин лейтенант. Знает толк в жизни.
— Вот как раз этот присмотр у меня в печенках и сидит, — уныло признался Шекких. — Как я добро это у Ветта конфисковал, так ни минуты спокойной не имею. Только было приладился в кузне поработать — ан нет, сиди и сторожи.
— Ничего, недолго уже осталось, так что не теребись. Через три дня особый отряд сопровождения прибудет, сдашь ты им ящик этот — и гуляй себе.
— А почему не раньше? — вздохнул Шекких.
— Балда, — устало огрызнулся Лейр. — Кто ж тебе потащится куда в самый праздник Лунноденствия?
— О-ох, — простонал Шекких. — Могу себе представить. Назавтра после праздника. Особо похмельный отряд сопровождения. Орлы. Жеребцы. Копытами землю роют… и бровями тоже.
— Думаешь, мы сами будем выглядеть лучше? — фыркнул Лейр. — Отвлекающий маневр. Если мы в самое Лунноденствие будем трезвехонькие расхаживать, любой догадается, что не в лесу мы драгоценности и талисманы спрятали, а у себя под боком, чтоб стеречь способнее. Ничего не поделаешь, придется напиться.
— А ребята наши в лесу на ловушках не погорят? — забеспокоился Шекких.
