С ключом на шее (СИ) - Шаинян Карина Сергеевна (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
— Одну сейчас, — говорит она и выдавливает Яне на ладонь маленькую желтую таблетку. — Запивай хорошенько, вот так… — вода отдает торфом и железом, но сейчас это даже хорошо — заглушает мерзкий вкус. — Еще одну — вечером. И одну утром, если не пройдет… Только по одной и не чаще двух раз в день, понятно? На, держи, — она отрывает половину пачки, и Яна сует ее в карман. — Ты сейчас спать захочешь, так что сразу иди домой и ложись. Все ясно?
Яна кивает, бочком выбирается из кабинета и, прикрыв за собой дверь, сладострастно проезжается ногтями по всему телу.
К тому времени, когда она возвращается домой, папа с теть Светой давно ушли на работу. Рукава кофты снова стали свободными, и штаны не обтягивают ляжки, зато челюсти выворачивает от зевоты. Но спать нельзя. Если она отключится — может проспать до вечера; ее разбудит вернувшаяся с работы теть Света, и все пойдет так, как решит она с папой. Вчера вечером до Яны не дошло, что тут — как с музыкалкой, когда папа спрашивал, не хочет ли она бросить. Кажется, можно идти на все четыре стороны, но на самом деле папа с теть Светой уже придумали, что Яна должна делать. Ее никогда не отпустят жить саму по себе. Наверное, решили отдать ее в детдом, как и положено (сироте!) детям, у которых нет родителей — или которые своих родителей совсем довели. Ее запрут там, как в стерильном боксе номер два. Время выскользнет из Яниных рук вместе с возможностью что-то решать. История с Голодным Мальчиком и дядей Юрой потечет сама по себе, а Яна — сама по себе, и уже никогда не сможет ничего исправить. Дядя Юра будет убивать детей. Он женится на Ольгиной маме, и Ольга будет жить с ним в одном доме и каждый день смотреть, как мама улыбается ему, кормит его, прикасается…
Во рту появляется привкус подмышек и лекарств, и Яна зажимает рот ладонью, давя отрыжку. Ольга с мамой станут — как она с папой, только хуже, намного хуже. Но Яна об этом уже ничего не узнает. Ее время почти съедено, и жалкий клочок, оставшийся в руках, нельзя просто взять и проспать.
Кажется, с тех пор, как она проснулась вся в волдырях, прошел целый день, но на самом деле еще только половина десятого. Ольга с Филькой, наверное, вообще еще спят. Да это и не важно, сегодня она не собирается торчать с ними во дворе. В два в Институте начинается обеденный перерыв. Папа дразнит дядь Юру, что тот из экономии никогда не ходит в столовку, а бегает поесть домой. Надо быть в его подъезде не позже двух — но и не намного раньше, чтобы не мозолить глаза соседям.
Потирая кулаками слипающиеся глаза и зевая, Яна заводит будильник. Она не собирается спать, но не уверена, что сможет, — противная маленькая таблетка разбухла в голове мутным желтым облаком и давит на глаза так, что они закрываются сами собой. А папа говорит, что надо собираться заранее, особенно когда можешь проспать.
Стоя над полусобранным чемоданом, Яна понимает: он слишком велик. Подумав, она вытаскивает из шкафа школьный ранец, запихивает в него записную книжку, собачьи нитки, трусы и пару носков. Было бы здорово взять хотя бы одну книжку, но какую? Невозможно же выбрать. Вдруг ее осеняет, и, сбегав в зал, Яна притаскивает «Таинственный остров». Есть еще «Робинзон», но у нее не будет целого корабля, чтобы потихоньку таскать с него все, что понадобится…
Места в ранце осталось всего ничего. Яна забирается в темнушку и вдыхает тяжелый кисловатый запах — смесь бумаги и табака, вручную выделанных шкур, тлеющей кедровой хвои, сушеной рыбы, заношенного, прокопченного кострами брезента. Тревожный и заманчивый запах, от которого на глаза наворачиваются слезы. Яна боком протискивается в хаос инструментов, бумаг, пожелтевших рулонов кальки, коробок с обломками пыльных камней. Прямо на образцах пристроились два чучела: крупный селезень с бирюзовыми, металлически блестящими зеркальцами на крыльях, и акула размером с кошку, слегка подтухшая на вид, сморщенная и печальная. В углу жирно поблескивают ряды консервных банок. Фотоувеличитель торчит из залежей брошюр, как мертвый динозавр, увязший в асфальтовой луже. Дорогу к нему перегораживает ящик для зимней рыбалки. Яна поднимает крышку-сиденье, и в нос бьет запах снега и огурцов.
Яна выуживает соль в баночке из-под аскорбинки, леску, крючки, — снасть для ловли корюшки вряд ли поможет на озере, но все-таки это лучше, чем ничего. Десяток коробков спичек с полки, пару банок тушенки, пачку галет из папиных экспедиционных запасов. Осталось главное. Яна забирается на ящик и слепо шарит среди журналов на верхней полке. Нож на месте. Она колеблется: вдруг папа или теть Света вернутся домой? Но риск забыть нож спросонья слишком велик. В ранец его совать тоже нельзя — долго вытаскивать. Яна относит нож в коридор и запихивает в карман кофты, которая тут же обвисает под тяжестью стали. Курносый кончик лезвия протыкает ткань и опасно блестит в полутьме.
Теперь все готово. Яна вытаскивает ранец в коридор, возвращается в большую комнату и вытаскивает с полки «Трех мушкетеров». Мушкетеры зачитаны до скуки, зато разрешены (безопасны), а Яна не уверена, что вспомнит спрятать книжку перед уходом. Остается только тянуть время, и Яна, моргая свинцовыми веками, принимается читать об удивительной оранжевой лошади.
Свернувшись в раскладном кресле, она читает, как оранжевая, словно халцедон, лошадь раздвигает грудью заросли стланика и путается ногами в кустах березы, спускаясь к Коги. Лошадь падает, и Яна падает вместе с ней, желудок взмывает к горлу, дыхание перехватывает; Яна рывком поднимает голову и открывает глаза. Спать нельзя. Она — оранжевая лошадь, ей надо, очень надо спуститься к Коги, но склон такой крутой. Падение, от которого захватывает дух. Яна вздергивает голову и мычит. Шпага бьет по бедру, она слишком длинная, царапает по торфяной тропинке, оставляя змеиный след, попадает под ноги лошади, лошадь падает, Яна падает, оглядывает мутными глазами комнату. Конские ноги вязнут в трясине, нефть разъедает копыта, рыжая шкура покрывается язвами и тает, мышцы расползаются, обнажая почерневшие сухожилия в гнилых лохмотьях. Яна одна за всех; кроваво-бархатный берет сползает на глаза, не дает рассмотреть, кто там поджидает у костра, — Голодный Мальчик? Дядя Юра? Яна пытается достать шпагу из ножен, но она слишком тяжелая, тащит за собой, вытягивает из седла. Яна цепляется и пытается заползти обратно, но шпага тяжелее, а лошадь и вовсе исчезает, и Яна летит сквозь бесконечную пустоту, надо проснуться, иначе разобьешься о камни, слышно, как где-то внизу звенит о них шпага, звенит, звенит.
Яна лупит ладонью по будильнику, но звон не прекращается. Утерев набежавшую в уголок рта слюнку, она дико озирается. Чешет щеку, краем сознания заметив, что волдыри превратились в какие-то вдавленные полосы и ямки (как у Жекиного отца, панически сообщает мозг, прямо как у него!). Яна отдергивает руку и натыкается на что-то колючее. Хватает полосу, хитро сплетенную из белой и палевой шерсти, щурится, пытаясь разобрать Послание, но со сна перед глазами все плывет, и узлы кажутся неразличимыми пятнами.
Звон превращается в неуверенный стук, и Яна просыпается окончательно.
8
Торопливые шлепки спадающих с ног тапочек. Филипп отдернул палец от кнопки — но звонок было уже не отменить. Его отзвук тошнотворно дрожал под черепом. Филипп сжал кулаки. Если Янка здесь — он скажет, чтобы не лезла. И если придется драться — что ж, он готов. Если для того, чтобы его выслушали, придется выкручивать руки или бить кулаком прямо в лицо — он это сделает, и будет при этом улыбаться. Его убогая оболочка — всего лишь маска. Он видел себя настоящего в отражении. И должен заставить увидеть его.
А потом — больше не надо будет бежать. Не надо будет прятаться, врать и изворачиваться. Останется только закрыть глаза и ждать.
«Погоди, не открывай, Сашка… да послушай же…» — тихо взмолился кто-то, и дверь распахнулась. Рыжий бородач с красными, воспаленными глазами, на дне которых плескалась паника, поглядел сквозь Филиппа. Пробормотал: «Ну наконец-то…» — и осекся. Украдкой оглянулся через плечо, шагнул вперед, загораживая собой коридор.
