Карлики - Дегтярев Максим Владимирович (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
— Может, как нибудь без нее? — жалостливо попросил я.
— Зачем тогда ты просил меня все это читать, — возмутился Стас, — ну да ладно… Я постараюсь попроще. В конце двадцатого века от рождества Христова, Лефевр предложил простую математическую модель — модель рефлексирующего разума. Сразу скажу, что простой она была только в конце двадцатого века. Сейчас все обстоит гораздо хуже… В смысле, для тебя — хуже, если ты хочешь понять, как эта модель работает. Так вот, в основе модели лежат несколько аксиом и постулатов. Например, для простоты, предположили, что мыслящий субъект принимает решение, основываясь на трех вещах…
— Какое решение? В смысле, решение чего, какой задачи?
— Ну, предположим, надо тебе решить, идти сегодня на работу или не идти. Или, нет, надо придумать что-то более животрепещущее…Это должен быть выбор между добром и злом…Вот: выпить тебе еще этиловой настойки или нет?
— Выпить!
— Э, нет. Не так быстро. Надо решать согласно теории. А теория говорит нам, что первое, на чем основано твое решение, это то, куда толкает тебя окружающий мир. При этом мы считаем выпивку безусловным злом, а трезвость, соответственно, добром.
— Миру плевать…
— Нет, не плевать. На подсознательном уровне он заставляет тебя выпить, чтобы, к примеру, снять напряжение или еще чего.
— Хорошо, мир — за!
— Пойдем дальше. Второе, что ты принимаешь в расчет, это твое личное предположение о том, чего желает от тебя мир.
— С миром, мы, вроде, уже покончили…
— То было на подсознательном уровне. А на сознательном — мир — против. Вот Татьяна же против?
— Против, но она — еще не весь мир, — возразил я.
— Не худшая его часть зато… Не важно… Итак, ты думаешь, что мир против выпивки, хотя на самом деле, он — за. И — хватит об этом. Перейдем, лучше, к третьему фактору…
— А сколько их всего?
— Я же сказал — три… И не перебивай. Третий фактор — это твоя внутренняя интенция, иначе говоря, твое НАМЕРЕНИЕ выбрать то или иное решение. Если оно совпадет с твоим решением, то тебя назвали бы «реалистом»
— А я реалист?
— Сейчас увидим. Так какова будет твоя интенция?
— Выпить!
— Вот заладил… — Стас заглянул в приготовленную заранее шпаргалку, —Ладно, выходит ты и в самом деле «реалист», — согласно модели — окончательное решение — «за».
— Ну ладно, пусть так. А если, скажем, миру, как это и есть на самом деле, все равно, то какой будет ответ?
— Пятьдесят на пятьдесят.
— Хм, а если Татьяне тоже безразлично, пьем мы тут или нет?
— То три против четырех, что ты выпьешь.
— Ааа, то есть, ответ — это вероятность того или иного решения.
— Угу, так точно.
— И что, как-нибудь экспериментально эту теорию можно подтвердить?
— Можно.
— И как?
— Ты слышал про «эффект золотого сечения» в экспериментальной психологии?
— Про то, что всем нравятся женщины, у которых некоторые пропорции близки к золотому сечению — слышал. Так ты хочешь сказать, что твоя теория может объяснить сей странный феномен?
— Отчасти — да. Можно провести такой простой эксперимент: собрать кучу народа и попросить их оценить своих знакомых по принципу сильный-слабый, или, скажем смелый-трусливый. И окажется, что, в среднем, люди выбирают положительное качество с частотою, близкой к золотому сечению — то есть, с вероятностью шестьдесят два процента. Это число как бы сублимирует наше представление о добре и зле. И это же число получается, как решение уравнения, предложенного Лефевром. Из его уравнения следует, что люди тянуться к добру с вероятностью шестьдесят два процента.
— Да, теперь я что-то такое припоминаю. Где-то я уже об этом слышал…— я вспомнил, как Франкенберг говорил, будто бы он «изменил сублимационное число», — а при чем тут свобода воли?
— Она тоже предусмотрена моделью. И потом, ведь модель не предсказывает твой поступок, а дает лишь вероятность того или иного решения. Каким оно будет — твое решение — зависит от тебя.
— Ладно, положим, уяснил, —сказал я не очень уверенно. — Выходит, алгоритм такой: берем мое изначальное намерение или, как ты говоришь, интенцию, смешиваем с влиянием среды и с тем, что я думаю про это влияние и получаем окончательное решение. Мне только про интенцию не понятно — она ведь тоже зависит и от окружающего мира, не важно, сознаю я эту зависимость, или нет. Моя интенция — штука не более понятная, чем то, что ты называешь окончательным решением. Как тут быть?
— Ты, можно сказать, зришь в корень. Процедуру поиска окончательного решения надо повторять много раз, на каждом шаге беря в качестве интенции предыдущее решение. Такой последовательный поиск и есть наша рефлексия, то есть общение с самим собою, с образом себя внутри себя. В модели, поиск осуществляется путем решения системы уравнений. В двадцатом веке уравнение было одно — простенькое квадратное, теперь же решают систему интегральных континуальных уравнений, но это уже такие дебри…
— В дебри мне не надо, — поспешил я его заверить, — мне надо суть уловить. А ее я представляю себе следующим образом: существует некая модель, согласно которой функционирует наш разум. Начали ее создавать в двадцатом земном веке, и с тех пор значительно продвинулись. Но принцип работы все тот же — берется какое-то количество входных данных, решается система уравнений, а ее решение — это вероятность того, что субъект, в конечном итоге, примет то или иное решение. Я ничего не напутал?
— Ты схватываешь на лету! — похвалил меня Стас и приложился к банке с настойкой.
Я решил, что пора поставить точку.
— В таком случае, спасибо за исчерпывающее объяснение. Впрочем, когда учитель говорит, что ученик все понял, то это может означать, что учителю просто надоело объяснять… Не понимаю только, если вся эта теория так хорошо известна, то почему профессор Фра…— я едва не проболтался. Пока я лихорадочно соображал, как мне выкрутиться, Стас удивленно переспросил:
— Что за профессор Фра?
— Да так, знакомый один… Не важно…
— Какой знакомый? — раздалось из прихожей. За болтовней я не услышал, как вернулась Татьяна. Так или иначе, но ее приход дал повод сойти со скользкой темы.
— Как ты тихо вошла, а Стас уже пришел, мы тут беседуем без тебя, — проговорил я скороговоркой, знаками показывая Стасу, чтоб тот спрятал банки. Он так и не придумал, куда их деть, поэтому, войдя в комнату, Татьяна застала его стоящим в глубоком раздумье, с банками в руках. Пойманный с поличным, он страшно смутился и взглядом стал искать поддержки у меня. Но я уже твердо решил всю вину свалить на него, и помощи от меня ему ждать не следовало.
— Стас, как тебе не стыдно! Я же просила! — накинулась на него Татьяна, — ну ни в чем нельзя на тебя положиться!
— Я… я больше не буду, — пообещал Стас.
— Не буду… уже приняли, значит, — продолжала она возмущаться. Я стал ее успокаивать:
— Да ладно тебе, мы ведь так только, за встречу, за скорое выздоровление.
— А ты… а ты марш готовить еду для гостей, они вот-вот придут, — наказание для меня оказалось не столь суровым, как я ожидал. Из ее слов следовало, что Стас на гостя не тянул.
Кроме него мы ожидали еще троих. Первой пришла лучшая Татьянина подруга Маргарита (для друзей — Марго). Они вместе учились на историческом. Про Марго всем известно, что она жуткая спорщица и болтушка, но вот касательно ее личной жизни, а в особенности, касательно роли Стаса в этой самой личной жизни, известно мало. Следом за Маргаритой пришла парочка Татьяниных коллег — Йохан и Ванда.
Ванда — очаровательное маленькое существо с огромными, удивленно смотрящими на мир, голубыми глазами. В этом мире, наибольшего восхищения достоин, разумеется, Йохан, поэтому Ванда смотрит ему в рот, даже когда тот ест. О характере их взаимоотношений я мог лишь догадываться, но там тоже, видно, не так все просто, поскольку весь вечер Йохан то пододвигался к Ванде на то минимально расстояние, когда пора начинать есть из одной тарелки, то, наоборот, отодвигался, едва не садясь Стасу на колени — все трое ютились на коротком диванчике. Вновь прибывшие, как и Стас, пришли не с пустыми руками, и Татьяна постепенно смирилась с изобилием напитков на столе.
