Другая половина мира - Ахманов Михаил Сергеевич (мир книг txt) 📗
С плоскогорий, пробивая путь среди прибрежных скал, текли ручьи и реки, питаемые дождями. Вероятно, центральная часть страны являлась водоразделом, ибо на востоке воды текли к Длинному морю, а на западе – к океану. С севера же земли иберов отделялись от материка высокими, но вполне доступными для всадника горами, а за ними простирался гигантский континент, тянувшийся к восходу солнца на десятки или, быть может, сотни соколиных полетов. О тех краях Умбер и его люди знали немногое; там росли дремучие леса, простирались степи и пустыни, струились полноводные реки, а среди всего этого изобилия земли и вод странствовали бродячие племена. Не кочевые, а именно бродячие; кочевники движутся по замкнутому кругу, перебираясь от одного известного места к другому, от пастбища к пастбищу, от стоянки к стоянке, а бродяги проводили всю жизнь в движении, медленном, но непрерывном, мигрируя с востока на запад и нигде не задерживаясь больше двух-трех дней. Существовали, однако, и другие народы, оседлые; а где-то на юго-востоке – возможно, в Нефати?.. – были отличавшиеся от прочих риканнских дикарей, умевшие строить из камня и глины, прокладывать каналы и выращивать зерно.
Огромный мир, гигантские континенты, чьей малой частью являлись земли Иберы и Лизира! Новые злаки и растения, новые животные, новые идеи, пусть даже столь неприемлемые, как идея рабства, должны были скоро хлынуть в Эйпонну, и лишь одни боги ведали, к чему сие приведет, что смоет этот поток на своем пути и что воздвигнет. Во всяком случае, как некогда утверждал мудрый Унгир-Брен, границы обитаемых земель расширятся, а это уже хорошо; человек познает весь мир, а не одну лишь его половину.
Не оказалось бы это знание слишком горьким, размышлял Дженнак. Серебро – прекрасно! Лошади, овцы, козы, плоды – еще лучше! Но вот понятие о том, что человека можно уподобить скоту… Или войны, бесконечные войны, что велись не ради зримых результатов, а по причине одной лишь кровожадности и желания потешить свою гордыню. В Книге Повседневного сказано: умный воюет за власть, земли и богатства, глупый – за идеи. Великие Очаги воевали, сообразуясь с этим правилом; даже тасситы, самые воинственные из всех, сражались за реальные блага, за то, чтоб овладеть правобережьем Отца Вод, добиться выхода к Ринкасу, к торговым путям, к богатству и процветанию. Они не желали оставаться на задворках Эйпонны; они стремились к могуществу, мечтали подчинить Коатль,-и Арсолану, и Одиссар – так, как якобы гласило пророчество утерянной пятой Книги кинара. Но цели их были понятны, намерения – ясны: все та же борьба за власть, богатство и землю, которой боги, зная человеческую природу, не поощряли, но и не запрещали.
Но здесь, в Ибере, сражения, битвы, налеты и осады являлись просто кровавой игрой, развлечением вроде фасита, ибо победитель не захватывал земель побежденного, а, натешившись своим торжеством, сжигал его хольт и уводил его воинов в рабство. Вероятно, идея объединения, мысль о создании государства, была чужда князьям, а в силу этого земля их казалась обреченной на вечную войну. Правда, эйпоннские драммары принесли с собой мир, пусть временный и непрочный, но все-таки мир. Мир этот держался на проснувшейся внезапно тяге к украшениям из разноцветного стекла, ярким тканям, стальным ножам и прочему невиданному добру, привезенному кейтабцами, а также на клинках одиссарских воинов. Соседи завидовали Умберу, но, испытав раз-другой мощь пришельцев, уже не старались заставить их перебраться в свои хольты или силой овладеть их соблазнительными товарами. Что подтверждало истинность мысли О’Каймора: миром правят деньги, монета сильнее клинка, а коль ее подпереть острой сталью, так никто на свете с ней не справится. Дженнак надеялся, что это мудрое высказывание будет верным и на иберской земле.
Как оказалось, зря!
Причиной раздора стала Чолла Чантар.
С того памятного дня на лизирских берегах они больше не расстилали шелков любви; Чолла словно бы успокоилась, уверившись в том, что одиссарский наследник не проскользнет у нее меж пальцев, а Дженнак, вкусив один раз крепкого вина, тосковал по утраченному меду, чей запах казался ему приятней, чем аромат жасмина, а теплые агатовые зрачки – ласковей изумрудных К тому же у Чоллы вдруг возникло множество дел: вместе с жрецами и лекарем она взялась за гортанное иберское наречие, осваивая его все лучше с каждым днем; распаковав корзины и тюки, устроила в своем жилище настоящий арсоланский хоган, увешанный коврами, обставленный резной мебелью и яшмовыми подсвечниками; наконец, обучилась верховой езде и с тех пор начала требовать, чтобы брали ее в каждый поход, затеянный кейтабцами или Дженнаком и Чоч-Сид-ри. Но, разумеется, самой важной ее обязанностью были Песнопения; утром, днем и вечером она простирала руки к солнцу, и звонкий ее голос, оттененный басом Цина Очу, летел над уриесскими берегами, над застывшими водами фиорда, над кораблями, над бревенчатым хольтом и лагерем, что высились друг против друга на скалах.
Первый же гимн потряс сердце Умбера – не меньше, чем сердца его людей. Они видели девушку, заклинавшую вместе с магом солнце, дитя огненосной богини Мирзах; вид ее и голос были столь прекрасными, столь чарующими, что глаза воинов увлажнились, а печень сжалась до размеров кулака. Несомненно, Мирзах и Зеан тоже слушали ее пение; и, несомненно, оно должно было побудить их к любовным ифам, к зачатию жаркого светила, рождавшегося утром из чрева Мирзах и погибавшего вечером в необъятной пасти Зеана. Тем самым Чоар – так прозвали в Уриесе Чоллу Чантар – становилась как бы символом нового дня, его предвестницей и залогом; теперь иберы не сомневались, что Мирзах рождала солнце лишь потому, что в Стране Заката, лежавшей за океаном, ее молили о сем девушки, подобные Чоар, ее сладкогласые жрицы, девы солнца. И вот одна из них прибыла в Иберу! Не просто в Иберу– в Уриес!
Поистине Уриес был покорен дважды, как огненными молниями Паннар-Са, так и голосом Чоллы. И Умбер, его тучный и гневливый повелитель, считал, что привалило ему двойное счастье: во-первых, соседи дрожали в ужасе, устрашенные его союзом с людьми из Страны Заката, а во-вторых, сохли от зависти, ибо трижды в день весь уриесcкий хольт мог внимать волшебному пению Чоар, жрицы Мирзах. По натуре своей иберы являлись людьми необузданными, шумными и крикливыми, обладавшими огненным темпераментом, склонными к раздражительности и гневу, однако эти же качества побуждали их ценить прекрасное, будь то конь, чеканный браслет или красивая мелодия. Но пели они редко и одни лишь оглушительные боевые песни, а музыкой в их понятии являлись барабанный бой да резкие звуки, извлекаемые из бычьих рогов. То, что в голосе Чоллы слышался посвист ветра и звон ручья, лесные шорохи и птичьи трели, рокот волн и шелест трав, казалось им чудом, не меньшим чудом, чем огненное оружие и несокрушимые клинки пришельцев.
Вскоре весть о чудесной певунье разнеслась вдоль побережья, и вожди Авага и Логриса, а за ними и остальные – те, кто не числился в кровниках Уриеса, – прислали гонцов с богатыми дарами, умоляя деву солнца посетить их хольты. К тому времени Чолла уже могла объясниться на иберском и неплохо справлялась с лошадью; а почтение, оказываемое ей, служило залогом безопасности. Да и сама она стремилась повидать как можно больше, движимая не только женским любопытством, но и желанием быть на виду, царить, властвовать, покорять…
И Дженнак с О’Каймором не вынесли ее атаки и сдались. Окончательно сломил их довод о том, что она – арсоланка и, как всякий житель ее Великого Удела, поклялась нести дикарям свет истинного вероучения, а значит, боги защитят ее от всех опасностей и бед. С одной стороны, слова ее казались Дженнаку обычным арсоланским заблуждением, так как Шестеро запрещали обращать в свою веру вооруженной рукой и насильственным путем; с другой, Чолла не собиралась – да и не могла – действовать принуждением. Она лишь пела, и тот, кто желал, мог слушать ее, а мог не слушать; мог преклониться перед Шестерыми либо по-прежнему верить в Одона и огненосную Мирзах.
