Фальшивый наследник (СИ) - Шилов Игорь Александрович (мир бесплатных книг .TXT) 📗
Всё поменялось внезапно и произошло это сегодня утром. Впервые за много дней на небосклоне, в зоне нашей видимости, взошло солнце и восемь человек, из команды гребцов, не пришли на завтрак. События может быть и не равнозначные, если смотреть на них в обще мировом масштабе, но взволновавшие всех нас, без исключения, до глубины, как говорится, того и этого.
- Ты у всех спрашивал? Может кто то отправлял их, куда? - волнуясь и от этого не много коверкая слова, спросил я гонца принёсшего мне дурную весть, от одного из служителей кухни.
- Нет. Никто, никого, сегодня, ни на какие дополнительные работы не отправлял - уверенно ответил он мне.
- Так, может они просто задержались? Вы по окрестным кустам ходили? - вновь, отказываясь верить в самое плохое, спросил я старшего одной из коробок мечников, отчего то с раздражением поглядывая на редкие солнечные лучи, с трудом пробивающиеся через плотные тучи.
- Ходили. Никого там нет. Да и не принято у нас на завтрак задерживаться. Все знают, что опоздавших никто ждать не будет - снова чётко ответил он.
- Так какого чёрта ты ещё здесь торчишь! - не выдержав, взревел я. - Собирай всех свободных и искать этих сволочей! Далеко они уйти ещё не успели.
Сутки не ел и не спал, тяжело переживая побег группы гребцов. Вроде бы мной были созданы все условия для их нормального существования в это месте и относился я к этой категории людей практически точно так же, как и к вольным морякам, и к своим, сопливым солдатам. Да и с их стороны никогда не замечал на себе злобных взглядов, и разговоры у нас проходили в доброжелательной обстановке, а вот поди ж ты. Смылись, сукины дети и даже записки не оставили, что мол так, и так, прости и всё такое! Нет, я и сам преданный сторонник идеи про то, что дороже свободы на земле ничего не существует, но всё равно, должны же быть и в ней какие то ограничения.
Обида моя на беглецов росла и становиться меньше, со временем, не хотела. Да, собственно говоря и не в моей обиде дело. Эти козлы, чтоб у них рога на башке выросли, поставили меня в такую позу, из которой я понятия не имею, как выбираться. По местным законам беглый раб заслуживает за свой проступок лишь одного наказания - смерти. И приказ на этот обряд отдаёт, как правило, владелец живого товара, пожелавшего по собственной воле сменить прописку, если, конечно, отыщет его. Но в том то и дело, что у меня нет никаких сомнений, что мои парни эту восьмёрку не сегодня, так завтра вернут на место, так как остров наш, словно открытая книга, страницы на которой читаются легко и просто. Затеряться на нём практически невозможно, несмотря на его не малые размеры. И, что мне тогда прикажете делать? Проявить гуманность и показать свою слабость? За которой может последовать всё, что угодно. Или самому зарезать этих несчастных, выпустив им кишки наружу у всех на глазах, чтобы остальным неповадно было? От таких вопросов не только сон и аппетит пропадут, а умом тронуться можно человеку, с моим прошлым. Вот, когда бы я с огромным удовольствием напился до потери сознания, но, к сожалению, последние капли вина были отданы на терапевтические нужды экипажа, ещё до посещения обжитых островов, а новые запасы я сам приказал не делать.
Беглецов привели, всех и сразу, связанными по рукам, и ногам. Произошло это перед вечерним приёмом пищи, когда ужин готовили ещё с учётом отсутствовавших в расположении лагеря людей. А уже утром старший кок знал, что число едоков в его списке сократилось ровно на восемь человек. Никто ему об этом не сообщал, этот старательный и в меру упитанный работник сферы общественного питания лично присутствовал во время сокращения моего личного состава, точно так же, как и все остальные, составляющие его. Поэтому давать отдельные распоряжения, по поводу непредвиденной экономии продуктов, мне не пришлось.
Как поступить с людьми, нарушившими один из самых строгих законов в этом бардаке, я не знал до последней минуты. Даже, когда восемь, не по возрасту серьёзных солдат, стоя с мечами в руках за спинами коленопреклонённых беглецов, ждали моей отмашки на исполнение приговора, бледными лицами поглядывая в мою сторону, я ещё не был уверен, какой именно приказ отдам. Почему выкрикнул: "Коли"", а не "Отставить!", до сих пор не пойму. Зато сейчас я прекрасно осознаю, что возврата по ту сторону линии, разделяющей любого местного, власть предержащего, от обычного человека, мне уже нет. Точно так же, как никогда я уже не буду тем свойским парнем для людей, попавших в сети зависимости от меня, каким был ещё несколько дней назад. И дело здесь не в их желании воспринимать меня таковым, я сам этого не хочу. Сдаётся мне, что будь я с гребцами самую малость по строже, возведи барьер между нами немного повыше и веди себя с ними не так панибратски, всё бы здесь сложилось по другому. Не было бы на окраине леса этих восьми свежих холмиков и не смотрели бы мне в след сотни глаз, с ужасом, ненавистью и с нескрываемым восторгом, от которого на душе ещё хуже, чем от всего остального.
Обстановка в нашем временном лагере, после небезызвестных событий, моментально поменялась на сто восемьдесят градусов. Гребцы сплотились, солдаты ощетинились словно волки, готовые порвать любого, кто зайдёт на под контрольную им территорию, а все остальные держали нейтралитет, делая вид, что всё произошедшее их не касается. Даже Павлик, по существу мой единственный друг, на этом острове и тот затихарился. На прямую он меня не осуждал, но взгляд его нет нет да и говорил мне открытым текстом: "Эх Серёга, не ожидал я от тебя такого". А вот я же напротив, вел себя, как ни в чём не бывало и поведение моё было не наигранным. Переспав ночь после казни я, если то состояние, в котором находился, можно обозвать таким приятным словом, как сон, утром следующего дня встал другим человеком. Нет дьявольские отметины на мне не появились и огонь разжигать взглядом я не научился, но внутри меня чего то всё равно поменялось. Возникало такое ощущение, что какая то шестерёнка там сломалось, а может быть наоборот, встроилась куда то не туда и вертит мной в противоположном направлении. Не знаю, что конкретно произошло с моим душевным состоянием, но именно в то утро приказы мои стали жёстче, неуверенность в голосе исчезла полностью, а требовательность к исполнению поручений возросла вдвое и вообще впечатление было таковым, что за одну ночь я перешёл в совершенно другую весовую категорию. Люди - это, конечно же, тоже почувствовали и вести со мной стали себя совсем иначе. Нет, не шарахались, по поводу и без, и не убегали при встрече, но глаза отводить во время разговора многие пытались, кроме мальцов, пожалуй, как бы это странно не выглядело, при их то ещё не полностью сформировавшейся психике. Эти ходили, как ни в чём не бывало и даже наоборот, с гребцами вели себя нарочито грубо, стараясь зацепить кого нибудь из-за любой мелочи, тем самым провоцируя команду на очередной безрассудный поступок.
Жить в таких условиях, на ограниченной территории, с каждым днём становилось всё хуже и хуже, да и небезопасно, причём не только для меня. И в конце концов, пока мы все тут друг друга не поубивали, мной было принято окончательное решение: " Выходим в море в самое ближайшее время, не обращая внимания на продолжающую буянить погоду". Грида поставил в известность сразу же после того, как оно у меня созрело и приняло более-менее стройный вид. В приказной форме довёл до него, что мы начинаем готовиться к отплытию и в любом случае покинем берег не позже, чем через десять дней. Старший рулевой, как я про себя называл своего самого преданного моряка, лишь кивнул головой и очень коротко ответил:
- Если надо, значит уйдём.
Вот так просто, без лишних вопросов и уговоров: если надо - значит надо, не размышляя над тем, что приказ командира способен отправить всех, прямиком на дно.
Каким образом Грид готовился к выходу, как договаривался с небесной канцелярией, кому там, чего наобещал, не знаю. Но на седьмой день тучи разорвали свой плотный строй, на восьмой начали планомерное отступление, оставив заслон лишь в виде сильного, порывистого ветра, на девятый в ночном небе вспыхнули яркие звёзды, без которых мой бравый штурман дорогу к нужному берегу найти не может, а на десятое утро стихия и вовсе примерила на себя образ тихой овечки, ласково щиплющей травку на лужайке, и блеющий только по поводу чрезмерно распалившегося солнца.
