УТЕС ДРАКОНА. Палеофантастика русской эмиграции - Фоменко Михаил (лучшие книги читать онлайн .txt, .fb2) 📗
Но ведь было бы, думаю, не так трудно обнаружить то, второе, искусственное русло? Раз вы определите его, то почему же, например, не попытаться вновь отвести воду таинственной реки, а затем обследовать тщательно дно? В общем, если бы найти серьезные указания на близость погребенного сокровища, то ведь без всякого труда можно будет составить компанию капиталистов. Бельгия задыхается от избытка капиталов, не находящих себе применения. Словом, мы все можем сделаться богатыми, да, очень богатыми людьми!
Эти речи выслушивались, надо признаться, довольно равнодушно: едва ли кто из компании знал бы, что делать с деньгами, если бы, в самом деле, подвернулся случай разбогатеть.
У боэра Питера Ван-Ховена во время кровавой распри с англичанами погибли до последнего человека все его родные и близкие люди, на него часто находило нечто вроде черной меланхолии, и он тогда уходил в пустыню, избегая встречаться с себе подобными, за исключением Банга, Кайо и Бернштейна.
О кафре и говорить не приходилось: он десятки раз мог разбогатеть, потому что у него был какой-то дьявольский нюх на золото, он знал немало уголков, где драгоценный металл можно было без особых затруднений извлекать из недр земли, но он и сам не пользовался этим знанием и другим не желал открывать своих тайн, твердя, что брать золото из земли — страшный грех.
Не знал бы решительно, что делать с богатствами негрского Аттилы, и Бернштейн. Правда, иногда он вслух мечтал о том, что пора бы бросить бродяжническую жизнь, уехать в Германию, купить где-нибудь в окрестностях Гейдельберга, на берегу старика-Рейна, маленькую виллу и поселиться там, доживать последние годы. Комнаты все увешаны трофеями охот в Африке, коллекциями насекомых причудливых, фантастических форм. Пенковая трубка с головой Бисмарка, куда входит за раз чуть ли не четверть фунта душистого табачку. Старый верный друг и неизменный спутник в бродяжестве — сеттер. Камин, где горят, весело потрескивая, поленья сосны или горной ели. Молодая, веселая, ясноглазая, краснощекая певунья и хлопотунья Каролинхен или Марианнхен в качестве домоправительницы… Лихо!
Но на самом деле, когда однажды у Бернштейна скопилось десять или двенадцать тысяч марок и он, распрощавшись с бродяжнической жизнью, решил отправиться на родину, вся компания добралась лишь до Капштадта. Надо было «вспрыснуть дорожку» старику, собирателю насекомых и великому ловцу тропических пернатых.
И они засели вчетвером в каком-то кабачке, и ели, и пили, и пели, и без устали вспоминали эпизоды охотничьих скитальчеств от мыса Доброй Надежды до Абиссинии. И так длилось до той поры, когда выяснилось, что из денег Бернштейна остается только пара тысяч марок. Хватит запастись новыми ружьями, одеялами, порохом, купить десяток упряжных быков, чтобы вернуться опять в пустыню, приняться за любимое старое ремесло — за охоту и коллекционирование насекомых или ловлю птиц.
Иногда и теперь они вспоминали об этом курьезном эпизоде, причем для краткости говорили о целом периоде своей жизни не без юмора, как о «коллективной поездке в Европу».
Однако фантазия Кайо о сокровищах негрского царька несколько расшевелила их души. Бернштейна заинтересовало сходство южноафриканской легенды, родившейся всего двести лет назад, с легендой о смерти героя дней великого переселения народов, рожденной полторы тысячи лет назад. Ван-Ховену было безразлично, что делать, лишь бы уйти подальше от быстро надвигающейся на юг Африки «белой опасности», как он называл наплыв переселенцев из Европы. А кафру Банга было и подавно решительно все равно, куда идти и что делать: ведь всюду еще найдутся места, куда не проникает «черная полиция», организованная англичанами в южноафриканских колониях. И всюду найдутся полянки в лесу или холмы в степи, где можно развести костер, жарить на нем сайгу или зайца, кипятить кофе, сидеть, задумчиво следя блестящими глазами за уносящимися в темное небо огнистыми искрами, смотреть, как расплываются в теплом воздухе клубы синеватого дыма, так походящие на фантастические призраки, и слушать голоса неведомо откуда, неведомо чьи, — голоса степи и леса, быть может, голоса того, что умерло, что еще не родилось.
И вот все четверо очутились в обширной области болот между реками Кафоэ и Лунга, на берегах реки Похади, обратившейся за последние пятьдесят лет в исчезающий во время летних засух ручей, но с тянущимися на бесконечное расстояние топкими болотистыми берегами.
Кайо твердил, что эта речонка и есть тот самый, некогда могучий поток, на дне которого погребен труп африканского Аттилы и его неисчислимые сокровища.
Это случилось пред рассветом.
На ночлег охотники расположились километрах в ста сорока или ста пятидесяти от берегов озера Лунга, на опушке леса, выросшего на берегах реки. За предшествующий день они пробродили достаточно, сильно утомились и были очень довольны, когда Анри Кайо скомандовал остановку.
Собственно говоря, охотники могли отлично переночевать в небольшом кафрском поселке, отстоявшем от их лагеря в одном километре, но Банга запротестовал:
— Кафры области Кафоэ — воры! — сказал он. — Они оберут нас до нитки, как бы мы ни сторожили их. Лучше остаться в лесу и держать стражу всю ночь.
И вот пока трое спали, четвертый сторожил.
Перед рассветом Бернштейн сменил дежурившего кафра.
— Ну, иди спать! — сказал он, усаживаясь у костра с тяжелым карабином в руках. — Ничего? Все благополучно? Твои соотечественники не подбирались к лагерю?
— Кафоэ — не братья Банга! — отвечал кафр гордо. — Банга — воин, кафоэ — воры, шакалы, собаки.
— Ладно, ладно! — засмеялся немец, раскуривая трубку. — Но ты ничего не сказал, как дела? Ничего не слышал?
Какая-то тень промелькнула по лицу кафра.
— Я слышал гул, — сказал он. — Кто-то шел по берегу реки.
— Может быть, «господин леса» — слон? Было бы недурно. Пара хороших клыков всегда стоит десять-пятнадцать фунтов стерлингов.
— Это был не слон.
— Ну, так носорог?
— Носорог ночью не станет бродить в тростниках и вздыхать тяжело. Это был не носорог! — стоял на своем кафр.
— А, черт! — рассердился Бернштейн. — Не слон, не носорог, так кто же?
Негр пожал плечами:
— Почем я знаю? — сказал он. — Белые — ученые. Они все знают. Они такие умные, что даже в трубу видят, как первый человек и его жена гуляют в своем саду на луне…
— Банга, не будь ослом! — прикрикнул Бернштейн. — Ты что-то знаешь, но виляешь хвостом. Говори прямо: что ты думаешь?
Банга пробормотал что-то очень похожее на проклятие.
Потом он сказал, не глядя на Бернштейна:
— Я уйду отсюда. Это место — проклятое место. Здесь бродит дух болот Лунга. Он знает о нашем приходе, и он гневается на нас. Нам грозит опасность.
— Ты струсил? — засмеялся немец, безмятежно покуривая.
— Я никогда не боялся! — гордо ответил Банга. — Спроси Ван-Ховена, я был рядом с ним, когда шел бой при Блумфонтейне. Спроси, показал ли Банга англичанам свою спину, или же дрался с ними, как храбрый муж?
— То было раннею весною! — засмеялся немец.
Задетый за живое, Банга ударил себя в грудь кулаком с такой силой, что грудь, казалось, загудела.
— Разве не я, Банга, встретив на берегах Лимпопо большого льва, который терзал быка боэра Ван-Стаада, подошел к нему вплотную, хотя у меня в руках было только два ассегая? Шкура этого льва до сих пор висит на стене зала дома Ван-Стаада. Кто убил его? — Банга. Каким оружием? Одним ударом ассегая.
Разве не я, Банга, когда был почти ребенком и служил в армии Цитевайо, убил носорога, который собирался затоптать великого вождя зулусов?
— Да что ты расписываешь мне свои подвиги? Знаю, знаю! — по-прежнему добродушно посмеиваясь, отозвался Бернштейн. — Все это хорошо. Но вот плюхнул кто-то в воду ночью, и у тебя душа ушла в пятки. И ты готов бросить нас и улепетнуть.
— Я буду драться со всяким живым существом. Один на один, — гордо отозвался кафр. — Но драться с «духом болот Лунга» кто сможет? Когда ты бросаешь в него копье, оно, ударяясь о тело его, звенит, как при ударе о камень или о металлический щит. Когда ты убегаешь от него, он, оставляя неподвижным тело свое, только вытягивает язык и шею и настигает быстро скачущего коня за полкилометра.
