Когда прольется кровь - Колодзейчак Томаш (серия книг TXT) 📗
Гвардейцы принесли Десницу Гая.
Там, далеко, куда не доходили даборские купцы, но добрался Дорон, пожалуй, единственный человек с Лесистых Гор, растет Гай. Священные Деревья.
Там стоит Дуб Исполин, дающий силу. Там растет Явор с Мягким Сердцем, раздающий благословения. Там вздымается в небо Благородный Ясень, отбирающий силу у ядов. И Ольха с Человеческими Руками, и Липа, Благословляющая Юных, и древнейший Каштан с коричневой корой, изрытой бороздами старости.
Эти гигантские деревья-родители окружены другими деревьями — обычными и в то же время необычными, поскольку каждого из них коснулась десница Пестуньи, и на каждое падает тень Дуба, и тот же ветер играет в их кронах, что и меж ветвями Липы, орошает тот же дождь, что сплывает по листьям Явора. Поэтому хоть и рождены они из семян, но на деревья эти сошла благодать от близости священных спутников и таится в них могущественная сила.
Каждый год Пестунья начинает выращивать шесть палиц. Они растут медленно, многие годы — ткань дерева должна охватить собою осколки кремня. В конце концов кора зарубцовывается на осколках, вбитых Пестуньей в плоть живого дерева. Спустя шесть лет дерево лишается ветви, которую потом Пестунья и Придающий Форму подгоняют к человеческой руке. Каждый год шесть карогг, именуемых Десницами Гая, забирают посланцы Города Ос. Такое оружие могут носить только самые достойные, ибо в нем содержится мощь Гая. Одна палица попадает в дом Ловца Земель — Аталла. Четыре другие получают лучшие из гвардейцев. Судьбу шестой решает Черная Владычица. И раз в три года именно эта Десница Гая попадает сюда, в Дабору, чтобы стать наградой победителю турнира.
Кароггой, выпестованной в Гае, может бороться только ее хозяин. После его смерти палица рассыпается в прах, а кремневые осколки превращаются в кучки песка.
А порой случается чудо, и ничего более значительного не может произойти со свободным человеком, как только это чудо познать.
Порой…
Дорон опять видел тот день, двадцать лет назад. Тогда он стоял здесь же, на центральном квадрате турнирного поля, рядом с семью такими же, как он, бойцами. И каждый мечтал о чуде. И благословение пришло… Тогда…
Гвардейцы нарушили строй, вперед вышла высокая черноволосая женщина, до той поры окруженная воинами. Перед собой она держала обернутый телячьей кожей продолговатый предмет. Кароггу — Десницу Гая. Шершни, перегруппировавшись, встали лицом к главной трибуне.
Ведущий подошел к женщине, державшей кароггу, лег у ее ног и замер.
На стадионе поднялся такой шум, словно все заговорили разом, да так, чтобы перекричать других.
Но вот вновь заиграли роги и забили барабаны, и на стадион ступили четверо мужчин. Два даборца, один рыбак из Нижних Поселений и один пастух из Горнау-Хеми. Из рядов гвардейцев тоже вышли четверо, трое мужчин и одна женщина. Дорон узнал ее по тому, как она носила оружие. Для менее опытных глаз все четверо казались одинаковыми.
Они остановились перед главной трибуной напротив бана и эйенни. Пенге Афра дал знак. Служители внесли на середину площади деревянный треножник. На нем установили выточенную из глыбы черного базальта чашу, которую наполнили водой.
Бан привстал. Воздел руки к небу, прикрыл глаза. Крикнул. Долго и протяжно. Послышался звук, словно исторгнутый из глубины естества, от которого по коже пробежали мурашки, задрожали веки, разум ощутил странное беспокойство. Магия.
Первой прилетела ласточка. Она пронеслась над стадионом так быстро, что не всякий сумел ее увидеть. Зато ее черное перышко медленно опустилось прямо в чашу с водой. Ласточка — слуга собственной свободы.
Вторым был голубь. Он летел медленно и, прежде чем стряхнуть перо в каменный сосуд, облетел турнирный плац. Голубь — слуга своего места.
Сокол прилетел третьим, сошел с подоблачных высот, нырнул вниз, а его перо все еще спускалось с неба. Сокол — слуга своего хозяина.
Когда третье перо упало в чашу, бан замолчал. Несколько секунд он еще стоял, глядя вниз на восьмерых противников. Наконец сел.
Вода в чаше вскипела, поднялась, вырвалась наружу, обрызгивая людей. Было видно, как она пульсирует, вздымается и опадает.
Будущие бойцы поочередно подходили к сосуду и опускали в бурлящую воду сжатые в кулак правые руки. Совершив церемониал, все разом подняли правые руки и распрямили пальцы. У двоих на ладонях были полоски красной краски. Значит, им предстоит драться друг с другом, а победитель померяется силой с хемитом или гвардейцем. Потому что их ладони были желтыми. Третью пару составили черноволосый рыбак, победивший вчера Ильяна, и один из солдат бана. Четвертую, последнюю, Шершень и второй даборец.
Птицы избрали.
Служители убрали чашу, в которой уже не было ни ложки воды. Посреди площади остались желтые — хемит и гвардеец, в углах центрального квадрата встали судьи.
— Акохород маль, а Хеми, аллане Торнвард. — Пастух приветствовал гвардейца на своем языке, а один из судей крикнул:
— Торнвард, сын Торнварда, джаун! Пастух!
— Приветствую тебя, я борюсь не для того, чтобы тебя убить. Я — Твау.
— Твау, сын Стройной! Гвардеец!
Бан поднял руку.
Они ринулись в бой, словно бешеные псы. Сразу, не раздумывая, не выжидая. Они насмотрелись друг на друга уже во время предварительных боев и теперь оба решили уложить противника с ходу.
Публика засвистела. Бой нравился.
Люди не любили ни гвардейцев, ни хемитов. Здесь, в Даборе, неприязнь к пастуху, возможно, была немного поменьше, чем на границе Лесистых Гор, но ведь и до столицы доходили вести о кровавых набегах кочевых орд на села, лежащие вдоль Реки Собак. В обычное время хемита убили бы сразу же, как только он пересек пограничную реку. Однако воины Горнау-Хеми, пожелавшие сразиться в турнире, всегда приносили богатые дары, и Пенге Афра вручал им флажки мира. Люди не любили хемитов, однако все держали сторону пастуха. Но хемит не оправдал их надежд. Шершень концом карогги попал ему в висок и повалил на землю. Судьи крикнули и подняли кверху руки. Гвардеец сдержал падающую для следующего удара палицу.
Во втором бое единственная среди Шершней воительница билась со своим земляком. Они провели красивый бой, а люди с любопытством наблюдали за женщиной, обращающейся с кароггой лучше многих мужчин.
Женщиной.
Женщиной, победившей мужчину.
Гул затих, когда на плац вышли последний из гвардейцев и первый из даборцев.
— Я бьюсь не для того, чтобы убить тебя, я Оль-мон.
— Оль-мон, сын То-мона. Купец. Вольный!
— Я бьюсь не для того, чтобы убить тебя, я Грот.
— Грот, сын Шестипалой, десятник. Гвардеец!
Бан поднял руку. Они стали друг против друга, окидывая один другого взглядами.
И ждали ошибки противника.
Ошибку совершил гвардеец. Редко схватка заканчивалась, едва начавшись. Зрители этого не любят, зрители предпочитают дольше наслаждаться боем. Но такие мастера, как Дорон, с огромным удовольствием наблюдают за короткими поединками — когда в одном ударе сосредоточивается вся сила, в прыжке внутреннее напряжение, в громком крике — злоба.
Гвардеец кинулся вперед, намереваясь проскользнуть под опускающейся палкой Оль-мона и толкнуть его в бок концом карогги. Но Оль-мон отклонился. Потом ударил. Грот охнул и повалился на землю. Судьи подняли руки.
Толпа неистовствовала. Люди повскакивали с мест, визг женщин смешивался с писком детей, с улюлюканьем мужчин. Пришелец из Гнезда был повержен.
Редко выпадают минуты такой радости. За дни труда, за пригнутые к земле шеи, за руки, почти приросшие к рукояткам сохи, за спины, посеченные дубинками надзирателей. Сейчас об этом не помнили. Совершенно бесправные слуги, приведенные на турнир своими хозяевами. Крестьяне, вольные, хоть и тяжко трудящиеся, чтобы отработать дань бану и Городу Ос. Купцы, выплачивающие огромные налоги, ремесленники, работающие на нужды двора. Все они ненавидели Гнездо и Шершней. Не выносили наемников бана, отбирающих у них хлеб, мед и шкурки, занимающих самые лучшие поля, алчных и жестоких. Бана боялись, бана почитали, бана любили. Бан был где-то далеко, над ними, выше всего этого. Выше их нужды и голода, страданий и смерти. Сейчас они могли проклинать гвардейцев, которых боялись, наместников, перед которыми дрожали, наемников, которые всегда наполняли их души тревогой. Сейчас они могли кричать!
