Клинки и крылья (СИ) - Пушкарева Юлия Евгеньевна (серии книг читать бесплатно TXT) 📗

Пушкарева Юлия Евгеньевна

Клинки и крылья

ПРОЛОГ

Ночью Кетхе, дочери Кольдара из клана Белой горы, снова приснился Бадвагур. Она не очень удивилась, потому что в последнее время это случалось всё чаще. Кетха даже не запомнила, что именно там, во сне, происходило: нечто запутанное, радостное и тревожное. Сеть из дорог в снегах, знакомый перевал, тёмное горло пещеры, где они с Бадвагуром виделись тайком от её родителей и брата, вождя клана… И, конечно же, камни. Их цвета проступали на сколотых гранях грубо и медлительно, но потом умелые пальцы резчика придавали им более миролюбивый, осмысленный вид.

Просыпаться ей не хотелось.

Кетха встала раньше всех и, одевшись, тихонько толкнула дверь. В общей части дома было темно и пусто. Из спальни Тингора доносился раскатистый храп, за дверью родителей застыла тишина. Ноги Кетхи — маленькие и быстрые, как у истинной агхи — ступали мягко и не создавали шума, но всё равно каждый выдох казался ей оглушительно громким. Что будет, если кто-нибудь проснётся и выглянет?…

Она вздохнула, пряча под накидку растрёпанные со сна волосы. Стянула ремешки ботинок из козьей кожи, одёрнула платье, мельком — по привычке — заглянула в зеркальце: если честно — так себе, круглощёкое и заспанное лицо… Бадвагур, пожалуй, никогда не видел её такой; и слава духам гор. Если они всё-таки поженятся («Не если, а когда», — сердито исправила себя Кетха: ведь она (сердце тут всё ещё пропускало удар) — его наречённая невеста…), то, может быть, увидит. А может, и нет: мать учила Кетху, что хорошая жена должна оставаться самой красивой агхой для своего мужа… Или хотя бы пытаться — если уж вместо алмазного сияния ей досталась тусклая миловидность берилла.

Кетха наскоро собралась; от волнения лицо стянуло неосознанной улыбкой. Проснётся ли брат? Вряд ли. Вчера Тингор опять допоздна засиделся с делами, добивая и без того подслеповатые глаза над громадной пергаментной книгой, куда вносились записи о судебных разбирательствах в Гха'а. Как и всякая агха, Кетха не умела читать, так что ряды жирных (а на первых страницах — старых и выцветших), угловатых рун оставались для неё почтенной тайной. Отец с гордостью (он вообще гордился Тингором так, что это иногда смущало посторонних) рассказывал Кетхе, что именно её брат, его крутоплечий сын, теперь отвечает за закон Семерых в Городе-под-горами. Полагалось радоваться и удивляться каждый раз так, будто слышишь впервые: отец давно начал забывать, о чём уже говорил. Мать шикала на Кетху, если в нужных местах речи она не улыбалась.

В последнее время Тингору, кажется, вообще всё больше доверяли среди Семерых — вождей кланов Гха'а, совет которых испокон веков решал все внутренние дела. Кумушки с их яруса, собираясь вечерами вокруг пещерного источника, шептались о том, что старый Далавар начинает сдавать. Тингор — молодой, отчаянный и настроенный на свирепые битвы с людьми — начинал завоёвывать любовь города. Он один во всём Гха'а, наверное, осмеливался открыто радоваться падению Ти'арга, который столетия назад своим возвышением оттеснил агхов далеко в горы и обрёк их на нищету. Люди, по его мнению, как были, так и остались врагами детей гор, и ничто в мире не способно закончить эту древнюю вражду… Так думали многие, но один Тингор кричал на каждом углу; глаза его при этом краснели, а в уголках губ скапливалась слюна — Кетхе становилось грустно и слегка противно, когда она видела его таким. «Пусть они перегрызутся друг с другом и вернут нам наконец-то место в Обетованном! — пытаясь кричать повнушительнее, Тингор постоянно срывал голос и задыхался. — Если только королева Хелт и додумалась до этого — прекрасно, пусть делает с южными королевствами, что ей угодно, а потом поделит их с нами. Проще будет ужиться с Альсунгом, чем со лжецами из Ти'арга и Дорелии — сколько раз… — (тут Тингор обычно тыкал пальцем в сторону архивов Гха'а — или в ту сторону, где они, на его взгляд, должны были находиться), — сколько раз их короли обманывали наших предков? В любой нашей хронике об их подлости больше страниц, чем о нашем величии!..»

Вздохнув, Кетха натянула пояс с серебряными бляшками — он обозначал статус незамужней девушки. Одну из бляшек украшала крошечная фигурка из оникса, одна из подаренных Бадвагуром статуэток, и Кетха намеренно задержала на ней пальцы. За годы — долгие годы, с детства — у неё скопилось собрание статуэток Бадвагура: больших и маленьких, вырезанных небрежно или до занудности тщательно, в течение нескольких лун. На поясе была длинноволосая девушка с рыбьим хвостом вместо ног. Русалка. Кетха упоённо повторила про себя диковинное слово: от него веяло жутью, волшебством и морем — всем, чего она никогда не видела. На рисунки с женщинами-рыбами Бадвагур, конечно, наткнулся в архивах; он любил копаться там не меньше, чем вырезать. Наткнулся — и не мог уснуть несколько ночей, пока не вырезал сто шестой подарок для Кетхи…

Кетха опустила голову, на секунду замерев в тишине каменного дома. Ей вспомнилось то, что не должно вспоминаться, вернулась боль — свирепая, точно долгие зимние вьюги на перевалах. Нет от такой боли ни тепла, ни спасения.

На последнем Совете Семерых Тингор отдал голос за то, чтобы Бадвагура признали кхилиру — отщепенцем, изгнанником, нежеланным гостем под родным хребтом. Если он осмелится вернуться, входы в Гха'а будут для него закрыты — потому что нет иной судьбы для того, кто пролил кровь сородича…

Бедный Мунидар. Он был угрюм, но слишком уж любил пиво и (соответственно) грязноватые шутки. От Кетхи, как и от девушек вообще, стыдливо укрывали их смысл, но она, чуя грязь, вспыхивала всякий раз, оказываясь с Мунидаром в одной компании. Мунидар был недурным ювелиром, приятелем Тингора и доводился им (если Кетха правильно помнила) четвероюродным братом. Клан Белой горы долго оплакивал его, однако никто почему-то не спросил открыто — а Кетха спросила бы, будь у неё право на это, — как, собственно, могла произойти такая беда? Пусть Бадвагур сбежал ночью, точно вор, вдвоём с вероломным некромантом (а именно так выражался Тингор, зачитывая обвинение), но что Мунидар — с оружием и в доспехах! — забыл в той же самой заброшенной шахте?… Он не мог, просто не мог оказаться там случайно, и это мучило Кетху. Она не понимала, как может мать чувствовать то же самое — и смотреть на Тингора с прежней любовью.

Возможно, надо самой быть матерью, чтобы понять.

Кетха была уверена, что Бадвагур невиновен — а если виновен, то сам не сумеет жить с такой ношей и кается, наверное, ежечасно, поочерёдно исповедуясь над каждым своим резцом. Она ни мгновения не сомневалась в этом — и, вызвав семейный скандал, каталась у брата в ногах, умоляла его выступить в защиту Бадвагура… Ничего не помогло. Тингор пнул её тогда, будто собаку, а следом ещё и плюнул — Кетха, глупая простушка, забыла, что сильнее всего его бесят как раз женские слёзы. Ни отец, ни мать не заступились: воля вождя свята для всего клана, и кровь тут (особенно если речь о дочери, бесполезном придатке к роду) совершенно ни при чём.

…Так что же всё-таки случится, если она разбудит кого-нибудь? Пожалуй, ничего особенного. Тингор разозлённо зашипит на неё (брат всё чаще срывает на ней гнев, исходя ненавистью к Бадвагуру и всему клану Эшинских копей), назовёт бесстыжей и гулящей, однако ни на что другое у него не хватит запала. Мать вспыхнет и скажет, чтобы Кетха не смела покидать дом без родительского разрешения, да ещё почти ночью и в одиночестве… Разве она хочет, чтобы честное имя их семьи к вечеру трепали по всему Гха'а? А отец… Кетха притронулась к шее — в горле ей снова, уже в который раз, мерещился горький шершавый комок. Отец молча запрёт её в комнате. И ещё, если будет не в настроении, пообещает найти для Кетхи нового жениха: знает, что это пугает её сильнее любых наказаний…

Никто в этом доме не забыл смерти Кадмута, сына Далавара, самого достойного воина и одного из лучших кузнецов в нынешнем Гха'а. Не забыл и не простил.