Ледобой. Зов (СИ) - Козаев Азамат (книги без сокращений .txt, .fb2) 📗
— Чего косишься, бестолочь?
— А готово, — Раздай с удивлением таращился на мясо в руке, а затем перевёл взгляд на угол готовильни, за которым исчез Жарик.
Глава 30
— Где он?
Верна со Снежком на руках переступила порог Тычковой избы. Жарик в дальнем углу выглядывал из-за старика, но страха в озорных глазах не было. Мать, конечно, строгая и сильная, по жопке хворостиной может настучать так, что целый день потом не сядешь, но красивые люди не могут сделать о-о-очень больно. Чуть-чуть могут, а сильно — нет. А мама красивая, самая красивая на острове. Золотайка, жена дяди Щёлка ещё ничего, но мама — самая. Он, когда вырастет, на ней женится.
— Ох, Вернушка! Ты какая-то встревоженная! Случилось что? — старик старательно изображая неведение, одной рукой сбил шапку на затылок, второй задвинул мальчишку подальше.
— Да здесь он, — усмехнулась Ясна, утирая лоб рукой в муке. — Ты ведь не собираешься спустить с мальца шкурку?
— Если малец опять вылез на рожон, побегать без шкурки ему не помешает.
— Человек погибал, — Жарик выглянул из-за ног старика. — Ты сама говорила…
— А отец тебе говорил не высовываться!
— Но я человеку жизнь спас!
Хотела было в запале крикнуть: «Купец — не человек!» да вовремя осеклась. Племя, конечно, продажное, за золото и мать, и отца, и родительскую землю сдадут, но пусть мальчишка до всего дойдёт сам. В прошлую войну Безрод и за купцов подставлялся в том числе и даже рубился вместе с ними в одном бою, и пусть боги сами определяют достойных. Да что Безрод, сама билась вместе с Круглоком и его дружиной с морскими находниками. Верна против воли едва не улыбнулась. Ты гляди, как теперь смешно звучит: «Билась вместе с Безродом против морских находников»! Теперь-то все больше пелёнки, скалки, мётлы, сама округлилась малость, больше не катаются под шкуркой узлы и сухожилия, как раньше, да ничего, Сивому так больше нравится. Вот странно, только вспомнишь его и сразу перед глазами встает, только всегда одинаково — смотрит спокойно, даже тяжело смотрит, будто глазами что-то говорит, и когда ни появись, говорит одно и то же: «Держи ухо востро!», и лишь два или три раза отошёл от обыкновения, прибавил: «Верна, любимая, мы с тобой многое пережили. Ты и мальчишки — для меня всё! Береги их и себя!» Правда потом сама над собой смеялась — перебрала, видать, в те дни клюквенной настойки с Золототайкой и Ясной. Ну и что? Болтуна Сивый будет праздновать разве что на пиру за столом Ратника, но сказать это он может в любое мгновение. Не убудет с него. И язык не отсохнет.
— Мам… — осмелев, Жарик высунулся из-за Тычка мало не целиком.
Вроде ругать должна, клясть, обещать спустить шкуру, а она глядит в никуда, молчит и улыбается. Папку вспомнила что ли?
— И то верно, — Ясна махнула на всё рукой, вернулась к тесту. — Образуется, перемелется, а перемелется, мука будет.
— Бегом домой!
— Я вообще-то человека спас, — пробираясь по стеночке, напомнил Жарик, и когда дверной створ открылся для молниеносного рывка, прянул на волю, будто стрела.
Верна лишь за спину покосилась, да зубами хищно щёлкнула, когда сын только собирался нырнуть в дверь. Как ещё на полу жжёный след не остался от детских босых пяток?
— Удивительное дело, — Тычок покрутил пятерней в воздухе. — Выскочил из пекла, ровно из тёплого лягушатника! Это как так?
— Забыл, чей он приёмыш, дурачина? — Ясна из плошки плеснула на старика и тот отскочил, будто от медведя на узкой тропке. — С таким повивальным дядькой вообще всё нипочём!
— Вот-вот, когда надо водой плескаться, их не дозовёшься, а как всё спокойно — будьте нате!
— Ага, именно это сейчас и нужно, — Верна свела брови на переносице и отчего-то пристально вгляделась в Снежка. Тот смешно морщил нос и пускал пузыри во сне. — Мало Сивому бед и неприятностей, только купецких сплетен до кучи не хватало.
— Да уж, — Ясна заправила под плат выбившуюся прядь, и на голубой, расписной холстине остался мучной след. — Вот спасёт Безрод человека, а ему под дых бьют, дескать, спас только для того, чтобы до самой смерти бедолага от всяких бед и горестей мучился.
— Тю, — Тычок фыркнул губами на лошадиный манер и махнул рукой. — Я ещё когда говорил: нет предела людской глупости, а купчишка — первый дурак и есть!
— Уверена, уже завтра слухи поползут, — Верна вдруг почувствовала себя обессиленной, ровно выбило пробку, которая силы держала, и вытекла вся моща до капли. — А тут ещё этот подрастает!
— Что же получается, — Тычок закатил глазки к потолку. — У вас чересполосица выходит? Ледован — Жарован — Ледован? Ледобой — Жарик — Снежок?
Верна кошкой сканула к старику и орлицей нависла над балаболом, даже Ясна испуганно замерла с тестом в руках.
— Дед, я тебя мольбами заклинаю, не произноси это вслух! Даже тут, дома. Про улицу уже не говорю!
— Что ты, девонька, что ты! Язык себе отрежу, а слова купчишкам не дам!
Верна постояла ещё немного, несколько раз вздохнула, сказала отчего-то без касательства Жарика и недавнего пожара просто так, в воздух:
— Щёлк вот Черноглаза просит. Хочет на подходе к запретке на длинной верёвке оставить. Купцы повадились шастать. Потаёнки заставные покоя не дают.
— И дашь?
— Дам. Вот теперь же дам. Все своих псов дадут.
— Говорил же: купчишка дурак! На что взгляд падает, уже продать хочет. А туда, что глазиком нельзя окинуть, постарается носик сунуть.
— Темно уж. Пойду. Жарик, поди, все мётлы попрятал, чтобы я хворостин не надёргала.
— А ты, конечно, знаешь, куда попрятал… — усмехнулась Ясна.
Верна только плечами пожала.
— В лес отволок. Куда же ещё? В избе найду враз.
— Жарик, метлу не могу найти. Не видал?
— Ма, вот клала бы на место, не пришлось бы искать!
— Боюсь, на ночь дом неметён останется. Твой отец прознает, выгонит меня в сарай жить.
— А мы не скажем. А мётлы завтра найдём, ага?
— Растяпа же у тебя мать. Две метлы в доме и обе куда-то дела.
— А я тебе завтра помогу. Вот увидишь, найдём.
— Спать, Жаркий! Я сказала, спать!
— Ма, а про подвиги расскажешь?
— Про какие подвиги?
— Отца.
— Сто раз ведь рассказывала. Что там ты не знаешь?
— А как он Брюнсдюра срубил! Вот это.
— Нет, Жаркий, спать. Ты сегодня… человека спас, устал, поди. У тебя уже собственные подвиги пошли. Отец приедет, будет тобою гордиться.
— А ты будешь?
— А я уже горжусь.
— А Черноглаза куда свела? Я видел.
— Щёлк попросил. Чтобы купцы не забрели, куда не следует.
— Ну, дальше Черноглаза не пройдут. Он как гавкнет, так со страху в порты…
— Спи.
В скупом пламеньке светоча навощённое солнце на стене подмигивало одним глазом, тем, в котором плескался отраженный огонёк. Мальчишки сопели: Жарик слышно, время от времени поджимаясь в калачик и распускаясь, а Снежок умиротворённо, с пузырями. Скоро младший проснётся, есть потребует. А вставай-ка, красота, да сходи вымойся. Жарень такая стоит, что только этим двоим всё равно. Верна встала со скамьи, потянулась, ровно кошка, и выскользнула из дому.
Пса нет. Свели куда-то. Это Коряга понял отчётливо. Скрючившись в три погибели, млеч стоял под раскрытым окном, и пока она говорила, его трясло так, что по хребтине скатывалось и в рёбра отдавало, а когда прошла близ окна и сквознячком её пряный аромат швырнуло наружу, да прямо в нос, он с трудом удержал в груди рёв. Вот честное слово, когда в глазах пляшут разноцветные круги и звёзды, даже не понять, ночь на дворе или день, а в ушах гудит так, что морским раковинам только со стыда удавиться. И, наверное, кто-то трезвый, с разорванной щекой и злющим взглядом что-то орёт в голове, срывает голос, но что ты услышишь за тем неумолчным гулом, который есть стыдобище для морских раковин, и кажется сердце подскочило и в горле стучит — ни сглотнуть, ни вдохнуть.
