По ту сторону жизни - Лесина Екатерина (читать книги онлайн полностью без сокращений txt) 📗
— Я счел необходимым привлечь его консультантом… — и Вильгельм здесь вместе со своим насморком. А Монк… и Монк рядом, жмется к стеночке, глаза жмурит и выглядит отвратительно довольным. Вот интересно, давно они тут стоят молчаливыми свидетелями.
— Гм… — дядюшка верно интерпретировал мой преисполненный родственной любви взгляд и поежился. — Предлагаю все же вернуться и продолжить обсуждение… наших вопросов…
ГЛАВА 48
Чай.
Чай бывает разный. Темный крепкий, который любил наш конюх. Он сыпал несколько ложек в кружку, заливал кипятком и, прикрыв сверху треснутым блюдцем, оставлял надолго, а уж после, вычерпывая чайный лист, доливал кипятка.
Конюха рассчитали, но я помню, как хлебнула из этой самой кружки и долго отплевывалась.
Чай бывает дамским, когда пару веточек зеленого чая укладывают на дно заварочного чайника, который заливают горячей — о, но только не кипящей, все знают, что сие святотатство, — водой и дают настояться. После чай разливают по фарфоровым чашкам, добавляя молоко или ту же воду…
Этот цветочный, но подходящий для юных дам, вовсе не имел вкуса.
Чай бывает дешевый, с привкусом пыли. Или дорогой изысканный, но тоже сдобренный этим привкусом. Или вот такой, как заварил дядюшка. Он достал из-под стола высокую банку белого фарфора. Он позвонил в колокольчик и велел принести воды и чашки, и, как ни странно, но пожелание его было исполнено весьма быстро, знать, хозяин дома и вправду стремился держать уровень.
Дядюшка сам отмерял заварку, крупные темные листы. Сам заливал их водой. И клал сверху книги. Умные книги. Очень даже умные… я пролистала ближайшую и, осознав всю убогость своего слабого женского ума, не способного понять истинной сути формул и завитушек, вернула на чашку.
— Устаревшие, — отмахнулся дядюшка. — Уже давно никто не использует формулы Леманна для расчет вектора направления силы.
Я кивнула. Несомненно, формулы Леманна… это уже почти неприлично по нынешним просвещенным временам. Дядюшка усмехнулся, а я фыркнула: зато у меня с деньгами неплохо выходит.
— Гм… к слову… я бы тоже хотел… получить консультацию…
К чаю подали сливки. И молоко. И цветочный мед в квадратной банке. Темные глазированные пряники. И жирное масляное печенье, которое я весьма любила.
— Относительно одного проекта… предлагают вложиться, — дядюшка слегка порозовел. — В строительство канала… обещают выгоду… только я сомневаюсь, что на черном континенте канал нужен… там и воды-то нет, но…
— Кто предлагает?
— Морти.
— Гоните в шею. — Я взяла печеньку двумя пальчиками, ибо девице пристойной не полагается хватать из вазы горстью, даже если хочется. — Хотя… покажите… года этак три назад собирали одно товарищество… акции выпустить пытались. И собрали почти двести тысяч, потом, правда, управляющий, скотина этакая, сбежал вместе с деньгами…
Дядюшка кивнул.
Канал… нет, канал там бы пригодился, если припомнить карту, но вот сомнительно, чтобы столь серьезное мероприятие затевали здесь и привлекли бы к нему Мортимера с сомнительной его репутацией.
— Но бумаги пусть передаст, — решила я, надкусив печеньице, — посмотрю…
Чаепитие шло своим чередом.
Диттер молчал. Вильгельм держал чашку обеими руками, время от времени шмыгая носом, что было крайне невоспитанно, но, с другой стороны, я понимаю: в чае с соплями удовольствия нет. Монк ел мед. Я крошила печенье, думая обо всем сразу. И все так старательно молчали, не мешая мыслям моим тяжким, что это, право слово, стало раздражать.
— Все началось с тебя, дядя… и еще с того круга избранных, который сдал Морти, — я первой нарушила эту затянувшуюся панихиду по остаткам совести. Что поделаешь, с совестью у темных всегда было сложно, просто у некоторых чуть сложнее, нежели у остальных.
Как бы там ни было, но…
Бабуля мертва, и она лучше других знала, что там, за порогом, придется ответить за все. Плясунья справедлива. Она не возьмет лишнего, но и своего не упустит.
Отец? Дед?
Пускай… в этих смертях и вправду не стоит копаться, если, конечно, я не желаю отправиться следом. Думаю, у короны найдутся подходящие специалисты.
Мама… мне жаль. Честно. И не только мне. Я принесу белые глицинии и еще чашку того самого цветочного чая, в котором ни вида, ни вкуса, но ей он нравился. Я поговорю с пустотой, и, если будет на то воля Ее, меня услышат.
— С одной стороны, — я отправила крошку печенья в рот и зажмурилась, — идея забрать магию у одного человека и отдать другому показалась деду весьма заманчивой… с другой — кто-то сколотил веселую компанию молодых людей, полагавших, что им закон не писан…
Печенье было таким, как нужно. Крохким. Тающим во рту. И с терпкой медовой нотой, которая, впрочем, была не слишком выражена, а потому не забивала ни терпкость имбиря, ни лимонную кислинку.
— Как одно с другим связано, не представляю, — призналась я, потянувшись за вторым печеньем. — Но чувствую, связано… как-то… но по хронологии… сначала ведь были убийства. Их раскрыли. Виновных казнили… и город притих. Так?
Оба инквизитора кивнули.
— А потом уже начались эксперименты…
Я задумалась и поинтересовалась:
— А тогда… никто не ставил себе целью передать силу? Они просто развлекались?
Пожатие плечами. И Вильгельм добавляет:
— Боюсь… я больше не могу доверять архивам.
Ага… то есть, если Святой престол замешан в деле, то опираться на его память чревато. Вообще чревато сидеть тут и за чаем обсуждать дела государственной важности. Нам бы доложить… вот только кому? А то ведь станется… и как-то не тянет меня ни в монастырь, ни в застенки короны… и пусть я ни в чем не виновата, но ведь могут убрать. На всякий случай. Несчастный.
— Ясно… ладно, будем считать, что… — в голове вертелось одно. — Кому это выгодно?
— Что? — уточнил дядюшка.
— Все выгодно… смотри, вот убивают в городе… нагло. Издеваясь… инквизиция землю роет, только без особого успеха, что понятно… им есть кому за вами наблюдать… и тут вдруг счастливая случайность… дядюшка Морти сообщил своему давнему приятелю об откровениях одной маленькой шлюшки…
Что? Я давно называю вещи своими именами.
— И чудесным образом эта ниточка приводит к убийцам… и не просто приводит. Весь город буквально зачищают. А некий друг дядюшки получает в итоге неплохую должность. И спустя пару лет становится главой жандармерии…
Молчание.
И печенье. Печенья много… а будет мало — еще принесут. Может, и мне переселиться? Что я, в конце концов, за этот дом держусь? Как показывает время, в нем никто не был счастлив. То есть точно я не знаю, но…
Бабушка, вынужденная принять двух чужих сыновей и едва не лишившаяся собственного.
Дед, которому пришлось простить жену, ибо сам виноват. Но простить и принять — не значит забыть… а сдается мне, Фердинанд ему бы пришелся по нраву.
Мой отец. И мать. И вот я сейчас. Сижу, ем печенье и думаю не о том, о чем должна бы.
— Ради карьеры приятеля? Сложновато. — Вильгельм ест мед. Из банки. Пальцем. И не было у него гувернантки, которая бы за подобное линейкой по этим самым пальцам лупила бы. Сразу видно, избаловали…
— Ради карьеры — да, но вот… воспользоваться случаем?
— Счастливым?
Я пожала плечами: понятия о счастье у всех разные.
— У Мортимера степень по философии, — зачем-то сообщил дядюшка. Вот он свой чай ничем не закусывал. И не пил. Сидел, держал на ладони и разглядывал желтоватый фарфор кружки. — Он вовсе не так глуп, каким хочет казаться…
Интересно, а ему хватило бы… устроить, скажем, клуб для избранных… такой, в котором можно чуть больше, чем в публичном доме.
И если вспомнить…
Исчезнувшая сестра и ее отец… то бабулино письмо, о котором я уже и позабыть успела. А что, если… он ничего не придумывал, мой дорогой дядя. Он просто взял чужую идею и слегка ее преобразовал. С выгодой для себя. С немалой, полагаю, выгодой… и когда идея из прибыльной превратилась в опасную, отступил в сторонку, предоставив другу… или не другу, но потенциальному приятелю, шанс для карьеры.
