С ключом на шее (СИ) - Шаинян Карина Сергеевна (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
Нигдеев тянет кота за хвост еще час.
Дверной звонок засипел, взорвался пронзительным стаккато, и Нигдеев резво соскочил с подоконника. Сердце бросилось в галоп; только сейчас он понял, что все это время изнывал от подспудной тревоги, опасаясь, что Юрку накроет каким-нибудь дурацким приступом прямо посреди улицы. Нигдеев бодро прошаркал по коридору, хлопнув мимоходом по выключателю и залив прихожую желтоватым светом. Рывком распахнул дверь.
— Явился — не запылился, — проворчал он, машинально протягивая руку за пакетом с продуктами. — Тебя только за смертью посылать…
Он договорил по инерции — и заткнулся. Сердце остановилось, а потом задергалось, затрепетало, бессильное и невесомое, как белые комочки пушицы на осеннем болоте. Он отступил и, прикрыв глаза, принялся тереть грудь, пытаясь смять, скатать эти комочки обратно во что-то плотное и существенное. Что-то, способное заполнить дрожащую дыру под ребрами… Она же умерла. Он сам сказал, что она умерла, он, корчась от стыда, рассказывал, как умерла — и вяз в брезгливом сочувствии, как в асфальтовой луже, заходился в бессильном, удушающем гневе — почему все так легко поверили, почему никто не усомнился… (Она приходит в самых глубоких, самых плохих снах. Кожа у нее белая, как известка, а глаза — цвета гнилой вишни в саду Марьянкиных родителей, и такого же цвета — вены на голых руках, полные яда. Ее щеки втягиваются, губы складываются в задумчивую трубочку, и он понимает: ей мало было сломать ему жизнь, она хочет забрать ее всю, целиком. Высосать ее. Екай пришел за ним; мертвый пацан нашел его. Екай спрашивает: почему ты убил меня? Глаза застилает багровым гневом. Ты сама виновата, отвечает он, ты не слушалась меня, шлялась где попало, я не убивал тебя, ты сама, мне пришлось… Она тянется к нему губами, будто хочет поцеловать; он просыпается, рыдая от страха, и долго лежит, раздавленный надгробной плитой стыда за эти трусливые, бабьи слезы).
Она даже не выросла с тех пор. И смотрела все так же — исподлобья, со смесью страха, упрямства и равнодушия на хмурой рыжей физиономии, отвратительно, зеркально схожей с его собственной. Разум сделал немыслимый финт, пытаясь удержаться на поверхности, и рухнул в прошлое. Значит, все зря, подумал Нигдеев. Вся беготня, унижения, потраченные деньги и отчаянная ложь — зря… Она стояла на пороге, и было ясно, что он ничего не смог исправить.
(…Нигдеев действует с энергией и целеустремленностью носорога. Он обходит пол-института, в каждой курилке, в каждой лаборатории заводя разговор об отпуске, и наконец у палеонтологов находит то, что искал: Софья улетает на материк послезавтра, и по счастливой случайности ее родной город как раз тот, в который распределили после диплома Нигдеевскую сестру. Выслушав просьбу, Софья качает белоснежной, пушистой головой; он уже готов выслушать отказ, но тут Софья улыбается и машет хрупкой рукой, коричневой и морщинистой, как залежавшееся яблоко: «Ладно, уболтал, присмотрю… Она у тебя вроде тихая девочка и самостоятельная». Нигдеев рассыпается в благодарностях и, даже не пытаясь отпроситься у начальства, выбегает из института. Сберкасса. Снять деньги с книжки. Касса Аэрофлота. Нигдеев переминается ноги на ногу в возбужденной очереди. Его может спасти только чудо. Пригнувшись к окошечку, он заискивающе блеет о дочке, которой здесь не климат, знаете, с легкими проблемы, врач сказал — срочно на материк, вот прям срочно, иначе придется ложиться на операцию, ей же всего десять, вот, смотрите, свидетельство о рождении проскальзывает в окошко, из-под зеленой обложки торчит красноватый краешек банкноты, и кассирша недовольно поджимает губы. Нигдеев закрывает глаза, готовый к скандалу. «Легкие, говорите», — бормочет кассирша. Через четверть часа он вваливается на почту и заказывает междугородний разговор. Ждет, вдыхая запах сургуча и свежей побелки. Только бы Ленка была дома. Только бы… Ленка дома. Ленка говорит, что он свихнулся. Светлана грозит разводом? Знал, на ком женился… Да куда ее мне, говорит Ленка, и Нигдеев, стискивая челюсти, напоминает, что ей как раз — есть куда. Что ей пора уже взяться за ум. Что ей уже за тридцать, и своей семьи у нее нет и уже не будет, а у него Светлана и Лизка. И что с ребенком она хотя бы будет не одна… Ленка молчит так долго, что Нигдеев начинает испуганно дуть в трубку и стучать пальцем по ее дырчатой пластмассе. Ладно, отправляй, говорит наконец Ленка, и ее бесцветный голос доносится из такого далека, которого и не бывает в этом мире. Отправь телеграмму, когда достанешь билет. Уже достал, говорит Нигдеев, скороговоркой сообщает время и номер рейса и швыряет трубку.
По лицу струйками стекает пот. Сидя на неудобной, слишком узкой лавочке в телефонной кабинке, Нигдеев размазывает его мятым платком. В кабинке тесно и душно, но он не торопится выходить. Пытается урвать еще несколько минут блаженного покоя…)
Но как она умудрилась вернуться? Зайцем пролезла в обратный самолет? Или вовсе не садилась в него, дождалась, когда Софья отвлечется, и выскочила из автобуса, идущего на аэродром? Не важно — она здесь, и теперь ему объясняться с Ленкой, которая ждет в аэропорту, и с Софьей, которая, наверное, с ног сбилась, обнаружив, что подопечная исчезла… и, наверное, с Пионером тоже придется объясняться, и, главное, — она здесь, все зря…
Нигдеев заскрежетал зубами и покачнулся — а она, как ни в чем не бывало, перешагнула порог. Он мимолетно удивился тому, что она позвонила в дверь вместо того, чтобы открыть своим ключом, — для чего, спрашивается, выдавали, — и тут очнулся. Мысли о ключе и мерзкой электронной трели звонка вернули его на место. В нормальное, не изгаженное всякой дичью настоящее, в котором у него давным-давно была только одна дочь. Где он сумел все исправить…
4
Он схватился за сердце, выкатил глаза, и Яна испугалась, что он сейчас упадет без сознания. Мельком подумала: не может быть, неужели сам поверил в свою выдумку и вообразил, что я мертва. И вдруг — будто опустилась шторка на иллюминаторе. Аккуратно, но чуть криво подстриженная борода шевельнулась, и из горла отца вырвался смущенный смешок.
— Извини, думал, Юрка пришел, — сказал он и прищурился: — А что с глазом? Бандитская пуля? — Яна невольно притронулась к синяку, и он посмотрел на часы — быстро и деловито, как делал это по утрам, перед выходом на работу. Пробормотал, глядя сквозь Яну: — Слушай, ты немного некстати. Юрий с минуты на минуту вернется, мне ему лекарства надо будет дать, да и режим у него… Давай завтра?
Яна сглотнула вязкую горькую слюну, с трудом протолкнув ее сквозь ком в горле. С усилием разлепила ссохшиеся губы.
— Что — завтра? — хрипло спросила она.
— Ну что ты там хотела, — растерянно пробормотал папа. — Сейчас как-то неудобно.
Внутренняя дрожь, сотрясавшая Яну после встречи в магазине, вдруг прошла. Она с холодным любопытством осмотрела прихожую. Здесь холостяцкое равнодушие к быту боролось с попытками украсить жизнь, густая, застарелая табачная вонь — с запахом пельменей и режущей струей освежителя, рвущейся из туалета. Оружейный сейф так и стоял у стены, опасно выпирая острыми твердыми углами. За наваленными на столик промасленными инструментами виднелась хрупкая статуэтка из диатомита, — оскаленный пещерный медведь, пугающе реалистичный, вырезанный, видимо, по палеозоологическим реконструкциям. С рогов северного оленя, прибитых к стене, свисала покрытая пятнами куртка-энцефалитка. Стекло в комнатной двери недавно мыли — но мыли плохо и неумело, оставляя разводы. Обои отставали от стен, но их почти не видно было за карандашными набросками обрывистых пейзажей с любовно прорисованными, сложно-извилистыми слоями обнаженных пород, и черно-белыми фотографиями в простых тонких рамках. Яна присмотрелась. Силуэты нефтяных качалок на фоне заснеженных сопок. Компания молодых, веселых, бородатых мужчин с геологическими молотками. Разложенные на столе мертвые утки. И — полдесятка детских фотографий. Лизка на лыжах. Лизка за столом, перемазанная кашей. Лизка с любимой куклой. Лизка, вцепившаяся в маленькую костлявую руку кого-то, оставшегося за кадром…
