Иди куда хочешь - Олди Генри Лайон (книги без регистрации txt) 📗

И детский лепет ручья порой рождал тысячеголосый вскрик боли, щебет птиц без видимой причины взвизгивал посвистом дротиков, ветер пах гарью и парным мясом, отчетливо скрежеща металлом о доспехи; а совсем далеко, на грани возможного и небывалого, плакала женщина.

Одна.

Почему-то всегда одна.

Навзрыд.

Рама-с-Топором по прозвищу Палач Кшатры, сын Пламенного Джамада, сидел напротив Рамы-Здоровяка по прозвищу Сохач, брата Черного Баламута.

Парашурама Джамадагнья – напротив Баларамы Халаюдхи.

«Точно, что Здоровяк, – мимоходом подумалось Беспечальному дереву. – А этот, с косой… отец – Пламенный, а сын и того пламенней! Умеют же некоторые давать правильные имена! Не то что – Беспечальная… охохонюшки, жизнь наша тяжкая, раскудрявая…»

– Странно, – помолчав, обронил Рама-с-Топором. – Знобит, говоришь? Нет, тезка, тут костром не отделаться… не тот озноб. Сдается мне, Жар из Трехмирья тянут. Как одеяло, на себя. Я-то сам аскет – такие вещи нутром чую. Мог бы и раньше заметить, между прочим. Спасибо, тезка, надоумил дурака.

– Да ладно, – засмущался могучий тезка, машинально обдирая кору со здоровенного полена. – Надоумил! Сказал, что холодно – и всех дел… Тоже мне, светопреставление! Дровец сейчас подкинем, согреемся… гауды хлебнем, там осталось, в кувшинчике…

Ашока представила себе, как, покончив с поленом, застенчивый Здоровяк перейдет к обдиранию ее ствола – и крона дерева качнулась, рождая вздох отчаяния.

– А, пожалуй, что и светопреставление, – старик кивнул, думая о своем. – Опять ты меня подловил, тезка… Зажился, что ли?

Дерево волей-неволей задумалось: к кому относились последние слова аскета – к самому старцу или к его собеседнику? И даже языки костра бросили рваться к небу и тревожно замерцали, словно прислушиваясь.

К людям в круге тепла и света?

К недосягаемым звездам, искрам иных костров?

Или у пламени тоже свои печали, свои горести, о которых иногда хочется подумать в тишине?..

– Достал ты меня с твоими концами света, – вяло огрызнулся Здоровяк. – Третью ночь только и слышу: конец едет, конец везет, концом погоняет… Уши вянут. Не надоело?

– Надоело. Хуже горькой снухи [1]. Сидеть с тобой третью ночь – и чтоб не надоело? Не бывает… А давай-ка мы от скуки проверим, тезка: конец или так, старческий бред?!

– Проверим? Как? У Брахмы спросим? Ау, опора Троицы, где ты там?!

– В Золотом Яйце, с думой на лице, – еле заметно усмехнулся аскет. – Расслабься, тезка: грех Брахму по таким пустякам беспокоить! Сами справимся. Не мочалом шиты… Ты у нас вообще, говорят, земное воплощение Великого Змея Шеша?

– Говорят, – без особой уверенности подтвердил Здоровяк, почесывая волосатую грудь.

– А сам как думаешь?

– Да никак. Жру, мать ругалась, ровно в тыщу глоток – оттого, наверно, и решили…

– Вот мы сейчас и узнаем наверняка. Заодно и насчет конца света выясним. Про мантру распознавания слыхал, небось?

– Кто ж не слыхал… – обиженно протянул великан.

Неужели тезка его совсем за бестолочь держит?!

– А то, что при смене юг-эпох в мантрах плесень заводится? Киснут они, как молоко на солнцепеке – это слыхал?

– Врешь ты все… – рокотнуло в ответ.

Больше всего Здоровяку казалось, что аскет сейчас попросту развлекается за счет увальня-собеседника.

– Врать не обучен. Иди-ка поближе, чтоб не через пламя, – проверять будем!

– Может, завтра? – Здоровяк с явной опаской поднялся на ноги и шагнул к аскету. – При свете? Еще шарахнет меня гнилым тапасом… да и тебя заодно!

– Не облезешь, – отрезал Рама-с-Топором. – Стой здесь. И не вертись.

Великан послушно застыл.

– Да, вот так. Именно так…

Мычание белого быка всколыхнуло тишину, заставив чернильный мрак пойти кругами. Зеленью «мертвой бирюзы» налились звездные россыпи, ливень мерцающей пыльцы наискосок хлестнул по кронам деревьев, по зарослям ююбы и примолкшим кукушкам с сорокопутами, еле заметным ореолом собираясь вокруг человека у костра. Тени в испуге бросились прочь с лица старого аскета, превращая его в изрезанный морщинами лунный овал, обвал, осыпь млечной белизны; краями заново вскрытой раны разлепились губы-шрамы, рождая даже не слова, а так – шепот, шорох, шипение, запредельный стон гибельного экстаза; и черепашьи веки, обросшие плесенью ресниц, на миг смежились, чтобы распахнуться вновь.

Так нетопырь распахивает кожистые крылья, взмывая над спящей землей и оглашая ночь писком.

Мнилось, рассветный туман не ко времени потек из кипящих глазниц отшельника, призрачными струями окутывая обоих людей, соединяя их в единое зыбкое существо; молочные реки, кисельные берега, мост через чудо, древняя сказка, которой про были рассказать забыли…

Рама-с-Топором увидел.

Сквозь телесную оболочку Здоровяка резко проступили мощные изгибы змеиного тела, лоснясь иссиня-вороной чешуей, зашевелились, дрогнули ленивыми волнами, потревоженные внезапным вторжением; и бесчисленные головы Опоры Вселенной, недовольно раздув клобуки, начали с шипением поворачиваться в сторону аскета-соглядатая.

Вот только видно было плохо. Костер чадит, что ли? Так не чадит, вроде, да и не должен дым Второго мира застить явь Безначалья! И еще: мельтешит впереди раздражающе малая соринка, бередит взор нелепицей – будто второй змий поперек первого, только куцый такой змеишко, не в пример Великому Шеша, и всего о двух головах!

Дхик! Что за мара?!

Аскет расслабился и смежил веки, восстанавливая обычное зрение. А когда он вновь открыл глаза, то двухголовый змий никуда не исчез! Разве что виден стал много отчетливей, и обе его почти что человечьи головы натужно хрипели, плюясь желтой пеной.

Верное дело: поплюешься тут, попенишься, ежели волосатые ручищи Здоровяка проворно ухватили нага [2] за обе шеи и сдавили кузнечными клещами…

Гибкое тело извивалось в конвульсиях, хвост изо всех сил хлестал великана по бокам, но с равным успехом можно было пороть розгами Махендру, лучшую из гор.

Хватка земного воплощения мало чем уступала ласковым объятиям самого Вселенского Змея.

– Пус-с-сти!.. – с усилием выдавил наг из той глотки, которую сжимала левая рука мучителя. – Задуш-ш-шиш-ш-шь, с-с-су…

– И впрямь, тезка, задушишь, – философски заметил Рама-с-Топором. – Держать держи, только не дави так.

– Да я ж легонечко… – с подкупающей искренностью изумился Здоровяк, но хватку послушно ослабил; и наг провис драным канатом, клокочуще дыша в два горла.

Оба Рамы тем временем с интересом разглядывали гостя.

В свете костра мерцала серебром чешуя, отполированная до зеркального блеска, а края каждой чешуйки были с тщанием подведены сурьмой. Все тело чревоходящего щеголя равномерно покрывали какие-то чудные узлы, делая нага похожим на ствол молодого бамбука. В верхней четверти туловище плавно раздваивалось, образуя две шеи – каждая длиной в локоть и толщиной с человеческую руку (лапы Здоровяка не в счет!). На концах шей судорожно глотала воздух пара голов-близнецов. Разве что правая – с сизым родимым пятном у виска. На скулах чешуя переходила в сероватую шелушащуюся кожу, отчего наг выглядел больным, лбы венчали костяные гребни-диадемы, топорщась короткими острыми шипами. Волос на лицах не росло вовсе, даже бровей, даже ресниц, а зрачки были чисто удавьи – не гляди, дурашка, козленочком станешь, только ненадолго…

И еще трещотка-погремушка на кончике хвоста.

– Хорош! – заключил аскет, удовлетворясь осмотром. – Отдышался?

– Вроде, – просипела левая голова.

Правая отмолчалась, дыша про запас.

– Тогда отвечай, красавец: кто таков, откуда взялся, и что ты тут забыл? – без особой ласки поинтересовался аскет.

– Я потомственный наг Васятха, прапраправнук знаменитого Гухринич-нага, порученец самого Нагараджи Такшаки! – явно приходя в себя, с достоинством возвестил змий.

Впрочем, опять в одно горло.