Великая игра - Некрасова Наталья (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Отшельник, сухой, словно ветка сосны с осыпавшимися иглами, сидит, прикрыв веки. Но если он поднимет их, взгляд прожжет, как темный уголь.
— Так чего ты хочешь? — медленно и глухо говорит он. В голосе его медлительность бесконечного времени и всезнание существа, поднявшегося над суетой этого бренного мира.
— Отец, — склоняется Ономори, сложив молитвенно руки, склоняется перед почти нагим старцем — и это здесь, на высотах гор, где вечно дует ледяной ветер! — Мой дар убивает меня.
— Ты хочешь избавиться от него?
Ономори не знает, что сказать.
— Ты не знаешь, чего хочешь. Ты зря потревожил меня.
— Я знаю! — торопливо произносит он — Я боюсь. Я вижу судьбу…
— Ее никто не видит. Ты видишь разные нити судьбы.
— Но если я вижу, к чему может привести деяние или событие, я ведь могу сказать кому-нибудь и это изменит тот ход вещей, который свершился бы без меня?
— Никто не может изменить предопределенное. Ты лишь совершишь предопределенное тебе.
— Но зачем тогда этот дар, если все равно ничего не изменить?
Отшельник открывает глаза.
— Тебе предопределено видеть. Другому предопределено менять. Тот, кто стоит над нами, знает, чему предопределено сбыться, но не тебе. Твой выбор тоже предопределен.
— Но как? — уже почти кричит Ономори. — Как такое может быть? Я вижу. Я могу изменить. Я могу отвратить зло — значит, я должен судить и решать? Как я могу судить и решать, если все предопределено? Как я отличу добро от зла?
— Познание — убийца покоя, похититель счастья для имеющего жалость. Жалость есть страсть. Истинно мудрый отрешен от страстей. Нет ни добра, ни зла, ибо одно превращается в другое. Есть лишь равновесие. И лишь отрешившись от страстей, можно решать, ибо тогда понимаешь, что все, что ты делаешь, не есть ни добро, ни зло. И если в твоих руках власть нарушить равновесие, то лучше не делай ничего. Нельзя победить зло — можно лишь не дать ему стать больше. Добро порождает зло, зло порождает добро. Страсть влечет за собой желание. Желание призывает к свершению. Свершение ведет к страданию. Страдание есть зло. Отрешись от страстей. Отрешись от желаний. Отрешись от деяний. Вот совет истинно мудрого. Познай равновесие и не нарушай его деянием. Знающий свое место не нарушит гармонии.
— Ты говоришь — страдание есть зло. Значит, есть все же добро и зло?
— Есть равновесие и гармония.
— Но чего с чем?
— Твои вопросы не имеют смысла. И я не смогу тебе объяснить то, что смысла не имеет. Иди, юноша, учись у мудрых на горе Дайва, в Обители Совершенного Равновесия. Не докучай мне больше.
Отшельник закрыл глаза, и Ономори понял, что больше не услышит ни слова.
Он ушел в разочаровании и гневе. Отшельник не мог быть прав. Если есть равновесие, есть и добро и зло. Если они есть, то тогда понятен его, Ономори, дар. Он нужен, чтобы помогать добру. Или хотя бы чтобы поддерживать равновесие.
Боги не посылают ненужных даров.
Или этот сухой стручок, не способный даже женщину обрюхатить, считает богов дураками? Или считает себя умнее богов?
Он не прав.
Ономори спускался по тропе, брезгливо нахмурившись. Отшельник говорит одно — и врет. Небожители говорят другое — и тоже врут. Они коварны.
Нога поскользнулась на покрытом мхом камне, он чуть не упал. Ручей сбегал среди камней, тихо и деловито ворча, и Ономори подумал — это я. Я этот ручей. Какие бы камни ни лежали на пути, он обогнет их.
Он избран. Он это знал.
Сны, пришедшие ночью, опять были полны смысла, только вот в чем был этот смысл, Ономори понять не мог.
А стоит ли гадать? Может, просто воспринимать их как они есть и не задумываться? Смотреть, как просматривают картинки с видами дороги от Акори до приморского Эйимо? Спокойно и отрешенно?
Он ждал очередного видения, почти не замечая ничего вокруг, и злился, что оно все не приходит. Если бы уметь вызывать их по желанию, тогда он точно узнал бы, можно ли быть бесстрастным. Но тянулись недели, а видений все не было.
Наступил летний месяц ва, на землю пала жара. Путники рассказывали, что зной выжег степи и голод снова, как всегда, погнал варваров с мест кочевий, кого к закату, кого к восходу. Снова направлялись войска на границу, и Золотой государь снова молился на святых местах в горах и лесах. Отец был при Золотом государе. Мать занималась с младшими, и для старшего сына времени ей недоставало.
И вокруг Ономори, вокруг имения Тарни-ан-Мори, именуемого Утренняя Прохлада, все словно застыло. Даже дикари-крестьяне, которые не ходят по дорогам и язык которых плохо понятен, и те работали в своих полях молча — или просто Ономори уже не слышал их песен, погруженный в себя. Застыло в студенистом воздухе время, лениво лизал раскаленные пески прибой, но на песке уже не было следов потаенной девы. И это тоже уже не задевало Ономори.
Он жаждал видений. Он жаждал испытать себя.
Но видения не приходили.
Когда-то он боялся снов. Теперь он их хотел. Он злился. Ему казалось, что кто-то обделил его. У него был дар, он был уверен в этом, он хотел овладеть им, он хотел испытать себя — и доказать, что дар его нужен. Доказать этому отшельнику, этому надменному дураку, что вся его мудрость — не более чем сухая ветка для растопки костра.
Дни тянулись в жидкой жаре, и досада все больше грызла. Теперь никто не сравнил бы его с юношей с фрески подземного храма Анти. Он был похож на человека, которого мучает ночной демон. Он ходил с распущенными волосами, словно не прошел второго перерождения или был изгнан за преступление из сословия дважды рожденных. Он не слышал речей других людей, никого не замечал. И домочадцы дома Мори стали сторониться его. А он всего-навсего боролся с самим собой — он не желал признавать никакой истины в словах отшельника, но понимал, что придется ехать на гору Дайва, потому что там могут, как говорил старый аскет, научить его управлять видениями.
Но однажды, уже в конце сухого сезона, в месяце нири, он распрощался с матерью, как почтительный сын, сделал наставления, как старший мужчина в доме за отсутствием отца, слугам, вассалам и младшим братьям и сестрам и отправился в паломничество на гору Дайва.
Так издревле повелось, что поклоняться люди приходили в чистые места. Поклонялись лесным духам. Поклонялись духам деревьев, камней и ручьев. Духам гор и источников. Боги высоко и далеко, им поклоняются торжественно, в храмах под золотыми крышами, а духам поклоняются в местах, где ощущается их присутствие.
Эти места почти всегда принадлежали прежде или до сих пор принадлежат потаенным небожителям. Тут не растут ядовитые растения, тут не убивают друг друга звери, тут вода целительна, а деревья никогда не покрывает парша, и их листву не пожирают гусеницы. Тут никто не посмеет никому причинить вреда. Говорят, в таких местах раненое животное может спастись от хищника — он не посмеет его преследовать.
Пожалуй, единственный, кто может нарушить священный порядок такого места, — человек. И только люди стали строить в покинутых небожителями местах обители. Пусть и священными называются такие монастыри, а человек все равно тащит за собой всю свою грязь даже туда. Несовершенен и мерзостен человек.
Ономори с внутренней досадой наблюдал, как по двору ажио шествует низменная курица с выводком цыплят. Воняло куриным пометом. Откуда-то тянуло свинарником. Грязь, суета и вечное людское желание жрать.
Ономори терпеливо ждал, но никто не обращал на него внимания. Тянулись минуты, складываясь в часы, и юноша начинал раздражаться. Он пришел к ним за помощью — он, наследник рода Мори, а они смотрят мимо него!
Он спешился и решительным шагом пошел по грязному двору к внутренним воротам, возле которых лениво развалилась рыжая сука с отвисшими сосцами.
У ворот никого не было. Каменное красное строение в два жилья с плоской крышей охватывало вымощенный камнем двор без единой зеленой травинки. Вдоль второго, верхнего жилья тянулась галерея, опиравшаяся на крашенные в желтый цвет деревянные колонны. В левом углу двора был колодец, закрытый деревянной круглой крышкой. Во дворе не было никого. Ономори растерянно огляделся. Вымерли тут все, что ли?
