С ключом на шее (СИ) - Шаинян Карина Сергеевна (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
Ольга попятилась. Наказание настигло, когда она уже поверила, что все обойдется. Не молния — родители молчуна, ставящие свечку за здоровье сына. Механически исполняющие лишенный смысла ритуал. Мертво глядящие на огонь лишенными надежды глазами.
— Мы же не знали, — прошептала Ольга. — Не знали…
…Мама с треском ломает картонку из-под яиц, еще позавчера полную, и запихивает ее в мусорное ведро.
— Я рада, что ты стала так хорошо есть, — весело говорит она. Последнее время у мамы хорошее настроение, и Ольга догадывается, почему. Она видит подсказки, пока еще мелкие признаки перемен. Замечает, что флакончик духов «Дзинтарс» перекочевал из серванта на тумбочку. Знает, что неделю назад мама была в парикмахерской. Видела упаковку от капроновых колготок в мусорном ведре — импортных колготок, которые мама достала в мае и приберегла на особый случай. А позавчера Ольга заметила, что свежий номер «Советского Нефтяника» лежит не на кухонном столе, а рядом с телефоном, развернутый на программе кинотеатра. Просыпаясь среди ночи, Ольга видит, что мама улыбается во сне. У мамы появился жених, и Ольга изнывает от злости на то, что мама прячется и вообще ее не спрашивает, от радости за нее, от любопытства, тревоги и беспокойства.
Но сейчас веселье мамы какое-то ненастоящее, а на дне ее глаз неуютно шевелится тревога.
Голодный Мальчик прожорлив. Они с Яной и Филькой таскают еду по очереди, стараясь брать те продукты, пропажа которых не слишком бросается в глаза. Хлеб. Макароны. Тушенка из экспедиционных запасов Янкиного отца и «морские камешки», которые Филькина бабушка покупает где-то мешками. Ольге приходится сложнее всего: в ее доме не так уж много еды — маме некогда стоять в очередях. Если честно, их запасы такие скудные, что иногда Ольга обдумывает кражу из магазина.
А еще продукты стоят денег. Мама старается не подавать виду, но Ольга знает, что денег у них мало. Наверное, мама боится, что теперь их совсем перестанет хватать…
— Извини, мам, просто так есть хотелось, — тараторит Ольга. Врать противно. Янка с Филькой как хотят, но лично она больше воровать из дома еду не будет. — Но это уже прошло, говорит она. — Честно-честно, прошло! У меня, наверное, этот… скачок роста был!
Мама окидывает ее странно задумчивым взглядом, от которого становится жутко.
— Ничего мне рассказать не хочешь? — спрашивает она. Ольга широко раскрывает глаза и мотает головой, глядя в мамино лицо. Обычно этого хватает, но сегодня мама продолжает смотреть на нее все с той же ужасающей задумчивостью.
— Ты очень красивая, — медленно говорит мама. От неожиданности Ольга перестает таращить глаза. — Ты ведь не играешь с большими мальчиками, правда? С мальчиками старше тебя?
Ольга задумывается. Их вечно голодный друг ни разу не говорил, сколько ему лет. Может, он и правда старше. Может, ему целых двенадцать… А было бы здорово все рассказать маме. Она, наверное, не выдаст. И обязательно что-нибудь придумает… Потому что с Голодным Мальчиком что-то не так, очень-очень не так, и дело вовсе не в еде.
Погруженная в свои мысли, она не сразу замечает ужас на мамином лице, и выныривает, лишь когда та оседает на стул, прижимая ладонь к груди.
— Мам, ты чего? — громко шепчет Ольга и хватает ее за руки. — Мам! Не дружу я ни с какими мальчиками, ты чего, ну мам! — она снова делает честные глаза, изо всех сил, так, что начинает ныть лоб и шевелятся уши. Она готова поклясться, что вообще не знает ни одного мальчика. Что угодно, лишь бы остановить… вот это.
И мама верит, как всегда. Или делает вид, что верит. Ольга понимает, что маме просто некуда деваться, и от этого становится совсем тошно.
— Что, и с Филькой своим рассорилась? — спрашивает мама, пряча за насмешкой облегчение.
— С Филькой? — удивляется Ольга. — Не… Так то ж Филька!
Они смотрят друг на друга и заговорщицки улыбаются. Потом мама снова становится серьезной.
— Вот с ним и гуляй, — говорит она. — Не ходи одна. И не вздумай никуда лазать, никаких гаражей и домов под снос, никаких безлюдных мест, ясно? Гуляйте во дворе. Ты понимаешь, почему?
Ольга кивает.
Час спустя она вывязывает Послание, пока мама дремлет в кресле с раскрытой книгой в руке. «Еда», «нет», «думать», «завтра». Книга с глухим хлопком падает на пол, и мама вскрикивает во сне, но не просыпается, только хмурится особенно, непривычно горько. Ольга откладывает Послание и теребит ее за рукав.
— Ма, ложись давай, — говорит она.
Мама смотрит на нее мутно, как только что открывший глаза щенок, выбирается из кресла и, горбясь, плетется в ванную. Пока она стоит под душем, пытаясь смыть въевшийся в кожу запах лекарств и болезней, Ольга довязывает последние узлы и заканчивает под щелчок шпингалета. Мама выходит из ванной в ночнушке в горошек; со слипшихся кудряшек еще капает. Ее лицо блестит от крема, ресницы без косметики кажутся почти белыми, а глаза — ярко-розовыми. Ольга включает ночник и гасит верхний свет.
— Точно никаких мальчиков? — спрашивает мама, когда они уже лежат в своих кроватях, разделенные сероватой темнотой.
— Конечно точно, — дает Ольга единственный правильный ответ, и мама с успокоенным вздохом переворачивается на другой бок, но не улыбается. Этой ночью она не улыбается.
Утро такое теплое, что Ольга снимает кофту и повязывает ее вокруг талии. Два вареных яйца, спрятанные в карман, постукивают по ногам. Чтобы срезать дорогу, она ныряет в дыру в заборе и несется через пустырь, расчищенный под стройку, небрежно перескакивая через глинистые колдобины. Из-под расколотых плит рядом с вагончиком пробиваются пушистые шары одуванчиков. Ольга сворачивает с пути, чтобы сорвать и обдуть парочку, и видит чью-то руку, мертво торчащую из бурьяна по ту сторону нагромождения бетона.
В животе кувыркается холодное. Ольга разом понимает, что она одна, что заброшенная стройка — и есть безлюдное место. Именно в таких местах можно наткнуться на всякое. На алкашей с сизыми лицами и огромными багровыми носами, которые будут молча сверлить тебя странными напряженными взглядами. На кучку курящих старшеклассников: «Только вякни кому!» — «Больно надо…». На скользкие бесцветные резинки, от которых Филька оттаскивал их с Янкой, чуть не плача. Можно нарваться на разлагающихся мертвых собак, с которых содрали шкуры, с клочками шерсти, прилипшими к почерневшим мышцам и жилам. На заплаканную женщину, сидящую прямо на земле среди мусора и битого стекла с юбкой, задранной до пояса, которая станет орать: «Пошла на хер отсюда! Чо уставилась? Пошла нахер!». На дохлых крыс. Или на огромную живую крысу, которая будет с истошным писком бегать по кругу, а потом с визгом метнется прямо в лицо, и Ольге только чудом удастся отбить ее ладонью (и мерзкое ощущение горячей влажной шерсти сохранится надолго, очень надолго).
А можно нарваться как сейчас. Ольга хочет убежать. Она понимает, что надо бежать, но вместо этого подбирает ветку и карабкается на плиты. Балансируя на коленях, она дотягивается веткой до рукава, подцепляет и тянет. Черная болонья сдвигается слишком легко, и Ольга едва не теряет равновесие. Ее окатывает волной ужаса; ветка дергается в руке, и, подцепленная острым концом, из бурьяна вылетает старая куртка. Несколько мгновений Ольга, оглушенная ударами сердца, тупо смотрит на торчащие из дыр клочья синтепона. Просто большая куртка, драная, изгаженная до невозможности, выброшенная или забытая.
Ольга думает о хозяине куртки и понимает, что он не из тех, на кого стоит нарываться в безлюдном месте. Отбросив ветку, она соскальзывает на землю и бежит дальше.
По другую сторону от едва начатого фундамента на трубах, уложенных в ряд и уже проржавевших, разлеглись дворняги. Едва увидев их, Ольга облегченно улыбается. Поравнявшись со стаей, она тихонько свистит. Собаки переглядываются, будто выясняют, чья сегодня очередь, и крупный черно-палевый кобель в роскошных свалявшихся штанах встает, потягивается и неторопливо спрыгивает на землю.
