Последний свет Солнца - Кей Гай Гэвриел (книга регистрации txt) 📗
Последнее равновесие. Царица фей отпустила руку брата. И той же рукой, жестом плавным, как падающая вода, предложила Дею пройти вперед, если он пожелает.
Если пожелает. Он все еще был окутан, как одеянием, своей фигурой смертного, он не стал зеленым и не деформировался, как остальные. Он был слишком новым, все еще ее фаворитом, ехал на белой кобыле рядом с ней, держал ее за руку под звуки их музыки над водой, в ночном лесу.
Если пожелает. Как можно все это оставить? Уйти от этого сияния? Алуну хотелось (очень хотелось) позвать брата, но слезы текли по его лицу, а горло перехватило от горя, поэтому он мог лишь смотреть, как его брат (душа его брата) повернулся и посмотрел на царицу рядом с ним на носилках. Он был слишком далеко, и Алун не видел выражения его лица: печаль, гнев, страх, тоска, недоумение? Освобождение? Давно говорят, что такова природа сингаэлей: посреди самого яркого, сверкающего веселья они носят в себе предчувствие грядущих печалей, конца, который их ждет. Это в их обычае, источник музыки в их голосах, и, вероятно, это позволяет им уйти от этого сияния в положенный срок, когда другие этого не могут. Если известно, что дары посланы не навечно, их больше ценят.
Дей дернул повод коня и двинулся вперед, один, через озеро. Алун услышал, как Брин у него за спиной опять начал читать молитву. Он на короткое мгновение (которое могло бы продолжаться целую жизнь, если бы его удалось четко удержать в памяти) перевел взгляд на фею, пришедшую к нему, его личный подарок, его сияющий мир, который придется покинуть, и увидел, как она подняла руку из-за плеча царицы. Последнее прощание.
Дей подъехал к краю воды, спешился. Зашагал по траве. Он не парил, как другие, пока нет, он все еще был заключен в ту форму, которую знал его брат. Алун заставил себя стоять смирно. Он держал меч Вольгана. Дей остановился перед ним. Он не улыбнулся, не заговорил с ним: никакие слова не доходят через эту границу. И он не опустился на колени, старший, убитый сын Оуина Кадирского. Ведь это его младший брат. Можно было бы даже над этим посмеяться позже. Дей пошире расставил ноги, словно для того, чтобы стоять устойчивее. Алун вспомнил то утро, когда они ехали на север из дома, направляясь сюда. За этим воспоминанием нахлынули и другие, волнами. Да и как могло быть иначе здесь? Он смотрел в глаза брата и видел, что они изменились (и сейчас менялись). Ему казалось, что в них видны звезды, это было так странно.
— Да будет для тебя Свет, — прошептал он, едва шевеля губами.
— Да свершится это с любовью, — произнес за его спиной Брин, мягко, как благословение, слова, которые, казалось, взяты из какой-то древней молитвы, неизвестной Алуну.
— Как может быть иначе? — ответил он Брину, Дею, светлой царице и всем ее феям (и той, которую он сейчас терял), темной ночи и звездам. Он в последний раз занес меч и вонзил его в грудь брата, чтобы принять в дар от королевы его душу, равновесие и отпустить эту душу на свободу, чтобы она обрела покой в конце концов.
Когда Алун снова поднял взгляд, Дея уже не было, и феи исчезли, все это сияние. На воде и на поляне стало темно. Он судорожно вздохнул, почувствовал, что дрожит. Послышался какой-то звук. Пес подошел и ткнул его носом в бедро. Алун опустил дрожащую руку, погладил Кафала по голове. Еще один звук. Принц сингаэлей молча повернулся и позволил Брину ап Хиулу заключить его в объятия, как сделал бы отец, только его отец был так далеко отсюда.
Они так стояли долго. Потом Брин снова завернул меч в ткань, как прежде, и они пошли, и Брин положил его в то углубление, где меч лежал раньше. Затем он поднял глаза. Было темно. Факелы догорели.
— Поможешь мне, парень? — спросил он. — Этот проклятый валун вырос. Он тяжелее, чем был раньше, клянусь.
— Я слышал, что с ними это бывает, — тихо ответил Алун. Он понял намерение Брина. Подарок другого рода. Вместе навалившись плечом на большой камень, они снова сдвинули его и накрыли меч Вольгана. Потом они покинули лес, Кафал вместе с ними, и вышли под звезды выше Бринфелла. Фонари горели внизу, показывая им дорогу к дому.
А ближе к ним горел еще один факел.
Она ждала у калитки в прошлый раз, когда ее отец поднимался наверх. На этот раз Рианнон выскользнула со двора среди хаоса, вызванного возвращением. Ее мать распоряжалась приготовлением ужина, чтобы накормить всех, кто пришел им на помощь: призванных и явившихся неожиданно с запада, где кто-то — кажется, одна девушка — заметил едущих мимо эрлингов, побежал домой и поднял тревогу.
Таких людей надо уважать. Рианнон понимала, что она нужна, что ей следует быть рядом с матерью, но также знала, что отец и Алун аб Оуин опять ушли в лес. Брин сказал жене, куда он идет, но не сказал зачем. Рианнон места себе не находила, пока они не вышли из леса.
Стоя на склоне выше двора, неподалеку от леса, она прислушивалась к суете внизу и думала о том, что может и чего не может сделать женщина. Ожидание, думала она, занимает так много места в их жизни. Ее мать, отдающая быстрые и точные приказы внизу, могла бы назвать это чепухой, но Рианнон так не считала. Ее гнев уже угас, как и стремление к неповиновению, но она понимала, что ей не следует стоять здесь, наверху.
“Необходимо, как наступление ночи”, — сказала она тогда в зале, в конце весны, полностью понимая, какое впечатление это произведет. Тогда она была моложе, думала Рианнон. И вот она здесь, после наступления ночи, и не может сказать, что именно ей необходимо. Завершение, решила она, того, что началось в ту ночь.
Она услышала шум. Двое мужчин вышли из леса и остановились там, серый пес рядом с Алуном. Она видела, как они оба смотрели вниз, на дом и огни. Потом ее отец повернулся к ней.
— Благодарение Джаду, — произнесла Рианнон.
— Воистину, — ответил он.
Он подошел и коснулся ее лба губами. Он заколебался, оглянулся через плечо. Алун аб Оуин остался на месте, на самой опушке, у последних деревьев.
— Мне необходимо выпить и… выпить, — сказал Брин. — И то и другое одновременно. Увидимся внизу. — Он подошел, взял под уздцы коней и повел их вниз.
Она неожиданно успокоилась. Та весна казалась
такой далекой. Ветер стих, дым от ее факела поднимался почти вертикально вверх.
— Ты?..
— Мне так нужно…
Она оба замолчали. Рианнон коротко рассмеялась. Он не смеялся. Она ждала. Он прочистил горло.
— Мне так необходимо, чтобы ты меня простила, — сказал он.
— После того, что ты сделал? — спросила она. — Снова вернувшись сюда?
Он покачал головой.
— То, что я тебе тогда сказал…
С этим она могла справиться.
— Ты сказал это в горе от потери, в ту ночь, когда погиб твой брат.
Он покачал головой.
— Это было… нечто другое.
Она тогда стояла у калитки, видела, как ее отец уводит коней. Они оба только что вышли из леса. Она кое-что об этом знала. Сказала:
— Значит, это было другое. И тем более тебя необходимо простить.
— Это большая милость, чем я имею право…
— Никто из нас не имеет права на милость, — ответила Рианнон. — Иногда она приходит. В ту ночь… я попросила тебя прийти ко мне. Чтобы петь.
— Я знаю. Помню. Конечно.
— Ты споешь для меня сегодня?
— Он колебался.
— Я… я не уверен, что я…
— Для всех нас, — осторожно поправилась она. — В зале. Мы хотим поблагодарить тех, кто пришел к нам на помощь.
Он потер подбородок. Она видела, что он очень устал.
— Так будет лучше, — тихо ответил он.
“Так будет лучше”. Некоторые дороги, некоторые двери, некоторые люди никогда не станут твоими, хотя самые слабые перемены в волнах времени могли бы сделать их твоими. Брошенный камушек падает немного раньше, немного позже. Она смотрела на Алуна, стоящего так близко, они были наедине в темноте, и она знала, что никогда полностью не переживет того, что произошло с ней в ту ночь в конце весны, но это ничего. Все должно быть в порядке. С этим можно жить, можно жить с гораздо худшим.
