Право на рождение. Дилогия (ЛП) - Зевин Габриэль (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗

— Хмм, — пробормотала она, затем снова дала мне соломинку: — Пей.

Я выпила.

— Но если у меня не будет отношений с его сыном, ему не понадобится беспокоить меня. Беспокоить нас.

— Понимаю, — сказала Имоджин. Она поставила стакан на тумбочку; похоже, количество выпитого мною ее удовлетворило.

Кожа снова начала ужасно зудеть, я потянулась почесаться, но Имоджин прижала мою руку.

— Вот от этого тебе станет лучше. — Она достала тюбик с мазью из тумбочки и начала наносить ее на волдыри, в большом количестве высыпавшие на коже. — Ты ведь не знаешь точно, что будет делать его отец, — продолжала она. — Большинство отцов больше всего на свете желают счастья для своих детей.

Я вспомнила Чарльза Делакруа в тот день, когда он забрал меня из «Свободы». Я знала по крайней мере одного отца, который сделал бы все для того, чтобы победить, невзирая на счастье своего сына.

Я покачала головой:

— Я не знаю точно, что сделает его отец, но мне кажется, то, что я с его сыном, подвергает нас опасности. Я (Я его люблю? В самом деле люблю? Да, думаю, это правда.) люблю Вина, но Нетти и Лео я люблю еще больше. Я не могу подвергнуть их опасности ради глупого школьного увлечения. Если бы бабуля была жива… но сейчас я не имею права рисковать.

Я знала, что мне надо делать. Это будет нелегко, но я смогу. Я попыталась снять перчатку, но Имоджин остановила меня, взяв мою руку в свои.

— Запомни, школьные увлечения не всегда бывают глупыми, Анни. И прямо сейчас ты вряд ли сможешь что-нибудь сделать. Твоя болезнь даст тебе возможность подумать несколько дней.

— Я так скучаю по бабуле, — сказала я. — Знаю, что большинство людей видели в ней просто старуху, лежащую в кровати, но я очень, очень скучаю по ней.

Кожа зудела, я чувствовала слабость, глаза наполнились слезами. Мне так хотелось обсудить с ней многое. Я тосковала по разговорам с ней. Казалось невообразимым, что я больше никогда не услышу ее голос.

— Я просто скучаю по ней, — сказала я.

— Попытайся помолчать. Я тоже по ней скучаю. Не хочешь ли, чтобы я тебе почитала? Это всегда помогало твоей бабушке заснуть. У меня с собой одна из любимых книг.

Она подняла книгу так, чтобы я смогла увидеть заголовок.

— Разве она не о сироте? — спросила я. Я ненавидела такие книги.

— Ты не можешь не сталкиваться с историями о сиротах. Каждая история — история о сироте. Жизнь — история о сироте. Мы все осиротеем рано или поздно.

— В моем случае это было скорее рано.

— Да, в твоем случае рано. Но ты сильная, и Бог никогда не дает нам больше, чем мы можем вынести.

Я не чувствовала себя сильной; мне хотелось укрыться с головой одеялом и никогда не вылезать. Я ужасно устала.

— Читайте, если хотите, — сказала я Имоджин.

— Глава первая, — прочитала она. — «В этот день нечего было и думать о прогулке. Правда, утром мы еще побродили часок по дорожкам облетевшего сада, но после обеда (когда не было гостей, миссис Рид кушала рано) холодный зимний ветер нагнал угрюмые тучи и полил такой пронизывающий дождь, что и речи не могло быть ни о какой попытке выйти еще раз…»

[8]

В последующие несколько дней я не делала ровным счетом ничего, разве что пыталась не чесаться. В таком состоянии я даже не смогла пойти на поминки бабули; вместо меня с Нетти пошли Скарлет и Имоджин. Я сказала Скарлет, чтобы она приглядывала за Лео. (Ей повезло, она не подхватила ветрянку. Странно, единственным из всей школы, кто тоже заболел, был мистер Бири.)

Я не особо расстраивалась из-за того, что не смогла присутствовать на похоронах. Теоретически я понимаю, зачем нужны поминки, — это был знак уважения как к живым, так и к мертвым. Просто я не люблю проявлять эмоции на публике.

Например, на похоронах папы я чувствовала, что за мной наблюдают и на основании этого оценивают. Недостаточно просто быть печальным. На поминках приходится выглядеть печально для других людей. Мне было стыдно подвергать сестру и брата такому испытанию, но в то же время я была рада, что ветрянка дала мне возможность не идти. К моим шестнадцати годам мне уже пришлось побывать на множестве похорон.

Я помогла родственникам выбрать траурную одежду: старый папин черный галстук для Лео и мое старое черное платье для Нетти. Незадолго до полудня пришли Имоджин и Скарлет, чтобы проводить их, и наконец я осталась наедине с волдырями, которые изо всех сил старалась не чесать. Но мне было не слишком плохо, разве что кожа зудела и я чувствовала себя некрасивой. Чуть попозже прозвенел звонок. Это пришел Вин, которого я не видела с того момента, когда меня рвало на полу в ванной. И сейчас я тоже выглядела ужасно, что особенно раздражало на фоне того, что он-то выглядел прекрасно. На нем был удлиненный оливково-зеленый пиджак, который выглядел так, словно когда-то принадлежал солдату, служившему в арктическом климате, а волосы были чуть влажными (должно быть, он принял душ перед выходом), и часть из них замерзла маленькими остроконечными льдинками (представьте, как холодно было снаружи). И да, эти льдинки были неотразимы.

После того как я его впустила в квартиру, он сказал:

— Я принес тебе кое-что.

Он полез в свои глубокие карманы и извлек четыре апельсина:

— Твои любимые.

Я взяла один и поднесла к носу.

— Эксперименты моей матери на крыше начали приносить плоды, — пошутил он. — Этот называется «Кара-кара», у него розовая мякоть, и он очень сладкий.

Он сделал движение, чтобы поцеловать меня, но я отстранилась:

— Не боишься заразиться?

Он покачал головой:

— У меня уже была ветрянка.

— Все-таки иногда люди могут заразиться во второй раз, и…

— Я не дам ей второй шанс.

Я отошла еще подальше.

— Как ты можешь хотеть поцеловать меня? Я отвратительно выгляжу.

— Не совсем.

— Совсем. Я видела себя в зеркале и знаю это точно.

Он рассмеялся.

— Ладно, я тут не для того, чтобы приставать к тебе. Я подумал, что тебе нужна компания, в то время как все остальные на поминках. Послушай, я даже очищу для тебя апельсин.

Я сказала, что я вполне могу очистить апельсин сама.

— Не в этих штуках, — сказал он, указывая на хлопковые перчатки, которые я носила по настоянию Имоджин. Он взял меня за руку и сжал. Сердце заныло у меня в груди. Мне нужно было порвать отношения с Вином.

Мы прошли в гостиную. Он сел на большую кушетку, обитую коричневым бархатом. Я примостилась рядом, положив голову ему на грудь. Он запустил руку мне в волосы, что меня покоробило, но я промолчала (у меня очень сильно вьются волосы, так что обычно я предпочитаю, чтобы их никто не трогал). Я была рада испытать это чувство: в какой-то мере оно меня укрепляло. «Смотрите, — думала я, — он вовсе не идеален. Если я буду думать только о своем раздражении, может быть, я буду в силах порвать с ним».

Я выпрямилась на кушетке, потом встала и пересела в красное кресло.

— В чем дело? — спросил он.

Я знала, что лучше будет сказать ему, что у нас ничего не выйдет и что мы не сошлись характерами, — обычно этот способ прекрасно работает. К несчастью, я этого не сказала, а сказала следующее:

— Вин, ты не можешь сейчас быть моим парнем.

И выложила ему всю историю, которую вам уже рассказывала: мне он очень, очень нравится (для заметки: я предпочитала не употреблять слово «любовь»), но моя семья важнее, чем мои чувства, и сейчас, когда бабушка умерла, я не могу допустить риска, что его отец вмешается в наши дела, и так далее.

И потом он меня отговорил, ну или я допустила, чтобы он это сделал. Может быть, мне хотелось, чтобы меня отговорили. Он сказал, что он любит меня, а я его и что это самая важная вещь на свете. Он сказал, что я не сама дошла до этого решения. Он сказал, что его отец не будет меня беспокоить, и сказал, что может проконтролировать своего отца, если тот попытается вмешаться. (Даже тогда я знала, что это нелепая ложь, — я же встречалась с Чарльзом Делакруа.) Он сказал, что любовь — единственная важная вещь во всем мире. (Вторая ложь.)