Еретики Дюны - Герберт Фрэнк Патрик (читаемые книги читать txt) 📗
Тег почувствовал себя чужаком в этой комнате. Да, когда он глядел на все по отдельности, то каждая вещь знакома и привычна. Вот его персональный стационарный дисплей с банком данных. Его форменный китель, аккуратно повешенный на спинку стула рядом с ним. Он попытался войти в модуль ментата, но обнаружил, что его ум этому сопротивляется. Он не сталкивался с таким феноменом со дня своего ученичества.
Дни ученичества. Таразе и Одраде удалось каким-то образом отбросить его назад, в некую форму ученичества.
Самообразование.
Как-то безотчетно память подсунула ему их давний-давний разговор с Таразой. Как же это знакомо. И вот уже, пойманный сетями своей памяти, он унесся вдаль.
Они с Таразой тоща очень устали после принятия тяжелых решений и проведения различных мероприятий по предотвращению кровавого столкновения — инцидента Гарандика. Сейчас все это стало лишь легкой отрыжкой истории, но в то время потребовало объединения всех их усилий.
После подписания соглашения, Тараза пригласила его в небольшую приемную своих личных покоев на не-корабле. Она говорила небрежно, восхищаясь его мудростью, тем, как он разглядел те слабости, которые смогли привести к компромиссу.
Они были на ногах и активны почти тридцать часов, и Тег был рад возможности посидеть, пока Тараза набирала код на аппарате питания. Из него, как и требовалось, появились два стакана с кремово-коричневой жидкостью.
Тег узнал запах, когда она подала ему стакан. Это был быстрый восстановитель энергии, взбадриватель, который Бене Джессерит редко делил с посторонними. Но Тараза больше не считала его посторонним. Запрокинув голову, Тег сделал долгий глоток этого питья, взгляд его устремлен на потолок небольшой приемной Таразы. Этот не-корабль был старой модели, построенный в те времена, когда больше внимания уделялось отделке — тяжелые карнизы, барочные фигуры, вырезанные на каждой поверхности.
Вкус питья откинул его память назад, в детство, тяжелое воздействие меланжа…
— Моя мать готовила это для меня, когда я был слишком измотан, — сказал он, глядя на стакан в своей руке. Он уже почувствовал, как возвращающаяся сила растекается по его телу.
Тараза уселась со своим стаканом в песье кресло напротив него — пушистый предмет живой мебели, давно привыкший к ней и сразу же принявший ее форму.
Для Тега она приготовила обычное кресло с зеленой обивкой, но видела, как его взгляд быстро скользнул по песьему креслу, и улыбнулась Тегу. — У всякого свой вкус, Майлз, — она пригубила питье и продолжила. — О, Господи, до чего же изматывающая, но славная работа. Были моменты, когда дело доходило до самой грани очень скверного оборота.
Тег обнаружил, что его трогает ее расслабленность. Никакой позы, никакой готовой маски, чтобы разделить их и четко обозначить различие положений в иерархии Бене Джессерит. Она была явно дружелюбной, без всякого намека на соблазнительность. Во всяком случае, выглядело это так — вот и все, что можно сказать при общении с любой Преподобной Матерью.
С быстрым приливом восторга Тег понял, что он здорово наловчился читать Альму Мавис Таразу, даже когда она прикрывалась одной из своих масок.
— Твоя мать научила тебя большему, чем ей было ведено, — сказала Тараза. — Мудрая женщина, но еще одна еретичка. Хотя, все мы, кажется, склоняемся к этому в эти дни.
— Еретичка? — он испытал мгновенное возмущение.
— Есть в Ордене такая приватная штучка, — сказала Тараза. — Нам предписано следовать приказаниям Верховной Матери с полной преданностью. Мы так и делаем, кроме тех случаев, когда не согласны.
Тег улыбнулся и сделал большой глоток своего питья.
— Странно, но во время этого небольшого противостояния я обнаружила, что реагирую на тебя так, как реагировала бы на одну из наших Сестер, — сказала Тараза.
Тег ощутил, как питье согревает его желудок. От него оставалось покалывание в ноздрях. Он поставил стакан на боковой столик и проговорил, глядя на него:
— Моя старшая дочь…
— То есть Димела, да? Тебе бы следовало позволить нам получить ее, Майлз.
— Тут решал не я.
— Но одно словечко от тебя… — Тараза пожала плечами. — Ладно, все это в прошлом. Так что насчет Димелы?
— Она думает, что я часто слишком похож на одну из вас.
— Слишком похож?
— Она яростно предана мне, Верховная Мать. Она на самом деле не понимает наших отношений…
— Каковы наши отношения?
— Ты командуешь, я подчиняюсь.
Тараза поглядела на него поверх края своего стакана. Поставив стакан, она произнесла:
— Да, ты никогда по-настоящему не был еретиком, Майлз. Может быть… Однажды…
Он быстро заговорил, чтобы отвлечь Таразу от таких мыслей.
— Димела считает, что долгое употребление меланжа делает многих людей похожими на вас.
— Вот как? Разве не странно, Майлз, что у нашего гериатрического зелья так много побочных эффектов?
— Я не нахожу это странным.
— Нет, разумеется, ты не счел бы это странным, — она допила свой стакан и отставила его в сторону. — Я сейчас говорю о том, что очень длинная жизнь приводила некоторых людей, тебя особенно, к доскональному знанию человеческой природы.
— Мы живем дольше и наблюдаем больше, — заметил он.
— Я не думаю, что это настолько просто. Некоторые люди никогда ничего не наблюдают. Жизнь для них просто происходит. Они живут, цепляясь за косность своего существования, отвергая с гневом и возмущением все, что может возвысить их над этой ложной безмятежностью.
— Я никогда не был в состоянии вывести приемлемый баланс всех «за» и «против» спайса, — сказал он, имея в виду обычный для ментата процесс сортировки данных.
Тараза кивнула. Явно, она сталкивалась с той же трудностью.
— Мы, Сестры, более склонны двигаться в одной колее, чем ментаты, — сказала она. — У нас есть способы выводить из нее свой ум, но воспитание очень сказывается.
— Наши предки долго разбирались с этой проблемой, — сказал он.
— До спайса это было совсем по-другому, — сказала она.
— Но жизни были так коротки.
— Пятьдесят, сто лет — это не кажется нам слишком долгим, но, все же…
— Наверное, они до предела уплотняли отведенное им время?
— О, по временам они были просто неистовы.
Он понял, что она делится с ним наблюдениями из своих Иных Памятей. Не впервые он причащался к этой древней науке. Его мать, порой, тоже делилась такими знаниями, но всегда как уроком. Что же делает сейчас Тараза? Учит его чему-то?
— Меланж — это многорукое чудовище, — сказала она.
— Не желаешь ли ты — порок, чтобы мы никогда его не открывали?
— Без него не существовал бы Бене Джессерит.
— И Космический Союз.
— Но не было бы и Тирана, не было бы Муад Диба. Спайс дает одной рукой и забирает всеми другими.
— В какой руке находится то, чего мы жаждем? — спросил он. — Разве не всегда стоял этот вопрос?
— Ты чудо, ты знаешь это, Майлз? Ментаты редко погружаются в философию. Я думаю, это одна из твоих сильных сторон. Ты потрясающе способен на сомнение.
Он пожал плечами. Этот поворот разговора растревожил его.
— Ты невесел, — сказала она. — Но в любом случае — цепляйся за свои сомнения. Сомнения необходимы для философа.
— Так заверяют нас дзенсунниты.
— На этом сходятся все мистики, Майлз. Никогда не недооценивай силу сомнений. Очень убедительно. Стори держит сомнения и уверенность в одной руке.
Действительно весьма удивленный, он спросил:
— Так что. Преподобные Матери практикуют ритуалы дзенсунни?
Он раньше этого даже и не подозревал.
— Всего лишь однажды, — ответила она, — мы достигаем экзальтированной и тотальной формы сгори. Она включает каждую клетку.
— Спайсовая Агония, — сказал он.
— Я была уверена, что твоя мать тебе рассказывала. Очевидно, она никогда не объясняла тебе родства с дзенсунни.
Тег сглотнул комок в горле. Восхитительно! Она открывает ему новый взгляд на Бене Джессерит. Это изменит всю его концепцию, включая образ собственной матери. Они отстранены от него на недостижимое место, куда он никогда не сможет последовать. Порой, они могут думать о нем, как о сотоварище, но он никогда не сможет войти в их интимный круг. Он может притворяться, но не более. Он никогда не будет схож с Муад Дибом или Тираном.
