Хрустальный грот (сборник) - Стюарт Мэри (читаем бесплатно книги полностью .txt) 📗
И на этой дороге, примерно в полутора милях за мельницей, клубилось облако пыли. Там шла схватка между конниками, я заметил блеск оружия. Вот пыль рассеялась, стало видно отчетливее. Конников было четверо, и бились они трое против одного. Этот один, похоже, старался отбиться и ускакать, а противники норовили окружить его и сшибить на землю. Наконец он все-таки вырвался. При этом его конь, вставший на дыбы, ударил копытами в бок другого коня, и этот всадник, не удержавшись, вылетел из седла. А одинокий, дав шпоры и пригнувшись к конской гриве, понесся напрямик по траве к спасительному лесу. Однако доскакать до леса он не успел. Двое устремились за ним в погоню, настигли его после короткой, бешеной скачки, обступили один справа, другой слева и у меня на глазах стащили с коня и швырнули наземь на колени. Он сделал попытку уползти, но куда там! Двое всадников, блистая оружием, носились вокруг. Третий, как видно не пострадав от падения, снова был в седле и уже скакал к ним. Но внезапно он резко натянул поводья, конь взвился на дыбы. Я увидел, как всадник вскинул левую руку. Должно быть, он крикнул что-то своим товарищам, потому что они вдруг оставили свою жертву, повернули коней, и все трое помчались прочь, пластаясь галопом и увлекая за собой четвертого коня, и скрылись из виду в лесных зарослях на востоке.
В следующий миг я увидел, что их спугнуло. Со стороны города двигался еще один отряд конников. Ускакавшую троицу они не могли не видеть, но предшествовавшая их бегству схватка, должно быть, осталась ими не замеченной, потому что ехали они не спеша, рысцой. Вот они поравнялись с тем местом, где упал поверженный всадник — израненный или убитый, — но, не сбавляя шага, проехали мимо. Вскоре и они скрылись за лесом.
Конь, не находя больше хлеба, прихватил губами мою ладонь, потом резко отдернул голову, вытянул шею и прижал уши. Я взял его за узду, выдернул привязь вместе с колышком и стал спускаться к пещере.
— Здесь, — говорил я ему, шагая под гору, — стоял я в тот день, когда прискакал гонец короля и позвал меня помочь королю в его сердечных делах. Тогда моя сила была при мне; тогда мне казалось, что я держу в горсти весь мир, точно светлый маленький шарик. А ныне — что ж, быть может, ныне у меня и нет ничего, кроме этих холмов, однако кто знает, вдруг это гонец королевы лежит поверженный на дороге и в суме у него послание для меня? И потом, есть у него послание или нет, но если он жив, то нуждается в помощи. Мы же с тобой, мой друг, с избытком насладились бездельем. Пора опять за работу.
Потратив почти в два раза больше времени, чем на это употребил бы мой слуга, я в конце концов все же оседлал коня и поехал вниз. Достигнув старой военной дороги, повернул вправо и пришпорил коня.
Рядом с тем местом, где упал одинокий всадник, была опушка леса, поросшая густым кустарником, бурыми папоротниками, подлеском, из которого торчали отдельные высокие деревья. Здесь все еще стоял конский дух и пряный аромат потоптанного папоротника и вереска, но сквозь все это пробивался неистребимый запах блевотины. Я спешился, спутал коня и углубился в заросли.
Он лежал ничком, вжав голову в плечи, как полз и упал под ударами преследователей, одна рука подвернута, другая вытянута и вцепилась в кустик травы. Совсем еще юный отрок, лет пятнадцати, наверно, или чуть старше, тонкий в кости, но рослый. Одежда, в которой он сражался, а потом полз сквозь заросли, изодранная, вывалянная в грязи и запятнанная кровью, была добротной и богатой, на запястье поблескивал серебряный браслет, у плеча — серебряная застежка. Стало быть, ограбить они его не успели, если грабеж был целью их нападения. На поясе у него, застегнутая, висела сумка.
При моем приближении он не шевельнулся, и я решил, что он мертв или без чувств. Но когда я наклонился к нему, рука, державшаяся за кустик травы, еле заметно сжалась — как видно, он был до такой степени изранен и обессилен, что уже не способен ни к какому сопротивлению. И если бы я оказался одним из убийц, возвратившимся, чтобы его прикончить, он бы, так же не шелохнувшись, принял смерть.
Я мягко произнес:
— Не бойся, я не причиню тебе худа. Полежи еще минуту спокойно, не двигайся.
Он ничем не показал, что слышал мои слова. Я бережно наложил на него ладони, нащупывая раны и переломы. При моем прикосновении он сжался, но не издал ни звука. Я скоро убедился, что кости целы. На затылке вздулась и кровоточила большая шишка, по плечу растекался огромный синяк, но хуже всего была разможженная мякоть бедра — как я удостоверился потом, удар лошадиного копыта.
— А теперь, — сказал я ему, — перевернись на спину и выпей вот это.
Он зашевелился и, морщась от боли, при моей поддержке, медленно, с трудом перевернувшись, сел. Я обтер ему рот и приложил к его губам флягу; он жадно глотнул, закашлялся и откинулся мне на грудь, бессильно свесив голову. Я опять протянул флягу, но он отвернулся. Чувствовалось, что он из последних сил сдерживается, чтобы не закричать от боли. Я закупорил флягу и убрал.
— У меня здесь есть лошадь. Постарайся как-нибудь вскарабкаться в седло, тогда я отвезу тебя к себе и там залечу твои раны.
Он не отозвался, и тогда я добавил:
— Давай-ка соберись с силами. Надо тебе убраться отсюда, пока те люди не надумали вернуться и довершить начатое.
Он встрепенулся, словно это были первые слова, дошедшие до его сознания. Рука его потянулась к поясу, нашла сумку и вдруг упала. Он весь обмяк, привалясь мне на грудь. Это был обморок.
Тем лучше, подумал я, бережно уложил его на землю и пошел за конем. По крайней мере он не почувствует мучительных толчков поездки, и с Божьей помощью, прежде чем он очнется, я еще успею перевязать ему раны и уложить его в постель. Я уже нагнулся, готовясь половчее ухватиться и поднять его на спину коня, но остановился. Лицо его было покрыто грязью и кровью, сочившейся из ссадин и раны над ухом. К тому же оно было серым и осунувшимся. Волосы каштановые, веки опущены, подбородок отвис. Но все равно я узнал его. Это был Ральф, паж Игрейны. Это он в ту ночь открыл нам задний вход Тинтагеля и вместе со мною и Ульфином караулил под дверью герцогской спальни, пока король получал то, чего добивался…
Нагнувшись, я поднял посланца королевы и уложил его, по счастью, бесчувственное тело поперек спины моего поджидающего коня.
Глава 4
По пути в пещеру Ральф не очнулся, и только когда я уже промыл и перевязал раны и уложил его в постель, он наконец открыл глаза. Посмотрел на меня, не узнавая.
— Ты что, не знаешь, кто я? — сказал я ему, — Я же Мерлин Амброзий. Видишь, ты благополучно доставил послание.
Я поднял нераспечатанный конверт. Но он скользнул бессмысленными, затуманенными глазами куда-то мимо и отвернул голову, поморщившись от боли в затылке.
— Ну ладно, спи, — сказал я, — Ты в надежных руках.
Я посидел у его ложа, пока он снова не погрузился в сон, а потом с конвертом в руках вышел и уселся на своем привычном месте у входа, где так приятно грело солнце. Печать, как я и думал, оказалась королевина. Адресовано послание было мне. Я сломал печать и прочел, что там было написано.
Письмо было не от самой королевы, а от Марсии, бабки Ральфа и ближайшей королевиной наперсницы. Оно было кратким, но содержало все, что я хотел бы узнать. Королева и в самом деле была в тяжести, ребенок должен родиться в декабре. Королева, по словам Марсии, радостно носит королевское дитя, но меня если и поминает, то с горечью, возлагая на меня вину за смерть ее мужа Горлойса. «Она молчалива, но, сдается мне, втайне сокрушается духом, и, как ни велика ее любовь к королю, все же душа ее омрачена угрызениями. Дай-то бог, чтобы это не повлияло на ее чувства к младенцу. Что же до короля, то он не скрывает гнева, хотя с госпожой неизменно добр и ласков и никому не дает повода усомниться в том, что он — отец ребенка. Но, увы, на душе у меня нет спокойствия об этом младенце — я страшилась бы беды от рук короля, если б не то, что он так бережет и, конечно, не захочет огорчить свою королеву. По этой же причине, принц Мерлин, я сим письмом рекомендую тебе в слуги внука моего Ральфа. Для него тоже страшусь я беды от рук короля, и мнение мое такое, что лучше ему служить на стороне, у природного принца, нежели оставаться при короле, почитающем его службу изменою. В Корнуолле для него небезопасно. Вот почему прошу тебя, господин мой, пусть Ральф служит тебе, а после тебя — младенцу. Ибо, сдается мне, я поняла, что означали слова, сказанные тобою моей госпоже: «Я видел яркое пламя и в нем — сияющую корону и меч, на алтаре стоящий, подобно кресту»».
