Ловец бабочек. Мотыльки (СИ) - Демина Карина (книги онлайн полные TXT) 📗
К слову, пещера эта имела весьма внушительные размеры и происхождение неестественное. В обычных пещерах пол не мостят камнем, а стены не убирают кирпичною кладкой. Здесь было сухо и звонко, каждый звук, отталкиваясь от каменных этих стен, множился, нарастал и обретал многие грани.
— К сожалению, она умерла… ее сердце и другое я продал. Да, мои изыскания требовали средств, которых я был лишен. И что мне оставалось?
Панна Цецилия изобразила сочувствие.
…а еще она видела черное кружево. Уместно ли такое будет? Кружево было прелестнейшим и оттого стоило целое состояние. Но для любимого мужа не жаль.
— В моих дневниках описан весь путь. Каждая операция… и я верю, дорогая моя супруга, — пан Штефан приложился к ручке влажноватыми губами, — что однажды у меня получится.
— Всенепременно! — с пылом воскликнула панна Цецилия, которой вдруг страстно захотелось на волю.
— Что мои изыскания совершат переворот в современной медицине… я стану основоположником новой методы… и тысячи, сотни тысяч людей будут благодарны мне за…
Он запнулся и глянул на панну Цецилию поверх очочков своих. Взгляд его был совершенно безумен.
— И вы… вас тоже никогда не забудут!
Она хотела встать.
И выйти.
И… и потолок, грязноватый, закопченный — некогда нынешнее помещение освещали смоляные факелы, а не переносные электрические лампы патентованной системы Эдсона. Так вот, этот потолок, выщербленный и низкий, вдруг покачнулся.
Упасть панне Цецилии не позволили.
Подхватили под ручку.
— Ах, мне вас будет не хватать… но вы-то, вы обязаны понять… живое сердце не хранится долго, а я не подготовился… я просто-напросто не могу упустить такой случай! Тем более, что вы сами не единожды жаловались, будто ваше ведет себя беспокойно.
В тщедушном теле пана Штефана оказалось довольно силы, чтобы дотянуть ее до стола.
И взвалить на этот стол.
Она желала кричать, но крик застыл в горле.
— Это для науки… исключительно для науки…
Панна Цецилия захрипела. Конечно, если помирать ради науки, то оно легче будет… и вспомнилась вдруг первая любовь, позабытая, казалось бы, крепко.
…ах, до чего притягателен он был, лихой парень, сиротинушка круглая, который сиротством своим вовсе не тяготился. Он носил широкие штаны с карманами, рубаху алую и черный камзол. Сапоги скрипучие и нож за голенищем.
Кистенек на веревочке.
Волосы он не стриг, но заплетал в косу.
И в том тоже чудился вызов… ах, до чего сладко было сбегать из дому и до утра бродить по городу, удивляясь, до чего переменился он… было и иное, грешное, заманчивое… и его предложение сбежать отсюдова в Познаньск.
И свой страх.
Как это… нет, не сумела переступить, остереглась, представивши, какой будет их жизнь там, ведь он не только поигрывал, но и крепенькое жаловал, а в подпитии становился лют, безумно-весел…
…уж он-то — жив или нет — не позволил бы сотворить с нею такое.
И посмеялся бы, что Цилечка позволила себя спеленать.
Зелье?
Дышать надобно чаще.
И еще… пальцами получилось пошевелить. Конечно, она ведь всегда крепка была, ей и валерианы в аптеке тройную дозу давать было велено… это хорошо…
— Не волнуйся, если у меня получится, — пан Штефан разрезал платье. — Твое имя войдет в историю!
Да Хельм с нею, с историей, в нее панна вовсе не стремилась, а вот за платье между прочим, двенадцать злотней было уплачено! И гнев придал сил. Был он праведный — ибо сказано в Писании, что негоже женщину обижать, а уж тем паче злить через порчу имущества, оной принадлежащего — на счет имущества, правда, панна Цецилия уверена не была, но все же…
Пальцы сомкнулись в кольцо.
Она выгнула шею, чувствуя, как отступает коварная слабость, и исторгла из груди душераздирающий стон.
— Дыши, дыши глубже… — пан Штефан захлопал по щекам. Но веры ему в этакой заботливости не было, и панна лишь закатила глаза, а изо рта ее послушно хлынула слюна пеною.
— Боги милосердные… нельзя… слышишь, тебе нельзя помирать! Только не сейчас… я дам тебе новое сердце! Молодое! Здоровое!
Вот же ж, брешет и не краснеет! Молодое! Да панна Цецилия видела, из кого он этое сердце доставал.
Он наклонился, прижавшись к пышной груди ухом, силясь уловить ритм, и панна Цецилия поняла, что дальше ждать не может. С трудом поднявши тяжелую руку — будто мокрой ветошью ее набили — она опустила крепенький кулачок на макушку пана Штефана.
Тот ойкнул и сполз на пол.
— Сволочь, — сказала панна Цецилия, садясь на столе с немалым трудом. Все ж победа духа над телесной слабостью не радовала, поскольку слабость никуда не исчезла, да и коварный муженек остался лежать. И как знать, не очнется ли он ненароком…
Панна Цецилия сползла со стола.
Покачнулась.
Ох, и голова-головушка… а всего-то хотелось, что толику малую счастья личного, семейного… она вздохнула горестно, и вздох этот будто бы потревожил гулкую тишину.
Потянуло сыростью.
Сквознячком.
Будто где-то рядом вдруг приотворилась дверь, из тех, которые вовсе не на ледник выходят, а туда, куда людям обыкновенным заглядывать не стоит.
— Мамочки, — панна Цецилия поспешно схватила за ошметки платья, прикрывая объемную грудь, впрочем, без особых на то успехов. Грудь волновалась и лохмотья выскальзывали из непослушных рук.
Холодок стал ощутимей.
И лампы замигали.
Меленько так, будто не способные решить, гаснуть им ли…
Панна Цецилия разом припомнила бабкины гиштории, решивши разом, что и вправду та была колдовкой, если знала такое… и знание это, в сказках переданное, заставило ее выпустить край стола.
…что делать?
…человеку без силы… без амулетов… коленки дрожали, а сердце, собственное, старое, которое и вправду в последние года барахлило, то болью ноющею отзываясь, то слабостью внезапной, застучало быстро.
— Откуп! — воскликнула панна Цецилия, сотворяя в воздухе знак, у бабки подсмотренный.
И холодок завихрился поземкой.
— Я… я отдам вам сердце, — панна Цецилия указала на бадью со льдом, в которой лежало вырезанное сердце. — И почки… и печень…
На полу завозился, застонал пан Штефан.
— Что вы…
— Я, — панна Цецилия осознала, что еще немного и… у него скальпель. И мужчина завсегда женщины сильней, если только… — Я отдам вам его!
— Он и так наш, — раздалось за спиной.
Панна Цецилия оглянулась.
Никого. Только снег рассыпался, искры серебристые коснулись кожу и проткнули болью.
— Сожалеешь? — спросили ее.
— Я… я хотела лишь… хотела быть счастливой!
— И что тебе мешало? — в этом вопросе было лишь холодное любопытство.
— Ничего… и я сожалею, — панна Цецилия закрыла глаза, смиряясь с неизбежным.
— А ты?
Это спрашивали у пана Штефана, который встал на корточки и вид имел весьма непрезентабельный. Впрочем, о виде своем он меньше всего беспокоился.
— Кто вы?
— Мы.
— Я ни о чем не сожалею! Я делал это ради науки! Ради блага всего человечества, а эта женщина… таких множество! Какая от нее польза миру? Никчемные бестолковые существа…
У панны Цецилия горло перехватило от этакой несправедливости. Это она-то никчемная? Бестолковая? Да она… да не сам ли он ее пирожки ел да нахваливал? И суп с флячками, который знатно выходит? Вантробянку, лично панною Цецилией деланую, этими вот белыми ручками? Не пожалела, небось, возиться…
Тот, кто стоял за спиной, рассмеялся.
И смех его остудил.
— Значит, ты хочешь поменять ей сердце?
— Да!
— Мы можем…
— Покажете… покажете, как это делается?
Снег кружился.
Нельзя соглашаться. Бабка говорила, что нельзя… откуп и только… но не приняли… конечно, пан Штефан ей не принадлежит, а потому… чужой вещью не откупиться, а вот своею… и панна раскрыла сумочку, в которой лежали пирожки, заботливо завернутые в промасленную бумагу. Их она собиралась поднести супругу на обед, но…
— Вот, — тихо произнесла она, разворачивая сверток. — Не побрезгуйте свежим хлебом…
