Волчица - Хаусман Клеменс (бесплатные серии книг .TXT) 📗
— Свен, Свен, о, Свен!
Христиану казалось, но он молится, но сердце его твердило одно:
— Свен, Свен, о Свен!
Последний час, что оставался до полуночи, утратил половину, и звезды восходили, отсчитывая долгие минуты; и его раздувающееся сердце, и усыхающий мозг, и агония боли в болтающихся по обе стороны туловища руках, словно сговорившись, устрашали волю, что обладала лишь кажущейся властью над бегущими ногами.
Мех плотно прилегал теперь к телу Белой Шубки; не выбивался ни единый клочок, ни одна лента; бегунья, ранее державшаяся прямо, теперь странно наклонилась и вытянулась вперед. По временам она мчалась длинными прыжками, набирая скорость, и Христиан мучительно старался не отставать.
Звезды восходили, близился конец, и черный выводок снова появился сзади, следуя за ними по пятам. Ах! если бы только их можно было заставить замолчать, не шевелиться, не сбрасывать свои обычные безобидные маски, дабы эти лики не подгоняли несущуюся с последней быстротой и самую смертоносную их соплеменницу! На что они походили? Узнает ли он когда-либо? Не будь он вынужден бежать за падшей тварью, которой придется вскоре обрести истинное обличие, он мог бы повернуться и пойти за ними. Нет — нет — не так: будь он волен делать что-либо еще, кроме как мучительно гнаться, гнаться и гнаться за ней, он просто остановился бы, застыл в неподвижности и умер, избавясь наконец от боли, что причиняло дыхание.
Вконец растерявшись, он внезапно засомневался в собственной личности, в своей истинной форме. Он не мог быть настоящим мужчиной — точно так же, как это бегущее существо не могло быть настоящей женщиной; его истинный облик был лишь воплощен в форму мужчины, но каков он был, Христиан не знал. Не ведал он и истинного облика Свена. Свен упал к его ногам, когда он ударил его — он… родного брата… он споткнулся о распростертое тело, и был вынужден перескочить через брата и побежать еще быстрее, ибо поцеловавшая Свена неслась стрелой.
— Свен, Свен, о, Свен!
Почему звезды перестали трепетать? Не иначе, наступила полночь!
Вытянувшееся стремительное существо бросило на него свирепый, яростный взгляд и рассмеялось с диким презрением и торжеством. В мгновение ока он понял причину: еще немного, и она ускользнула бы от него. Почва здесь шла под уклон и была покрыта льдом, а с другой стороны поднималась под крутым углом; между двумя склонами оставалось достаточно места для стопы, но едва ли удалось бы устоять на ногах — однако росший там куст можжевельника мог послужить вполне надежной опорой для руки и позволить человеку с крепкой хваткой благополучно миновать опасный участок.
И вот, хотя первые секунды последнего мгновения уже истекли, тварь осмелилась оглянуться и злобно рассмеяться над преследователем, чьи руки были бессильны помочь.
Развязка вдохнула судорожную жизнь в его последнее великое усилие; его воля неукротимо восстала и быстрота его была несравненной. И не успел еще замереть ее смех, как он устремился вперед, опережая ее, и повернулся, преграждая ей путь, и приготовился к схватке.
Она в отчаянии кинулась на него, сделав обманное движение правой рукой, и вся развернулась в прыжке — так бросается дикий зверь, чтобы убить. Одна рука Христиана не в силах была сжаться в кулак, другая была не в силах направить пальцы, но он все же поймал и удержал ее. И они упали вместе. И он, чувствуя, как одна рука соскальзывает, а другая разжимается в ослепляющей боли переломанных костей, вцепился зубами в край ее одеяния у колена. Борьба была недолгой: она стряхнула его руки, поднялась и победоносно выпрямилась над ним.
Молнией блеснул ее топор, когда она ударила его по шее — раз, другой — и его жизнь, его кровь хлынула из глубоких ран, окрасив ее ноги.
Звезды взошли, и стала полночь.
Предсмертный вопль, который он услышал, был исторгнут не им, так как его стиснутые зубы еще не успели разжаться; и этот ужасный крик начался с женского визга, но сменился и завершился воем зверя. И прежде, чем последняя тьма заволокла его умирающие глаза, он увидел, что Она превратилась в Это; и более того, что Жизнь уступила место Смерти — беспричинно, непостижимо.
Ибо он не мог предполагать, что никакая святая вода не бывает столь свята и так властно не искореняет зло, как живая кровь чистого сердца, пролитая по доброй воле из преданности ближнему.
Его собственная истинная и сокрытая сущность, которую он так хотел познать, стала осязаемой, узнаваемой. Ему казалось, что великая и радостная безграничная надежда на спасение брата разрасталась до звездных пределов и, не вмещаясь в ограниченную форму человека, жаждала нового воплощения, бесконечного, как звезды.
И эта истинная сущность была равнодушна к тому, что мозг человека усыхал, сокращался, пока не превратился в ничто; что тело человека не могло удержать громадную боль его сердца и извергало ее через красный разрез, зиявший на шее; что черный шум снова нарастал позади, усиленный этой растворяющейся формой, и навсегда затмил зрение, слух, чувства человека.
В раннем сером свете дня Свен случайно наткнулся на человеческие следы — человек бежал, как он понял по отпечаткам в снегу; направление, в котором шли следы, возбудило его любопытство, поскольку чуть дальше их линию должен был пересечь край отвесной скалы. Он двинулся по следам, и тут его внимание привлекло расстояние между отпечатками — бегун мчался такими же длинными прыжками, как сам он во время бега. Свен понял, что идет по следам Христиана.
В гневе он с безразличием воспринял ночное отсутствие брата, но теперь, увидев, куда ведут следы, ощутил угрызения совести и страх. Он не подумал и не позаботился о своем бедном обезумевшем близнеце, который мог — возможно ли это? — в помрачении броситься в пропасть.
Его сердце замерло, когда он подошел к тому месту, где Христиан прыгнул вниз. Нависавший над обрывом снежный козырек обрушился, когда Христиан оттолкнулся — и, напрягая зрение, Свен не различил под скалой ничего, кроме снега. Он пробежал по верхнему краю несколько сотен ярдов, пока не добрался до провала. Здесь он, оскальзываясь, спустился вниз, а затем вернулся к сугробу у подножия склона. Отсюда вновь уходил вдаль след стремительного бега.
Свен стоял в раздумье, досадуя, что кто-то мог совершить прыжок, на который сам он не отважился; сердясь на себя за то, что поддался болезненным мыслям; тщетно гадая о цели безумной выходки Христиана. После он медленно побрел вперед, почти бессознательно идя по следу брата, и вскоре достиг места, где следы удваивались.
Второй след составляли отпечатки маленьких ног, маленьких, как у женщины, хотя шаг был шире, чем могли бы позволить женские юбки.
Такие следы могла оставить Белая Шубка.
Страшная догадка ужаснула его, настолько страшная, что он не желал в нее верить. Однако лицо Свена стало пепельно-белым, и он тяжело задышал, чувствуя, как сердце замирает в груди. Невероятно? Пристальнее рассматривая следы, он увидел, что чуть дальше женский след изменился, свидетельствуя о быстром беге; ноги бегущей теперь глубже погружались в снег и легче опирались на пятки. Невозможно? Но могла ли так бежать другая женщина, кроме Белой Шубки? Мог ли бежать так другой мужчина, кроме Христиана?
Догадка превратилась в уверенность.
Здесь Белая Шубка, одна, в темной ночи, спасалась от преследования Христиана.
Подобное злодейство разжигало в сердце и разуме Свена ярость и негодование. И это зло угнездилось в его родном брате, который еще недавно был достоин любви, достоин уважения, хотя и глуповат в своей кротости! Он убьет Христиана; будь у Христиана столько же жизней, сколько он оставил следов, месть потребовала бы отнять их все.
Охваченный смертельной ненавистью, Свен заторопился дальше. След шел достаточно ровно, но Свен не мог двигаться с быстротой брата и Белой Шубки и вскоре вынужден был остановиться, чтобы перевести изнуренное дыхание. Он громко проклинал Христиана и в бешеном порыве страсти выкрикивал имя Белой Шубки. Его горе изливалось яростью, невыносимой мукой жалости и стыда при мысли о том, что любимая, Белая Шубка, такая свободная и сияющая в минуту расставания после поцелуя, тотчас вынуждена была убегать, как затравленный зверь, отчаянно пытаясь спастись, и его обезумевший от ревности брат следовал за ней по пятам, в то время как сам он, ее возлюбленный, спокойно спал у огня. Если бы он знал, думал он в яростном и тщетном бунте против жестокости случившегося, если бы он только знал, он защитил бы ее всей силой любви; но теперь он мог оказать ей лишь одну услугу — убить Христиана.
