Путь Короля. Том 1 - Гаррисон Гарри (книги бесплатно без онлайн .TXT) 📗
— Значит, завтра утром на том же месте, — решительно заключил Шеф.
Уже собираясь уходить, один из викингов произнес:
— Вот королю Элле эти два дня и впрямь бесконечными покажутся… Какой же нужно быть тварью, чтобы сдать своего короля в лапы Ивару. А уж тот, конечно, опять сочинит «что-нибудь свеженькое».
Шеф проводил говорившего долгим взглядом.
— У тебя ко мне дело? — спросил он, повернувшись к другу.
— Да… Я принес тебе пузырек с зельем… От Ингульфа. Выпей его!
— Пузырек с зельем? Да ведь я не болен! На что он мне?
Ханд замялся.
— Ингульф говорит, это облегчит твою душу. И… воротит обратно твою память…
— Разве у меня нелады с памятью?
— Шеф… Ингульф с Торвином… считают, что ты даже позабыл, как мы тебе выкололи глаз. Это ведь Торвин тогда тебя держал. Ингульф накалил иглу, а я… а я воткнул ее тебе в глаз. И сделали мы это для того, чтобы ты не угодил в лапы одному из Иваровых мясников. Они утверждают, что неестественно для человека забывать такие вещи. А ты даже ни разу об этом не заговорил. И вот они говорят, будто ты вовсе не помнишь, как был ослеплен. И что Годива — ради которой ты явился в лагерь — истерлась из твоей памяти.
Шеф пристально взглянул в глаза молодому лекарю, на груди которого красовалось серебряное яблоко.
— Можешь уверить их, что ни то ни другое я не смог позабыть ни на минуту. А впрочем, — сказал он, протягивая руку, — зелье твое я, пожалуй, возьму…
— Он взял зелье, — первым делом сообщил Ингульф.
— Шеф мне иногда напоминает птичку из одной басни, — сказал Торвин. — Есть предания о том, как англы на Севере приняли христианство. Согласно одному сказанию, однажды король Эдвин созвал Совет мудрых, которому предстояло решить, отказаться ли королю и его народу от богов, которых почитали их отцы, обратившись в новую веру. На Совете же поднялся со своего места жрец Эгира и сказал, что поскольку, дескать, вера старых богов не принесла процветания королевству, лучше бы им всем взывать к помощи другого бога. Но рассказывают эту историю иначе и, по-моему, более достоверно: взял слово один королевский приближенный и сказал так. Весь мир — это словно королевские покои. Внутри — тепло, сухо, ярко пылают камин и свечи. А за окном — темень да стужа, холодный зимний вечер. И вот оттуда, из непроглядной тьмы залетает в покои маленькая пташка. Она греется в тепле человеческого жилища, а потом опять улетает в студеную ночь… Если же через Христа мы узнаем, каково было житье человека до его рождения и будет после смерти, то нам, безусловно, следует тянуться к нему всей душой…
— Хорошая басня, и мораль ее разгадать несложно, — произнес Ингульф. — Вижу я теперь и то, почему напомнил Шеф тебе эту пташку.
— Но он может оказаться и кое-кем другим… Когда Фарман встретился с ним во время своего посещения Асгарда, то Шеф, по его словам, занял там место Вёлунда, божественного кузнеца… Слушай, Ханд, ибо ты не знаешь, в чем здесь дело. Вёлунд был схвачен и превращен в раба коварным и злым королем Нидудом. Он же подрезал ему поджилки, чтобы тот не смог от него бежать. Вёлунд же обманом заманил сыновей короля в кузницу, прикончил их, из зрачков их смастерил пряжки, из зубов — ожерелье. И то и другое он вручил Нидуду. Затем же завлек в кузницу дочь короля, подпоил ее крепким пивом и изнасиловал.
— Но зачем он все это сделал, коль скоро так и оставался в плену? — спросил Ханд. — Если из-за хромоты своей даже не смог бы бежать от возмездия?
— То был великий кузнец, — объяснил Торвин. — Когда королевская дочка, очнувшись, бросилась к отцу рассказать о том, что произошло, и тот явился в кузницу, чтобы умертвить кузнеца в страшных муках, — тогда Вёлунд приделал себе крылья, которые он ранее мастерил втайне от всех. И улетел восвояси, громко хохоча над теми, кто считал его калекой.
— Чем же похож Шеф на Вёлунда?
— Он может смотреть и вверх, и вниз. Он видит то, чего никогда не будет дано увидеть простым смертным. На нем печать избранности, но, боюсь, печать эту поставил Один, Один — отец всем богам, Один Bolverk, Один — сеятель зла. Твое зелье погрузит его в сон, Ингульф. Только вот что произойдет с ним в этих снах?
Затухающее сознание еще сохраняло память о привкусе. Переданное Ингульфом зелье было настояно на меду, отличаясь от того варева, которое обыкновенно потребяли они с Хандом. И все ж за этой сладостью проступал и другой вкус… Плесени? Разложения? Что-то сухое, гнилое подкрадывалось исподволь… Уже в тот миг, когда он сделал самый первый глоток, ему стало ясно, что дух его ожидает какое-то испытание…
Однако ж начало самой грезы было и впрямь наисладчайшим. Так начинались его сны тогда, когда все его невзгоды были еще впереди, а значение их — темно…
Он плыл через фен. И чем дальше удалялся от берега, тем мощнее становились его гребки. Берег уже почти и не виден. Кажется, он плывет быстрее, чем мчащаяся галопом лошадь. Вдруг с очередным взмахом он взмыл в воздух. Руки перестают его слушаться. Он беспомощно сучит ими, но, когда страх проходит, вновь устремляется вперед, воспаряя все выше и выше, как свободная птица. Сочная зелень искрилась под ним на солнце, всюду распускались почки, заливные луга окружали подставленные свету бока утесов. И вдруг все смеркло, ибо прямо на него надвигалась непостижимых размеров колонна. Он помнил, что это такое. Он был здесь раньше. Но тогда он был подвешен на ней и смотрел во все стороны со своего возвышения. И меньше всего хотелось ему застать сейчас то видение, что открылось ему в тот раз: он не хотел еще раз лицезреть чудище с чертами короля Эдмунда, бесконечную тоску на лице страдальца, позвоночник в его руке. Если подлететь бесшумно, не оглядываясь назад, не косясь по сторонам, — быть может, удастся избежать этой встречи.
И медленно, с предосторожностями, душа-скиталица приблизилась к гигантскому темному стволу. На древе, прибитое накрепко гвоздями, висело некое существо, что отнюдь не показалось душе той удивительным. Да и из глаза существа выпирало наружу что-то острое. Пытливый взгляд. Я ли это?
О нет! Невредимый глаз существа прикрыт. Никакого любопытства к страннику.
А у головы его вертятся две черные птицы с черными клювами: вороны… Сияющие зрачки ощупывают его; головы забавно вытягиваются. Лишь легкой рябью колыхались кончики оперения; без лишних усилий вороны держались на месте. Ибо существо это звалось Одином, а еще Вотаном; вороны же были его неизменными спутниками.
А как же зовут их самих? Это и любопытно, и поучительно! Кто-то ему это объяснял… По-норвежски это будет… Да, точно: Хугин и Мунин. А по-английски, соответственно, — Hyge или Муnе. Итак, первый — это Hugin и Huge. То есть «ум». Нет, этот ему почему-то не интересен. И, словно бы чуя, что попал в немилость, ворон канул вниз и застыл на плече у хозяина.
Munin. Или Муnе. Что означает — «память». Вот чего он ищет. Но, по-видимому, за память надо платить. Ибо хоть и есть у него друг, покровитель среди богов, но мнится ему, что покровитель этот — не Один, чтобы там ни твердил Бранд. А значит, придется платить. И еще он знает, какую возьмут с него цену. И вновь, незваный, явился ему кусочек стиха. Он тоже читался по-английски. Говорилось там о висельнике, что раскачивался на веревке, а та своим скрипом созывала воронье. Висельник же не мог поднять руки и отмахнуться от птиц, а те тянули к нему свои жадные клювы…
Они желали его глаз. Затем они явились сюда. Вдруг одна из птиц увеличилась в размерах, заслонила собой все небо. Черный клюв маячит в- дюйме от глаза. Но метит не в невредимый его глаз, а в тот, который ни на что не годен. Тот, который он уже потерял! Но ведь это память: она вернула его в прошлое, в пространство, где глаз все еще был при нем. Руки его оттянуты вниз, они не подвластны ему. Наверное, это Торвин их где-то удерживает. Хотя нет, он способен приподнять их. Но не вправе этого делать. И он будет во всем послушен этим правилам.
