Тени леса - Войцек Виктория (лучшие книги читать онлайн txt) 📗

Виктория Войцек

ТЕНИ ЛЕСА

Николай Гумилев.

Песня о певце и короле

ПРОЛОГ

Шесть дней назад

О, господин, мой господин.

Ваша рука такая холодная, тонкая, пальцы с трудом сжимают мою ладонь. Ваше лицо бледно, точно заснеженное поле, а волосы, стоит провести по ним, ломаются и выпадают. Никогда раньше я не видела вас таким.

На столе догорает свеча. Порой страшно становится, что пропадет огонек, а вместе с ним — и вы, мой господин. Поэтому я и держу так крепко: отпустить не могу, ведь нет у меня никого, кроме вас. И никогда не было.

Как славно, что вы не читаете мысли, хотя раньше я думала, и это вам подвластно. Маленькая была, глупая. Верила во всякие небылицы и тряслась, когда вы рядом проходили: а вдруг узнаете, что я кувшин разбила, а вдруг накажете. Или вовсе казните. Как маму.

Но вы всегда были добры и прощали не только порченую посуду, но и порченые жизни. А их на моем счету немало, мой господин, уж вам ли не знать. Сколько бы вы меня ни учили, как бы ни пытались сделать мягче, я привыкла, что моя комната — на нижних этажах, там же, где темница, что руки способны ломать кости. А стальную чешую я люблю куда больше, чем платья.

Только с вами я позволяю себе улыбаться, не тускло, как во время приемов или на встречах с Советом, а по-настоящему. Только с вами я кутаюсь в шкуры животных так, что только ноги босые обезображенные торчат, и задаю вопросы — множество глупых и очень наивных вопросов, в ответ на которые прочие лишь отмахнулись бы.

— Члены совета хотели выпроводить меня из ваших покоев, господин, — говорю и не узнаю свой голос. Он низкий, хриплый, совсем чужой. Даже смех глухой, точно старая собака лаять пытается. — Потому что капитан стражи — не нянька. Только кто ж о вас позаботится, господин? Ужели они?

Сухие губы пытаются растянуться в улыбке, а я вижу, как по нижней трещина ползет, надвое рассекает. Стараюсь даже не хмуриться, но как же сложно это, когда хочется вовсе вскочить, подойти к столу, схватить чернильницу, а затем что есть силы в окно бросить. Кажется, что с ума схожу от бессилья. Ведь я помочь должна, мой господин. Но могу и лишь гладить вашу ладонь и иногда в огонь поленья подкидывать.

— Благодарю.

Вас почти не слышно. Слова пропадают в треске камина и шелесте листвы, который доносится с улицы. Но я понимаю и так, потому что боюсь пропустить нечто важное.

— Так не за что, — отвечаю и виновато голову опускаю, а затем и вовсе склоняюсь, чтобы прижаться лбом к вашему запястью.

Уж сколько раз в ваших покоях была, казалось бы, знаю, где и какая вещь лежит, но сейчас это место чужим кажется — холодным, мрачным, неприветливым. А еще здесь пахнет смертью. Я слишком хорошо знаю, как она пахнет. Была бы возможность — забрала бы вас отсюда к себе, где сыро и крысы бегают. Да вот только не поможет это.

Забавно, но даже из брюха чудовища диковинного три выхода есть, а у меня — только один: жизнь за жизнь. И если б моя сгодилась — отдала бы, не раздумывая. Но всё куда сложнее, запутаннее, как пряжа: ты тянешь за один конец, пытаясь размотать, но разве что узел затягиваешь, который с каждым разом лишь туже становится. И вот, кажется, нашла решение. Только… никогда раньше мне не приходилось невинных убивать, даже если смысл всего их существования — быть убитыми.

— Ждать осталось недолго, мой господин.

Я вижу, как вы улыбаетесь, и невидимые пальцы горло сдавливают. Потому что раньше их, улыбок ваших, было много, и одна — когда вы поднимали свои густые белые брови и смотрели, точно на ребенка, с нежностью, — для меня. Сейчас все они одинаковые — слабые, вымученные. Но я всё еще благодарна, мой господин.

— Иди, — говорите и пытаетесь облизать сухие, потрескавшиеся губы.

— Я вытащу вас. Чего бы мне это ни стоило. — Надеюсь, вы не слышите, как дрожит голос.

— Иди, — произносите строже. Вы никогда не любили повторять.

— С вашего позволения.

Встаю и по привычке ударяю каблуками подкованных сапог друг об друга. Вам нужен покой, мой господин, я знаю. И без того уже сделала всё, что требовалось; мне незачем оставаться. К тому же давно пора спуститься в свою комнату. Понимаю, вы даровали мне поместье за верную службу, но я всё равно раз за разом возвращаюсь к холодным и сырым каменным стенам, к жесткой кровати и рассохшемуся ящику, который некогда заменял стул.

Нужно достать отвратительное белое платье, собрать волосы на затылке и смыть с лица начерченные сухой краской знаки. Время встречать богатых гостей. Они прибыли по вашему приглашению, мой господин, и вряд ли будут рады видеть меня, даже если я надену все подаренные украшения. Никакие побрякушки не скроют привычки, не научат говорить мягче и учтивее. Я останусь всё той же, просто стану выглядеть иначе.

Разворачиваюсь на каблуках, направляюсь к двери широкими шагами и слышу, как с грохотом открываются окна, как бьются о стены, звеня стеклом. Холодный ветер, который до этого шумел в ветвях деревьев, влетает в покои. Он подгоняет меня в спину, пытается вытолкнуть за порог. Но я останавливаюсь и разворачиваюсь, чтобы закрыть окно и выдворить вон невидимого гостя.

Дрожащее пламя свечи изгибается в последний раз и гаснет. Я слышу щелчок. С таким смыкается огромная клыкастая пасть мрака, который за мгновенье поглощает всю комнату.

Два дня назад

— Э-эй!

Голос прорывается сквозь сон, зовет, но не по имени. Кто-то, возможно, очень важный, пытается пробиться через пелену, но боится. Это заметно по дрожи, которая становится куда явственнее, когда человек — кажется, молодая девушка, — произносит больше одного слова.

— П…проснись, п…пожалуйста!

Она запинается и, понимая, что разговоры не действуют, трясет за плечо. У нее тонкие холодные пальцы с огрубевшими подушечками и очень острые ногти — они впиваются в кожу, когда рука замирает.

— Ты что делаешь? — шипит Самриэль и смахивает ладонь.

Не на такое он рассчитывал, очнувшись, после того как провалялся без сознания… а сколько он, собственно провалялся? И не знает даже. Но он хорошо помнит пещеру и пляшущий на стенах огонь, помнит, как сложно было дышать, когда на шее сомкнулось железное кольцо. А еще помнит тень у края леса: ее, освещенную вспышкой молнии, он увидел, прежде чем получил удар чем-то тяжелым по затылку. Тогда Самриэль усмехнулся: и что за безумец решил сунуться во временное убежище работорговцев?

Сесть получается с трудом. Голова кажется тяжелой и какой-то чужой; приходится придерживать руками, чтобы она не свалилась на грудь. Тогда Самриэль замечает на запястьях уходящие под рукава бинты. Паника, зародившаяся в груди липким комом, поднимается к горлу, застревает там. Пальцы хватаются за перепачканную, некогда белую ткань и пытаются оттянуть в сторону, но она прилегает слишком плотно.

— Всё в порядке, — успокаивает его всё тот же негромкий голос. Он говорит медленно, словно боится споткнуться об очередное слово, как о камень на дороге. — У тебя очень слабые руки. Тонкие. Женские.

Последнее человек произносит ласково, но легче от этого не становится. Самриэль проводит по запястью, чувствует шишку, которая была и раньше, только стала чуть больше, и понимает, что незнакомая девушка, на которую он всё еще не решается поднять глаза, попросту решила позаботиться. Только ведь никто об этом не просил. Да и откуда ей знать, как будет лучше? Самриэль пытается снять бинты, но его руку тут же накрывает маленькая белая ладонь, и шероховатые подушечки пальцев при каждом движении приятно царапают кожу.