Беги, Четверг, беги, или Жесткий переплет - Ффорде Джаспер (лучшие книги .txt) 📗

– ТИПА-3?

– Нет, – поправила мама. – Бридж и кегли.

Она протянула мне платок, и я промокнула глаза.

– Все будет хорошо, милая моя.

– Спасибо, мама.

И она заторопилась к бутербродам, пробормотав, что ей еще целую ораву кормить. Я с улыбкой смотрела ей вслед. Я думала, что знаю свою мать, а оказалось, что нет. Дети редко знают своих родителей.

– Четверг! – воскликнул Джоффи, когда я вышла из ризницы. – На фиг ты тут нужна, раз ничего не делаешь? Если познакомишь этого богатенького Гибкинсона с неандертальским художником Зорфом, буду весьма тебе признателен. О господи! – пробормотал он, уставившись на дверь. – Это же Обри Буженэн!

Так и было. Мистер Буженэн, капитан суиндонской крокетной команды, невзирая на недавний скандал с шимпанзе, как ни в чем не бывало блистал на презентациях и вернисажах.

– А шимпанзе-то он с собой взял? – полюбопытствовала я, но Джоффи пронзил меня гневным взглядом и бросился пожимать Обри руку.

Торпеддер и Гибкинсон обсуждали работы валлийского художника-минималиста Тегвина Ведимедра, тяготевшего к такому минимализму, что его картин вообще не было видно. Они смотрели на голую стену с крюком для картины.

– И что это, по-твоему, значит, Гарри?

– Да ничего не значит, Корди, но это совершенно особое «ничего». Сколько она стоит?

Корделия склонилась к ценнику.

– Она называется «Сверхсатира» и стоит тысячу двести фунтов. Копейки. А вот и Четверг! Ну как, не передумала насчет фильма?

– Ага, щас. А вы не знакомы с неандертальским художником Зорфом?

Я подвела их к кучке людей, столпившихся вокруг Зорфа. Он пригласил нескольких друзей, я узнала Брекекекса из ТИПА-13.

– Добрый вечер, Брекекекс.

Он вежливо кивнул и представил меня молодому неандертальцу в рабочем комбинезоне, густо заляпанном разноцветными пятнами краски.

– Добрый вечер, Четверг, – ответил адвокат. – Это наш друг Зорф.

Молодой неандерталец пожал мне руку, а я представила им Корделию и Гарри.

– Что же, очень интересная работа, мистер Зорф, – начал Гибкинсон, разглядывая беспорядочные зеленые, желтые и оранжевые мазки на холсте площадью шесть квадратных футов. – И что тут изображено?

– Разве не понятно? – ответил неандерталец.

– О, конечно! – воскликнул Гарри, подходя к картине то слева, то справа. – Это нарциссы, верно?

– Нет.

– Закат?

– Нет.

– Ячменное поле?

– Нет.

– Сдаюсь.

– Давно пора, мистер Гибкинсон. Если приходится спрашивать, значит, вам не понять, Для неандертальца закат означает всего лишь конец дня. Зеленая рожь на картине Ван Гога – всего лишь неумело изображенное поле. Единственные художники сапиенсов, которых мы понимаем, это Кандинский и Поллок. Они говорят на нашем языке. Наша живопись – не для вас.

Я посмотрела на кучку неандертальцев, с восхищением взиравших на мазню Зорфа. Но Гарри, старое трепло, все еще надеялся угадать.

– Могу я еще раз попробовать? – спросил он, и Зорф кивнул.

Киношник уставился на холст и завращал глазами.

– Это…

– Надежда, – послышался рядом голос. – Это надежда. Надежда неандертальцев на будущее. Отчаянное желание иметь детей.

Зорф и прочие неандертальцы одновременно уставились на того, кто это произнес. Это оказалась бабушка Нонетот.

– Так я и думал, – провозгласил Гибкинсон, никого не обманув, но выставив себя идиотом.

– Сударыня демонстрирует проницательность, недоступную ее сородичам, – сказал Зорф, похрюкивая, что, по моему мнению, означало смех. – Не угодно ли леди сапиенс внести свой вклад в наши художественные искания?

Вот это действительно великая честь. Бабушка Нонетот шагнула вперед, приняла у Зорфа кисть, окунула ее в бирюзовую краску и добавила несколько легких мазков слева от центра. Неандертальцы ахнули, неандертальские женщины быстро прикрыли лица вуалями, а мужчины, включая Зорфа, подняли головы и уставились в потолок, тихо бормоча что-то себе под нос. Бабушка сделала то же самое. Мы с Корделией и Гибкинсоном, ничего не понимая в иноплеменных обычаях, растерянно переглянулись. Потом они затихли, женщины подняли вуали, и все неандертальцы один за другим стали медленно подходить к бабушке, обнюхивать ее одежду и легонько проводить по ее лицу огромными руками. Через несколько минут они завершили ритуал, вернулись на свои места и снова принялись рассматривать произведение Зорфа.

– Привет, крошка Четверг! – обернулась ко мне бабушка. – Давай поищем тихий уголок. Надо поговорить.

Мы отошли к церковному органу и уселись на жесткие пластиковые стулья.

– Что ты там нарисовала? – спросила я, и бабушка расплылась в самой сладкой своей улыбке.

– Возможно, кому-то оно покажется не совсем пристойным, – призналась она, – но мне хотелось их как-то поддержать. Я ведь раньше работала с неандертальцами и знаю их обычаи и привычки. Как благоверный?

– Все так же, – мрачно ответила я.

– Ничего, – серьезно произнесла бабушка, взяла меня за подбородок и заглянула в глаза. – Надежда есть всегда. Ты, как и я в свое время, увидишь, что все обернется весьма забавно.

– Я понимаю. Спасибо, ба.

– Мать будет тебе надежной опорой, не сомневайся, на нее ты всегда сможешь положиться.

– Кстати, она здесь, если хочешь с ней повидаться.

– Нет-нет, – поспешно ответила бабушка. – Думаю, сейчас ей не стоит мешать. А пока мы тут, – она сменила тему, не переводя дыхания, – может, придумаешь еще какие книжки из категории «десять самых занудных классиков»? Уж очень помереть хочется.

– Бабушка!

– Извини, крошка Четверг.

Я вздохнула.

– «Потерянный рай» читала?

Бабушка испустила долгий стон.

– Ужасно! Я потом неделю еле ноги волочила. Он же способен навсегда отвадить от религии!

– «Айвенго»?

– Скучновато, но местами ничего. Думаю, в десятку не попадет.

– «Моби Дик»?

– Увлекательность и живость чередуется с тупейшей дурью. Дважды перечитывала.

– А «В поисках утраченного времени»?

– Что на английском, что на французском – тягомотина и есть тягомотина.

– «Памела»?

– А! Вот тут ты попала в точку. Я продиралась сквозь нее еще подростком. Может, в тысяча семьсот сорок первом она и имела успех, но сегодня единственным откликом на нее будет храп обманутого читателя.

– А «Путешествие паломника»?

Но бабушка уже отвлеклась.

– У тебя гости, дорогая. Смотри, вон там, между чучелом кальмара внутри пианино и «фиатом», вырубленным из замороженной зубной пасты.

Там маячили двое в мешковатых темных костюмах, явно чувствовавшие себя неловко. Разумеется, ТИПА-агенты, но не Трупп и не Броддит. Похоже, в ТИПА-5 опять стряслась беда. Я справилась у бабушки, обойдется ли она без меня, и направилась к ним. Они тупо рассматривали лежащую на земле расплющенную трубу с надписью: «Неделимая тройственность смерти».

– Что скажете? – спросила я.

– Не знаю, – нервно начал первый агент. – Я… я не большой спец в искусстве.

– Даже будь вы экспертом, здесь это вряд ли помогло бы, – сухо ответила я. – ТИПА-5?

– Да, а как вы…

Он спохватился и нацепил темные очки.

– Нет. Я никогда не слышал о ТИПА-Сети, тем более о ТИПА-5. Их не существует. Черт. Боюсь, у меня не очень получается.

– Мы ищем человека по имени Четверг Нонетот, – прошептала его напарница, едва шевеля губами. И на случай, если до меня не дойдет, добавила: – По служебному делу.

Я вздохнула. ТИПА-5 со всей очевидностью не хватает добровольцев. И это неудивительно.

– Что случилось с Труппом и Броддитом?

– Они… – начал первый агент, но напарница ткнула его в бок и отчеканила:

– Мы никогда о них не слышали.

– Четверг Нонетот – это я, – сообщила я им, – и, по-моему, вы даже не осознаете, какой опасности подвергаетесь. Откуда вас перевели? Из ТИПА-14?

Они сняли темные очки и нервно заморгали.

– Я из ТИПА-22, – сознался первый. – Моя фамилия Агниц. А это Резник, она из…