Чернильная смерть - Функе Корнелия (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗

Корнелия Функе

Чернильная смерть

Только пес и лист бумаги

Лунный свет падал на халат Элинор, ее ночную рубашку, босые ноги и пса, лежавшего на полу у кресла. Пес Орфея. Как он глядел на нее своими вечно печальными глазами! Словно хотел спросить: ну почему, ради всех манящих запахов на свете, ты сидишь ночью в библиотеке, среди безмолвных книг, неподвижно уставившись в одну точку?

– И впрямь, почему? – спросила Элинор в пространство. – Потому что не спится мне, глупая ты тварь.

И все-таки погладила пса по голове. «До чего мы дожили, Элинор, – сказала она себе, с трудом подымаясь с кресла. – Разговариваем по ночам с собакой. А ведь ты терпеть не можешь собак, а эту особенно: каждый хрип ее одышливого дыхания напоминает мерзавца-хозяина».

Да, она оставила у себя пса, несмотря на болезненные воспоминания, не выбросила и кресло, хотя в нем сиживала Сорока. Мортола… Как часто Элинор слышался ее голос в тишине библиотеки, как часто виделись ей Мортимер и Реза между библиотечных стеллажей или Мегги у окна, с книгой на коленях, лица не видно за прямо спадающими светлыми волосами… Воспоминания – это все, что есть у нее теперь. Не реальнее, чем образы из прочитанных книг. Но что осталось бы, потеряй она и эти воспоминания? Одиночество, уже окончательное, с тишиной и пустотой в сердце. И уродливой псиной.

Элинор взглянула на свои босые ступни, совсем старческие в бледном лунном свете. «Лунный свет! – думала она, шевеля пальцами ног в серебристом луче. – В книжках ему приписывают волшебную силу. Вздор все это! Всю жизнь голова у меня была забита печатным вздором. Даже на луну гляжу через буквенную завесу. Ах, стереть бы все чужие слова из головы и сердца и хоть раз увидеть мир собственными глазами!

Н-да, Элинор, мы снова в отличном настроении, – думала она, бредя к витрине, где хранилось то, что осталось ей от Орфея, кроме собаки. Купаемся в жалости к себе, как эта псина, в каждой грязной луже».

Листок в застекленной витрине на вид не представлял из себя ничего особенного – обычный лист линованной бумаги, густо исписанный синими чернилами. Никакого сравнения с великолепными иллюминованными рукописями, лежавшими в других витринах, хотя каждая линия в почерке Орфея выдавала его самовлюбленность. «Надеюсь, укусы огненных эльфов согнали с его лица самодовольную ухмылку, – думала Элинор, открывая витрину. – Надеюсь, латники проткнули его копьем, нет, лучше думать, что он умер с голоду в Непроходимой Чаще медленно, мучительно…» Не в первый раз воображение Элинор расписывало гибель Орфея в Чернильном мире. Ничто не радовало ее одинокое сердце сильнее, чем эти картины.

Листок уже пожелтел. Дешевая бумага. Глаза бы не глядели. Да и по словам, на нем написанным, не скажешь, что они прямо на глазах Элинор перенесли своего создателя в другой мир. Рядом с листком лежали три фотографии: одна – Мегги и две – Резы, старая, еще детская, и недавняя, с Мортимером, где оба сияли счастливой улыбкой. Элинор каждую ночь подолгу рассматривала эти снимки. Слезы уже не текли ручьем у нее из глаз, но это не значит, что они иссякли. Их соль теперь разъедала сердце. Отвратительное чувство.

Сгинули.

Мегги.

Реза.

Мортимер.

Скоро три месяца с тех пор, как они исчезли. А для Мегги срок уже перешагнул за три месяца…

Пес потянулся, прошлепал на сонно заплетающихся лапах к Элинор и уткнул нос в карман ее халата – там для него всегда находилось собачье печенье.

– На, на! – пробормотала она, засовывая в мохнатую пасть вонючую пластинку. – Хозяин-то твой где, а?

Она сунула листок собаке под нос, и глупая псина стала принюхиваться, будто и в самом деле могла учуять в буквах запах Орфея.

Элинор прочла вслух: «На улицах Омбры…» Сколько раз за эти недели она стояла тут по ночам, среди книг, потерявших для нее всякое значение с тех пор, как она снова осталась с ними наедине. И бумажные сокровища встречали ее теперь молчанием, словно знали, что она все их в ту же минуту обменяла бы на трех человек, которых потеряла. Потеряла в книге.

«Я научусь, разрази меня гром! – твердила она с детским упрямством. – Я научусь читать так, чтобы слова приняли меня в себя! Да, я научусь».

Пес смотрел на нее с таким видом, словно верил каждому ее слову, но сама она себе не верила. Нет. Она – не Волшебный Язык. Упражняйся она хоть десять лет, хоть сто – слова у нее не звучали. Не пели так, как у Мегги и Мортимера или у треклятого Орфея. Хотя она всю жизнь преданно любила книги.

Листок задрожал в пальцах Элинор, и она расплакалась. Опять они текут, эти слезы, сколько их ни удерживай. Сердце просто переполнилось. Элинор всхлипнула так громко, что пес испуганно вздрогнул. Как глупо, что из глаз течет вода, когда сердцу больно. В книгах трагические герои обычно отличались необыкновенной красотой. Об опухших глазах и покрасневшем носе там ничего не говорилось. «А у меня, когда я реву, нос сразу делается красный, – подумала Элинор. – Наверное, поэтому я и не гожусь в героини».

– Элинор!

Она вздрогнула и поспешно утерла глаза.

В дверях стоял Дариус в широченном, не по размеру халате, который она подарила ему на последний день рождения.

– Чего тебе? – неприветливо отозвалась она. – Куда опять подевался носовой платок? – Элинор, сопя, вытащила его из рукава и высморкалась. – Три месяца! Их нет уже три месяца, Дариус! Разве это не повод плакать? Еще какой повод! И не смотри на меня так сочувственно, глаза твои совиные! Сколько бы мы ни купили книжек, – она обвела широким жестом плотно заставленные полки, – сколько бы мы их ни отыскали на аукционах, ни выменяли, ни украли, ни одна не расскажет мне о том единственном, что я хочу знать! Тысячи страниц – и ни на одной ни слова о том, что меня интересует. Какое мне дело до всего остального? Для меня существует только один сюжет! Что сталось с Мегги? Что сталось с Резой и Мортимером? Все ли у них в порядке? Живы ли они еще? Увидимся ли мы снова?

Дариус смотрел на стеллажи, словно надеясь найти ответ в одной из стоявших там книг. Но при этом молчал, как и книжные страницы.

– Я сделаю тебе молока с медом, – сказал он наконец и скрылся в кухне.