Путь Эвриха - Молитвин Павел Вячеславович (книги хорошего качества .TXT) 📗
В библиотеке блистательного Силиона Эвриху попадалось немало свитков с описаниями опустошительных набегов сегванов на Галирад, Нарлак, Аррантиаду, Халисун и даже Саккарем и Мономатану. Набегов, о которых еще грезили старики, но уже старались не вспоминать люди среднего возраста, с ранних лет уяснившие, что и на старуху бывает проруха. Джиллы мономатанцев, двухсотвесельные галеры аррантов, боевые ладьи сольвеннов и нарлаков, быть может, и уступали в чем-то «косаткам», но в конце концов все же вытеснили их из южных, а потом и из центральных морей. Неприступные стены, возведенные жителями приморских городов и хорошо обученные дружины отбили у морских разбойников охоту к грабежам, понудив их искать другие способы прокормления. Наряду с «ко-сатками», сегваны начали строить «белухи», и хотя Эврих сознавал, что так оно и должно быть, в глубине души он все же отдавал предпочтение этим стремительным, словно летящим по гребням волн, судам.
День уходил за днем, и вскоре вершины скал Западного материка перестали маячить на горизонте. Демитар ловко уводил корабль под ветер, и сегванам не было нужды садиться на весла. Перламутровый туман рассеивался с первыми солнечными лучами, грозовые тучи проносились стороной, и «Крылатый змей» лишь изредка начинал нырять на широкой, размашистой ряби, предвещавшей шторм, который, слава Морскому Хозяину, вздымал пенные валы где-то поблизости, но всякий раз проходил мимо. Словом, плавание можно было бы назвать на редкость удачным, о чем неопровержимо свидетельствовала стопка исписанных Эврихом листов, если бы с некоторых пор он не стал ловить на себе недружелюбные взгляды мореходов, перешептывавшихся не то со зловещим, не то с испуганным видом.
Когда это началось и чем было вызвано, оставалось для него загадкой, поскольку, занятый переработкой своих «Дополнений», заговаривал он с ними не часто и решительно никаких поводов для недовольства не давал. Да и чем может досадить окружающим человек, который день-деньской пишет, грызет кончик пера, скоблит крохотным ножичком пергамент, удаляя неудачные фразы и целые абзацы, и снова пишет, отрываясь от работы лишь для того, чтобы пожевать черствую лепешку, запивая ее водой из стоящего неподалеку бочонка? И все же, когда он поднимал голову, трудно было не заметить, как застывает лицо белоголового Санайра — славного парня, с которым Эврих разговорился на второй день после отплытия «Крылатого змея» из Тин-Вилены. Как начинает хмурить щетки бровей Аларбих — долговязый искусник, все свободное время обтачивавший заготовки для ножей. Как прячет глаза Валченох — едва ли не самый пожилой на «косатке» мореход, развлекавший порой товарищей игрой на костяной дудочке. Только Демитар продолжал держаться с Эврихом подчеркнуто дружелюбно, и это не могло не вызывать недоумения: уж если досадил он чем-то по неведению своим спутникам, зачем капитану делать вид, будто ничего не произошло? Не проще ли объясниться, дать выход недовольству и тем положить конец кривотолкам и многозначительным перемигиваниям?
Дважды пытался аррант выяснить у Демитара, чем вызвано охлаждение к нему сегванов, настроенных прежде вполне дружелюбно, и дважды капитан делал вид, что не понимает, о чем идет речь, после чего Эврих, махнув рукой, решил предоставить событиям развиваться своим чередом. Самым простым и, по-видимому, самым правильным объяснением недовольных взглядов и перешептываний было нежелание мореходов удаляться от родных берегов, и арранту хотелось верить, что после посещения острова Спасения, когда «косатка» повернет назад, все станет на свои места. Пока же единственное, что ему оставалось делать, — это не обращать внимания на замкнутые лица сегванов и, сцепив зубы, выправлять свой труд, несовершенство которого становилось тем более очевидным, чем больше он корпел над ним, задумав ввести в «Дополнения» главы о расправе Волкодава с насильниками на Утесе Сломанных Крыльев; о встрече с Детьми Утреннего Тумана и крылатыми псами — симуранами; о знакомстве с сумасшедшей Сигиной, оказавшейся Матерью Богов-Близнецов; о прекрасной Рейтамире и многом-многом другом.
Сначала дело не шло, он описывал события то слишком подробно, то слишком бегло, но постепенно нашел нужную интонацию, и вот уже первые две вставные главы заняли отведенное им в рукописи место, неузнаваемо изменив сухой, сдержанный текст, наполнили его жизнью и новым смыслом. Теперь Эвриху уже не приходилось надолго задумываться, мучительно трудно подбирать слова, крутить и примерять их, как кусочки затейливого мозаичного панно. Рука безостановочно скользила по листу, образы теснились в голове и фразы складывались сами собой, как будто кто-то диктовал ему готовое уже повествование, которое требовалось только перенести на пергамент. Это было упоительное ощущение, но еще важнее было то, что после прочтения написанное не блекло, подобно высыхающей гальке, а приобретало даже некоторую дополнительную глубину.
Так образ Волкодава, высветляясь и очищаясь от шелухи повседневности и обыденности, неожиданно стал приобретать совершенно иной масштаб. Прекрас-нодушный бродяга венн, не умевший связать двух слов, постепенно превращался в полубога, в некоего Божественного посланца. Точнее, вырастал до личности, способной взвалить на свои могучие плечи Божий промысел. Подобно тому, как кусок железа, пройдя горнило, побывав между молотом и наковальней и пережив холодный закал, превращается в несокрушимый клинок, призванный вершить Божий суд, варвар и каторжник, отстрадав, отбедовав, обагрив руки кровавым мщением, выходит на стезю служения добру и любви…
Перечитывая собственную рукопись, Эврих с удивлением начинал понимать, почему, путешествуя в обществе дикаря венна, постоянно ощущал себя рядом с ним, хотя и не желал признаться в этом даже себе самому, младшим неразумным братом, которому предстояло еще расти и расти, чтобы стать вровень с Волкодавом. Причина этого была, вероятно, в том, что, ведомый упорством своим и бескомпромиссностью, стремлением во что бы то ни стало защитить слабого и восстановить попранную справедливость, Волкодав, вольно или невольно, переступил какую-то невидимую черту, отделившую его от простых смертных. Желая помочь, защитить и спасти, он как бы стал вне людей, которым не чуждо ничто человеческое: лавочников и землепашцев, рабов, купцов, ученых мужей, воинов и жрецов. Он стал выше их алчности, тщеславия, сластолюбия и жажды власти, и было в этом что-то прекрасное и в то же время жутковатое, ибо не положено Небожителям, даже в образе каторжников, бродить по земле…
Эврих запустил пятерню в курчавую шапку золотых волос и задумался. Все было так и все же что-то не совмещалось, не складывалось, не срасталось… Волкодав — Небожитель? Что за чушь! Небожители, какие бы имена ни давали им люди, в большинстве своем были бесстрастными, мудрыми и могущественными, не отягощенные земными заботами, а венн… Он скорее напоминал этакого удивительного подвижника, кулаками утверждавшего превосходство человечности над жадностью, жестокостью и себялюбием. Но таких святых, кажется, до сих пор не было ни в одной религии… Или все же были?..
— Земля! Земля! — в один голос закричало сразу несколько человек, и Эврих, оставив рукописи на скамье — ничего с ними не сделается, — устремился на нос «Крылатого змея».
— Похоже, это и есть твой остров Спасения, — сообщил Демитар, вглядываясь в выраставшие на горизонте утесы.
Эврих в волнении стиснул кулаки, припоминая рассказы Тилорна о месяце, проведенном им среди этих неприютных и совершенно безжизненных на первый взгляд скал.
Чтобы отыскать звездную лодку Тилорна, Эвриху не потребовалось обходить весь остров. Громадное черное яйцо, из которого запросто мог вылупиться мономатан-ский слон, лежало посреди усыпанной щебнем площадки у основания высокой серой скалы в том же положении, в каком оставил его спустившийся с неба чародей около пяти лет назад. Дожди и ветры уничтожили все следы пребывания человека на расположенном вдалеке от торговых путей острове, где в зарослях низкорослого кустарника и жесткой серо-зеленой травы обитали лишь крысы и змеи да на прибрежных утесах обосновались многочисленные колонии чаек, скрипучие крики которых, сливаясь с шумом прибоя, звучали, казалось, над этим каменистым клочком суши с того момента, как подняли ее боги со дна морского.
