Магии не существует, или Криминальный репортер (СИ) - Лифантьева Евгения Ивановна "Йотун Скади" (книги хорошего качества txt) 📗
Калитку открыла девица лет семнадцати:
— Нет, Синициной Ольги Петровны дома нет. На работе мама. А в чем дело?
— Ты только не волнуйся. Отец твой погиб. Сегодня ночью.
— Какой отец? Синицин? Этот алкаш что ли? Туда ему и дорога. Достал!
— Ладно, мне все равно, а вы — родственники, нужно документы оформлять, похоронами заниматься, наследство опять же. Дом, например, переоформить…
— Какой дом? — Встрепенулась девица. — Да нет у него ничего. Не было. Если бы не этот гад, мы бы, наверное, в этой заднице не жили…
Слово за слово, и девушка выложила всю нехитрую историю семьи. В начале девяностых они были "новыми русскими". Счастливыми, как в кино. Михаил Синицин торговал всем, что под руку попадется: лесом, мукой, железом… Молодая жена, дочка-лапочка. Все, как у людей: квартира, машина… А потом пошла полоса невезения. Раз Михаил сам "прокололся", второй раз его "подставили". Нет бы, как другие, переписать квартиру на жену, развестись да и свалить куда-нибудь подальше. Потом, когда все утрясется, можно и вернуться к семье… Нет, он пытался бороться, ввязывался в новые авантюры… В результате и квартира, и машина — все ушло за долги, жили только на зарплату жены, а какая зарплата у нянечки в детсаду, ведь у Ольги Синициной — ни профессии, ни образования, в девятнадцать лет выскочила за молодого "кооператора", думала: всю жизнь будет за мужем, как за каменной стеной… К тому же Михаил еще и пить начал по-черному: нервы не выдержали. В конце концов, Ольга тоже не выдержала, выгнала мужа, он лет пять уже где-то "бичует". Правда, из дома она его не стала выписывать. Где жил? Чем занимался? А черт его знает…
— Вчера этот урод приволокся опять. Пьяный в стельку. Притащил мне конфет, словно я маленькая: "На, доченька, ты же любишь "Белочку"… То ли у него с головой что-то уже стало твориться, то ли еще что. — Рассказывала девица. — А какие документы нужно подписывать? Об отказе о возбуждении уголовного дела? А если не подпишем — шофера посадят? Нет? Жалко…
— В смысле? — Удивился я.
— Ну, что вы сами не понимаете? Если от нас что-то зависит — можно с шофером этим поговорить, и там — как договоримся… Заплатит — подпишем, нет — пусть срок мотает. Должна же от папаши хоть какая-то польза быть…
Я быстро собрался и ушел. Вот бабы! Слава Богу, по трасологии получалось, что водитель не мог видеть потерпевшего — того до самого последнего момента кусты закрывали. А то бы гореть парню… Хотя, в принципе, можно и версию о самоубийстве выдвинуть… Поговорить с экспертами… Какого черта мужик к в кустах так долго стоял, как в засаде — там его следов полно".
Кассета закончилась.
— Да. — Покачал головой Макс. — Еще та девочка-припевочка выросла!
— Да хрен с ней, с этой стервой малолетней. Обидно другое. Я тогда материал не написал. Не "формат". Про рейд писать — скукотища. К тому же капитан меня своим рассказом зацепил, я все думал, как его подать можно. Но потом рукой махнул. Кому нужна эта история без начала и конца? Таких происшествий — пруд пруди. Для газеты — ничего интересного.
— А для людей?
— Для людей — тоже. Вот если бы он свою дочурку грохнул в особо извращенной форме, тогда — да.
— А если написать, как мужик доходил о самоубийства? Что чувствовал? Досочинить, конечно… У Шукшина, кажется, есть что-то похожее.
Я хотел ответить что-то умное про разницу между новостийной журналистикой и литературой, но дверь дачного домика гостеприимно распахнулась:
— Ну-ка, мальчишки, руки мыть и за стол! И мясо не забудьте! У вас там шашлыки еще не сгорели?
Я кинулся к мангалу. Действительно, еще чуть-чуть, и прощай, шашлык! Кусочки лука, нанизанные вперемежку с мясом, уже начали обугливаться.
— Все готово, мама, несем, — крикнул я в домик.
В этот момент Макс щелкнул пальцами — и на меня "накатило". Я вдруг непереносимо-четко почувствовал, как нежатся под весенним солнышком яблони, как пульсируют соки в древесных стволах, а корни жадно пьют подземные воды. Но на этот идиллический пейзаж вдруг наложился другой: черные ветви царапают дождливое небо, кусок какой-то решетчатой ограды, потом в лицо — фары встречной машины, визг тормозов, завывание милицейской сирены.
В себя я пришел только за столом, мама разливала окрошку в мои любимые фаянсовые тарелки, похожие на большие среднеазиатские пиалы.
— Макс, ты это зачем? — Спросил я его. — Кончай магуичить, а?
— Надо. Чтобы не расслаблялся. — Хихикнул он. — Я то уж больно благостно у тебя стало в последнее время. Захотел быть счастливым и при этом не разучиться писать?
Ветер Омкара
Песчаные увалы на южном берегу Тары похожи на прибалтийские дюны. Те же сосны на склонах, тот же нескончаемый ветер.
Северный берег — равнинный: болота, камыш, островки ивняка. Ветер качает камыши, от этого в сумерках схожесть с морем еще сильнее. Настолько, что в воздухе чудится соленый привкус.
Я сижу на вершине увала, смотрю за реку и думаю о том, что когда-то здесь действительно был океан. Потом медленно, словно нехотя, поднялась земная кора. Базальтовая плита, не выдержав собственной тяжести, треснула вдоль линии шельфа. Прошли века, разлом стал речным руслом. Поэтому Тара течет с востока на запад, между ней и Северным Ледовитым океаном — километры и километры болот. Знаменитое Васюганье, где нет сейчас ничего, кроме тайги, комарья, нефти и костей тех бедолаг, кого заносила в эти края нелегкая судьба.
Еще я думал о странной женщине, рассказавшей мне сказку о древнем море и о "кольцевых структурах" — открытых недавно областях напряжения земной коры.
— Плиты равнин — не монолиты. Они рассечены на куски, которые движутся относительно друг друга. По разломам рвется к поверхности раскаленная магма. В таких местах, как здесь, напряжение особенно высокое. Омкар — зародыш будущего вулкана. Через миллионы лет тут поднимутся молодые горы. — Когда Нина Владимировна говорила, она смотрела сквозь собеседника, будто видела, как трескается земля, и взметаются в небо огненные фонтаны.
Приехать в Окунево меня соблазнил Олег-Шаман.
— Нет, ты прикинь! Скоро Ново-Ратри. Десятиночие то есть. Праздник самый большой у них. Народ продвинутый собирается. Нет, не только верующие. Просто — потусоваться. Археологи там каждое лето роют, ученые всякие. Получается типа фестиваль. Прикинь: арати — это сейшен такой в храме, поют благостно, но клево, играют кто на чем… Мы в палатках зависаем, солнце, речка, никаких Канар с Багамами не надо. — Тараторил приятель.
Потом он исчез из города, уехал в свое Окунево.
В начале августа наше рекламное агентство разогнали на каникулы. Все равно заказов — ноль, клиенты — на тех самых Багамах-Канарах. Мне грозили две недели в душном городе. Дни пустые, как ржавая консервная банка. И необходимость каждый вечер приходить в слишком большую, гулкую, накаленную солнцем квартиру.
В первый "день свободы от забот" я напился как свинья и попытался снять шлюху. Девочка радостно пошла ко мне, но у нас ничего не получилась. Она оказалась студенткой какой-то шараги. Подпив, полночи плакалась мне на жизнь: родители — козлы и алкоголики, сестра — сучка, парень бросил, счастья нет… В конце концов я уже ничего не хотел. Только подливал ей вина и подкладывал закуски, чтобы молчала, пока у нее занят рот.
Я выпер подругу в шесть утра, дав ей денег на "маршрутку". Попытался отстирать футболку, по которой деваха елозила накрашенной мордашкой — рыдала у меня на плече. Черные разводы косметики от воды стали еще гуще. Я со злости выкинул футболку в мусоропровод, а потом долго пытался сообразить: что это было. Или — искусный вариант "динамы", или я — идиот… Или — импотент. Или — то и другое сразу.
К обеду я решился. Купил билет, протрясся шесть часов в еле живом "ПАЗике". Автобус довез меня до деревенского магазина, запертого на огромный висячий замок. Развернулся, выпустил из выхлопной трубы чадную струю и попылил обратно в город.
