Император Крисп - Тертлдав Гарри Норман (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗
Его слова прозвучали словно обвинение.
— Разве? — как можно нейтральнее спросил Фостий.
— Да, изменился. — Теперь это было обвинением. — До похищения ты не имел и малейшего понятия о том, куда стремишься и чего хочешь. Ты знал лишь, что настроен против…
— Всего, что имеет отношение к отцу, — прервал его Фостий.
— Вот именно. — Эврип едва заметно улыбнулся — Но быть против — легко. Гораздо труднее найти и понять, чего же ты хочешь сам.
— А ты знаешь, чего хочешь, — вставила Оливрия.
— Конечно, знаю, — подтвердил Эврип. Слова «красные сапоги» повисли в воздухе невысказанными. — Но мне, похоже, их не получить. Теперь Фостий тоже знает, чего хочет и что это для него значит, поэтому он стал для меня гораздо опаснее, чем прежде.
— Да, стал. Насколько я вижу, в такой ситуации у тебя два выхода: или ты попытаешься меня устранить — но ты сам сказал, что не хочешь этого, — или станешь работать со мной. Если помнишь, мы с тобой говорили про это еще до моего похищения. Тогда ты меня высмеял. Может быть, нынче ты запоешь иначе? Второй человек во всей империи может создать или найти себе великую роль.
— Но это не будет первой ролью, — возразил Эврип.
— Я знаю, что тебе нужна именно она. Но если ты сейчас посмотришь вперед, то увидишь перед собой только одного человека. А если оглянешься, то увидишь всех остальных. Разве этого недостаточно?
Во всяком случае, этого оказалось достаточно, чтобы Эврип задумался. И когда он ответил: «Это не то, чего я хочу», в его словах не чувствовалось прежней враждебности.
Крисп ехал впереди младших членов императорской семьи. Когда копыта его коня зацокали по булыжной мостовой перед зданием чиновной службы, где некогда был заключен Диген, какой-то прохожий на тротуаре нараспев произнес:
— Благослови вас Фос, ваше величество.
Крисп помахал ему и поехал дальше.
— Вот чего я хочу. — Теперь в голосе Эврипа пробилась болезненная зависть. — Кто станет прославлять генерала или министра? Вся слава достается Автократору, клянусь благим богом!
— И все обвинения тоже, — уточнил Фостий. — Если бы я мог, Эврип, то всю славу отдал бы тебе; меня она волнует настолько мало, что может отправляться прямиком в лед. Но быть правителем империи значит гораздо больше, чем выслушивать приветствия людей на улицах. Пока меня не похитили, я не задумывался над этим всерьез, но с тех пор у меня открылись глаза.
Он задумался, значит ли это хоть что-нибудь для брата. Очевидно, значило, потому что Эврип сказал:
— Мои тоже. Не забудь, что, пока отец воевал, я правил в столице. И не стану отрицать, что даже без бунтов это тяжелейшая работа. Все эти записочки, подробности и пергаменты, на которые смотришь как баран на новые ворота, пока не прочтешь пять раз подряд, да и то это не всегда помогает.
Фостий кивнул. Он часто гадал, захочется ли ему пойти по стопам Криспа и до полуночи корпеть над документами. В империи Видесс столь многочисленная и вездесущая бюрократия развилась именно для того, чтобы снять эту ношу с плеч Автократоров.
Фостий сразу вспомнил мнение отца: «Если ты позволишь этим чернильным душам вести дела, не проверяя их, то как ты узнаешь, когда они начнут надувать тебя? Благой бог свидетель, что без них не обойтись, но он подтвердит и то, что за ними нужен глаз да глаз. Анфим же запустил государственные дела и едва не довел империю до краха».
— Я не стану Анфимом, — возразил Фостий, словно отец и в самом деле произнес эти слова вслух. Оливрия, Эврип и Катаколон удивленно взглянули на него, и Фостий почувствовал, как у него заполыхали щеки.
— Что ж, я тоже, — сказал Эврип. — Если я попробую жить так после смерти отца, то он наверняка выберется из могилы и свернет мне шею костлявыми пальцами. — Он понизил голос и нервно взглянул на Криспа; Фостий предположил, что Эврип шутил лишь наполовину.
— А я только рад, что мне не придется носить красные сапоги, — заявил Катаколон. — Я время от времени люблю от души покутить, а то можно совсем закиснуть.
— Одно дело — покутить всласть время от времени, — заметил Фостий. — Но совсем другое — вовсе не просыхать. Анфим, говорят, никогда не останавливался, даже темпа не сбавлял.
— Жизнь у него оказалась короткая, но веселая, — ухмыльнулся Катаколон.
— Если тебя услышит отец, жизнь твоя тоже окажется короткой, но отнюдь не веселой, — предупредил Фостий. — Любители вспоминать Анфима у него не в почете.
Катаколон немедленно уставился вперед; ему не хотелось пробуждать ярость Криспа. Фостий внезапно осознал еще одну причину, по которой Крисп столь презирал предшественника, чьи трон и жену он сделал своими: все эти годы он, несомненно, гадал, не подбросил ли ему Анфим своего кукушонка?
Из всех троих Фостий, пожалуй, больше всего пошел в Криспа характером, разве что оказался больше склонен к размышлениям, чем к действиям. Эврип отличался по-своему, а зависть из-за утраченного первородства делала его угрюмым. А Катаколон… Катаколон беззаботно поплевывал на всяческие последствия, что ставило его особняком от обоих братьев.
— Когда на твоих ногах окажутся красные сапоги, дашь ли ты мне возможность самостоятельно проявить себя?
— Я же все время об этом твержу, — ответил Фостий. — Может, клятва сделает тебя счастливее?
— Ничто в наших отношениях не сделает меня по-настоящему счастливым, — сказал Эврип. — Но кое-что я усвоил: иногда обстоятельства складываются так, что изменить ничего невозможно… а если и возможно, то в худшую сторону. Будь по-твоему, брат. Я стану служить тебе и постараюсь сделать так, чтобы все остальные служили мне не хуже, чем тебе.
Братья торжественно пожали друг другу руки. Оливрия восхищенно вскрикнула; даже Катаколон неожиданно стал серьезен. Ладонь Эврипа оказалась теплой.
Оливрия смотрела на братьев так, будто всем трениям между ними пришел конец.
Фостию хотелось думать так же, но он знал, что, несмотря на любые взаимные обещания, они с братом до конца жизни не станут спускать друг с друга глаз.
Если ты член императорской семьи, то это, к сожалению, неизбежно.
Если бы Эврип произнес сейчас нечто вроде: «Хорошо, что мы покончили с этим раз и навсегда», Фостий стал бы подозревать его даже больше, а не меньше.
Но младший брат лишь бросил на него быстрый взгляд, проверяя, насколько серьезно он воспринял жест примирения. На мгновение их взгляды встретились. Оба улыбнулись, но опять-таки на мгновение. Братья могли не доверять друг другу, но понимали друг друга прекрасно.
Вместе с императорской процессией они проехали через площадь Паламы и вернулись во дворец. После городского шума здесь их незримым покрывалом окунала тишина. Фостий ощутил, что вернулся домой. После событий последних нескольких месяцев этот факт приобрел для него особое значение.
Он всегда использовал свою спальню во дворце как убежище от Криспа.
Теперь, когда он делил ее с Оливрией, иногда казалось, что ему вновь не захочется из нее выходить. Они, разумеется, не занимались любовью постоянно, причина была совсем другой — Фостий открыл в Оливрии собеседницу, с которой ему хотелось разговаривать больше, чем с кем-либо другим.
Подойдя к кровати, Фостий повернулся к ней спиной и рухнул, словно срубленное дерево. Толстый матрац, набитый гусиным пухом, поглотил вес его тела, и Фостию показалось, что он провалился в теплый сухой сугроб. Поскольку он лежал поперек кровати, Оливрия присела в ногах.
— Все это… — она повела рукой, показывая, что имеет в виду не просто комнату или дворец, но и службу в Соборе и торжественное шествие по улицам столицы, —…до сих пор кажется мне нереальным.
— У тебя впереди вся жизнь, чтобы привыкнуть, — ответил Фостий. — Многое покажется тебе глупым и скучным; даже отец так считает. Но церемонии — это клей, скрепляющий Видесс, поэтому он их терпит, а потом ворчит у себя в кабинете, где его никто не подслушает.
— Но это же лицемерие, — нахмурилась Оливрия; подобно Фостию, она еще не избавилась до конца от фанасиотской «правильности».
