Внучка берендеева. Третий лишний - Демина Карина (читаем книги онлайн .TXT) 📗
Она говорила уже, не глядя на меня, без страха или тоски, но будто бы сама с собой. Голову набок склонила, пальчиками коснулась тяжеленных заушниц.
– Заберет? Пускай… главное, помолиться… и в баню… а то станут девки обмывать, шептаться будут, что боярыня грязью заросла… в столицах все завистливые. Я-то легко уйду… что тут… а там сынок мой ждет. Знаю, давно ждет… притомился, должно быть… кто ему колыбельку качает? Кто песенки поет? Я хорошие знаю… мне мамка не пела, но я знаю… а дед говорит, что дурная, если поперек судьбы хочу… просто песенки… и одеяльце… вдруг да в ирии сквозит?
Она обернулась.
Уставилась на меня глазищами, в коих разума – ни на каплю. В руки вдруг вцепилась.
– Вдруг да в ирии сквозит? А у него одеяльца нету! Я говорила, что надобно его с одеяльцем… а они – что Божиня позаботится…
– Савушка! – Боярин бежал по дорожке, растерявши всякую солидность. Пыхтел, полы шубы подхвативши, боярский малый посох в подмышку сунувши. Шапку – в другую. За ним и девки неслися сенные в сарафанах нарядных, зеленых. Спешили, торопилися, да не могли поперед хозяина скочить, оттого и гляделося это дюже забавно. – Савушка, вот ты где…
– Это он все. – Красава дернула меня. – Он! Он продал наше дитятко… польстился на золото царское. А теперь вот притворяется невинным. Но Божиня все видит! Божиня его накажет!
– Савушка!
Он был высок.
И некогда, должно быть, хорош собою. Ныне же раздался телом, обрюзг. И кафтан, шитый из дорогой ткани, не скрывал этое обрюзглости. Нависал над поясом золотым живот. Блестело испариной красное лицо с чертами крупными.
Из мясистого носа торчали седые волосы.
А борода боярская рыжею была.
На щеках же, скрозь красноту, конопушки виднелись.
– Савушка… – Он выдохнул и шапку с головы стянул. – Зачем ты ушла? Простите, сударушка, что она вам тут… наговорила.
– Ничего. – Боярыня хитро улыбнулась. – Ничего не сказала. Знаешь же, что сказать не могу. Это тайна.
Она прижала палец к губам.
– А вот показать… все ей показала… как есть показала… и теперь она знает правду!
У меня ажно похолодело все.
А вдруг да… мне сию правду и точно знать не покладено. Глянул на меня боярин, роту открыл, да и закрыл: девки аккурат подбегли. Засуетилися.
– А куда ж вы, матушка, сгинули… а мы так в волнение пришли… а ну как заблудилися… а если б споткнулися, ноженьку поранили… – гомонили они все разом, боярыню окружая. У меня и то перед глазьями зарябило от зелени да шитья.
Богато живут, ежель и холопки в шелка рядятся.
– Моя жена, – боярин шапкою отер пот со лба, – говорит, сама не ведает, чего…
– Ой, матушка… солнышко-то припекает, вы перегрелися…
– Кыш пошли, кликуши. – Красава попробовала вырваться из цепких девичьих ручек, но не позволили. А меня ажно замутило.
Вспомнилися иные девицы.
И то, как верещали они, приговаривали…
…нет, не виновная я в их смерти. И бабка не виновная. Хочу так думать, да совесть не угомонится никак, все нашептывает, что, когда б не мы с бабкою, жили б девки долгую жизню. Были б счастливы? Кто знает, может, и не были б, да все одно…
– Кыш!
– Красавушка, не надо… выпей вот. – Боярин сдернул с пояса флягу чеканную и девкам сунул. – Дайте боярыне отвару…
– Матушка, выпейте… всего глоточку…
– А и выпью. – Она остановилась и вырываться перестала. – Почему б не выпить? Я все сказала… все показала… и теперь…
Она вырвала флягу из рук растерянной девки и поднесла к губам.
– Она видела, понимаешь… она видела… и ей ты не скажешь, что я умом повредилась, что несу невесть что… клятва… знаешь, в чем радость безумия, Зослава? Мы не ведаем, чего творим… мы не властны над своим разумом, а значит, ни одна клятва… они слетают, как слетают оковы…
– Савушка, – простонал боярин. – Это у нее… после того, как сыночка нашего потеряла… вот и повредилось, все ей мерещится глупое…
– Мерещится. – Красава сделала глоток. – Никак иначе… а знаете, что обидно? Я потеряла. А он… у него наследник недавно родился… а ведь клялся, что изменять не станет… и она клялась, что мы с нею вдвоем… сестры… до скончания времен сестры. И они тоже безумны, если клятвы их ничего не значат. Как вы думаете?
Ее взгляд вдруг потускнел.
И пальцы разжались, но ловкая девка не позволила фляге упасть. Другая и боярыню подхватила.
– Вы уж извините. – Боярин шапку кое-как напялил, лысину прикрывая. – Не думал, что она этакое учинит… хворая она… вроде и здоровая, а как распереживается, то и несет невесть что.
И глянул так, искоса, мол, верю ли…
А я чего? Кивнула. Мол, так и есть.
Хворая.
А хворым многое простительно, даже клевета на царицу-матушку.
Глава 4
Про царицу-матушку и ея милости, от коих не откажешься
Арею только и дали время, что помыться.
А может, мылся он слишком долго. Сначала все глядел на купальню, не способный заставить себя переступить порог. Вид воды вызывал тошноту.
Отторжение.
А ну как коснется она кожи, та зашипит, и пламя погаснет.
Это не он – оно, упрятанное под сердцем заветным угольком силы, беспокоилось. И Арею стоило немалого труда беспокойствие унять.
Он сделал шаг.
И другой.
Вдохнул влажный тяжелый воздух. И осознал, насколько грязен. Зарос. Одичал. Одежда и та к телу прилипла. Вон, Хозяин, показавшись, кривится…
– Я ж не сам, – сказал Арей и рубаху стянул.
Ее проще выкинуть, чем отстирать, да только не в его положении одеждою кидаться. Гордость гордостью, а все ж он, Арей, как есть нищий.
– Сюда клади, охламонище, – велел Хозяин, пальчиком на лавку указывая. – Пришлю кого из молодших… а то ж и вовсе закоростишься…
Спину, что характерно, потереть не предложил.
В купальнях по предрассветному часу было тихо. И благостно.
Горячая вода.
Местное мыло, пусть и не духмяное, темное, но едкое. И грязь, казалось, слоями сползала с кожи. И сама эта кожа делалась тоньше.
Мягче.
Боярская, чтоб ее…
…вода, поначалу злая – чуяла стихию иную, враждебную, – норовила обжечь, но после смирилась, успокоилась. Она стекала по шее, по плечам, унося усталость.
Арей и не понял, насколько устал.
…громко, упреждающе хлопнула дверь.
И в купальню заглянул мрачный Еська.
– Живой? А и хорошо… до холеры… матушка тебя видеть желает… немедля, – он говорил и глядел под ноги, и вряд ли от излишнее стыдливости. А после вскинулся, тряхнул головой. – Матушка… ты слушай ее… она хорошая… когда ей что-то надо, она очень хорошая. Только не спеши соглашаться.
И усмехнулся так, кривовато.
– Это как на рынке… на первую цену товар не берут.
Арей кивнул: мол, понял.
Испугался?
Нет. Отнюдь. Устал он бояться.
Преисполнился надежд? Скорее уж опасений. Дела царские его не касались, а раз уж коснулись, то с этакого прикосновения и без шкуры свежестиранной остаться недосуг.
– Я тебе там одежки принес… ты вроде с Евстей одного сложения, авось и подойдет.
– У меня своя имеется.
Про одежду говорить безопасней, нежели про царицу и планы ее, про которые Еська если и не знает, то всяко догадывается.
– Имеется, – согласился Еська и палец в ухо засунул, поскреб. – Только нечего матушку ее видом смущать… небось царица, а не просто так… и не кривись. Чистое все.
Шелковая рубаха.
Кафтан черный из бархату.
Благо, ни каменьев, ни золота. Простая одежа, если б не ткань – мягкая да текучая, к телу льнущая, – вовсе б обыкновенной была.
А сапоги Арей свои надел.
Пусть помятые, истоптанные изрядно, зато по ноге.
Еська за одеванием наблюдал молча. Только, пояс протянув, заметил:
– Думаю, голова у тебя есть, потому и сообразишь, что в ее присутствии лучше помалкивать. И не колдовать. Она этого очень не любит…
…ждали.
…родич дорогой хмур, что туча грозовая. Набычился, но ни слова не сказал. Только окинул с ног до головы цепким взглядом.
