Подземная пирамида - Леринц Ласло Л. (книга бесплатный формат .TXT) 📗
Саркофаг стоял посередине помещения, а в двух шагах от него – точно такой же, но поменьше, который мог скрывать в себе мумию ребенка. В ногах каждого саркофага стояла мраморная канопа для внутренних органов, а возле большого саркофага мы нашли еще небольшой, высеченный из мрамора шар, назначение которого было нам пока непонятно.
Наши находки пополнились также остатками пары кожаных сандалий, которые лежали в изножье большего по размеру саркофага.
По сути дела, это было все, что мы обнаружили в склепе. Нигде не было ни украшений, ни личных принадлежностей.
После первых минут восторга мы почувствовали заметное разочарование. И это все?..
Потом, после продолжительного молчания, папа Малькольм произнес:
– Так, значит. Небогатая добыча… Сначала я думал, что это фараон.
– А что? Не фараон? – спросил Хальворссон.
– Это исключено. Фараона не хоронят так бедно. Я даже боюсь, что это не придворный чиновник. Может быть, это был обычный человек знатного происхождения.
– А надпись?
– Это уже дело мистера Силади.
Я как раз направил фонарь на стену и изучал надписи. В этом помещении было две надписи, на двух более длинных стенах.
– Ну? – спросил фольклорист. – Что там написано, Петер?
– Один из текстов содержит проклятия. Это неинтересно…
– Как же неинтересно, – заупрямился Хальворссон. – Не забывайте, что я не египтолог, и еще никогда не видел ничего подобного…
– Ладно, – сказал я. – Слушайте. Попробую перевести. «После долгого пути я вернулся туда, куда мне предназначено вернуться. Путь странника подошел к концу, пути больше нет. Голодный больше не будет есть, жаждущий больше не будет пить. Глаз больше не увидит света, ухо больше не услышит звука. Душе назначают цену, как зелени на рынке. Тело мое вернулось после долгого пути и жаждет только покоя. Не возмущайте его покоя. Если все же вы осмелитесь. Озирис знает, что ему делать!»
Остальные подняли головы и посмотрели сначала на стену, потом на меня.
– Интересно, – пробормотал Карабинас. – Мне еще не приходилось слышать такого текста проклятий.
– Что же в нем странного? – нервно спросил датчанин.
– Даже не знаю. Может быть, то, что в нем не содержится конкретных угроз.
– Что такое – конкретная угроза?
– Не сообщается, что произойдет с тем, кто нарушит вечный покой мертвого.
– Я не чувствую в нем никакой угрозы. Скорее смирение. Это исповедь человека, которому уже все равно.
– Это вы себе только воображаете, – сказал Миддлтон. – Вы понимаете, что значит «Озирис знает, что ему делать»?
– Нет.
– Так вот, Озирис – это повелитель мертвых. Остальное вы теперь можете себе представить.
Датчанин не отрывал взгляда от надписи, как будто понимал, что там написано, затем принялся рассматривать черты лица вырезанного на саркофаге и раскрашенного изображения мужчины среднего возраста. Наконец он снова покачал головой.
– Не знаю. Может быть, вы и правы. Но я фольклорист, и за эти годы прочитал много текстов. В том числе и с проклятиями. Я знаю, каковы тексты, когда кто-то проклинает. Этот не такой. Поверьте, он не хочет никому угрожать. С него довольно и своих бед.
Старик пожал плечами.
– Угрожает или нет – все равно. Мы уже здесь. А вторая надпись?
Эта была значительно интересней, чем первая. И когда я начал разбирать ее по слогам, у меня сквозь зубы невольно вырывалось шипение.
Карабинас покосился на меня с удивлением, потом тоже принялся за чтение и вдруг громко вскрикнул:
– Есть! Святые угодники!
– Что такое? – остолбенел Старик.
– Квадратноголовые… или пирамида. Не знаю!
Старик тоже пытался читать, но не слишком преуспел в этом, потому что в волнении только шарил руками в поисках очков, потом махнул рукой и повернулся ко мне.
– Вы не переведете поподробнее, Петер? Я как раз закончил перевод надписи. Вытер со лба пот и начал читать вслух:
«Я спустился в земной мир, чтобы быть вместе с моими сыновьями и дочерьми, которых я сотворил. Я оставил звезды, моего отца, Ра, Солнце, чтобы уничтожить врагов людей. Я, Иму, сын Ра. Однако люди не понимали моих мыслей, не хотели следовать моим законам, не хотели идти по моему пути. Я, Иму, любил людей. Я хотел возвысить их до себя, но люди отвергли меня, они не верили в добро, они преследовали меня и покушались на мою жизнь. Часы мои сочтены. Жизнь моя коротка. Я больше никогда уже не увижу отчего крова, храма Ра, который я покинул ради людей. Я, Иму, уже никогда не вернусь!
Все же я прошу вас, чтобы вы не скорбели. Ведь я оставил семя, которое вы можете посеять, когда угодно. Семя прорастет и выпустит колос. Но смотрите, хорошо посадите семя! Найдите плодородную почву, из которой сможет вырасти колос.
Когда же колос вырастет, он должен достичь храма Ра. Подготовьте ему солнечную ладью, посадите в нее и отправьте к храму Ра. Руль будет в моих руках. Он достигнет храма Ра.
Берегите семя: если оно погибнет, то путь мой был напрасен. Благословляю вас!»
– Иму! – пробормотал Старики почесал в затылке. – По крайней мере, мы знаем теперь, кто скрыт в саркофаге.
– Советник фараона Эхнатона, таинственный Иму, – сказал я. – Понимаете ли вы, что это значит?
– Естественно, – сказал Хальворссон. – Что мы стали на шаг ближе к подземной пирамиде.
Почти все мы собрались наверху, в палатке Старика. Один только Миддлтон все еще торчал в склепе, хотя и сам не мог бы сказать, что искал. Просто склеп не давал ему покоя. Он притягивал его, как свет бабочку.
Собственно говоря, все мы испытывали то же самое, только, пожалуй, не осмеливались признаться в этом даже самим себе. Во всяком случае, Миддлтон был наименее стыдливым из нас.
И, наверно, наименее голодным.
Сегодня вечером мы опять ели рис, который сварил Осима, и, естественно, беседовали о склепе.
– В любом случае странно, – говорил Старик. – Эти надписи совсем не такие, каких можно было ожидать. Какие-то они другие.
– В каком смысле? – спросил датчанин. На лице Старика появилась гримаса.
– Надписи такого рода имеют сложившиеся традиции. Надписи, найденные в склепах пирамид, изученных до сих пор, вы встретите в любой книге по специальности. А эта – нечто совсем другое. Нет в ней никакой торжественности, никакой величественности, ничего, что указывало бы на власть.
– Не забывайте, что там внизу лежит не фараон, а всего лишь один из советников.
– Ну и что, – сказал Осима. – В надписях маленьких людей иногда куда больше властолюбия, чем в надписях фараонов.
Хальворссон облокотился на стол и подпер подбородок руками, затем обратился к Старику:
– Скажите, это не может быть подделкой? Папа Малькольм так вскинул голову, словно ему под мышку сунули тлеющие угли.
– Что такое? Подделка?
– Я имею в виду надпись. Не может быть?
– Исключено. Склеп был нетронутым. Датчанин снова только вздохнул.
– Тогда не понимаю.
– Что вы не понимаете?
– Дух надписи.
В нас зародилось какое-то подозрение. Дело в том, что постепенно мы убедились, что у Хальворссона исключительные способности к анализу написанных текстов.
– То есть, как это – дух? – спросил я с подозрением.
Датчанин повернулся ко мне и поднял палец.
– Видите ли, Петер… Как бы мне выразиться? Если бы я не знал, что этот Иму жил в середине второго тысячелетия до новой эры, я бы сказал, что это христианская надпись. По крайней мере, в том, что касается его философии и образов. Обратите внимание. Во-первых, это его сравнение с семенами. Это не напоминает вам горчичное семя?
– Горчичное семя?
– Ну конечно. Из Библии. Или семя, которое падает на благодатную почву и из которого вырастает Учение. Новое учение. Христианство. Ведь первые христиане сравнивали себя с семенем или себя и свое братство с закваской. «Но смотрите, хорошо посадите семя! Найдите плодородную почву, из которой сможет вырасти колею!» Я словно слышу апостола Павла в одном из его посланий.
