Зловещее проклятие - Гладкий Виталий Дмитриевич (версия книг .TXT) 📗
Трава на лужайке давно не кошена, местами вытоптана. Солнце прячется за деревьями, и приятная прохладная тень падает голубоватыми акварельными мазками на кое-где выгоревшую зелень.
У дальнего конца лужайки лежат небрежно сложенные бревна, привезенные сюда неизвестно кем и для каких целей.
На бревнах сидит старуха в очках и читает газету. По лужайке носится курчавый терьер в ошейнике, в радостном возбуждении тявкая на каждое дерево.
Старик, с опаской посматривая в сторону пса, опускается на корточки – так, что его почти полностью скрыла густая высокая трава.
Он наблюдает за старухой долго и в полной неподвижности.
И вовсе помертвевшее лицо его застыло в гримасе ненависти. В глазах старика плещется холодный огонь. Зрачки его глаз расширились, взрывая глазные яблоки изнутри, и стали похожими на черные капли чугуна, впаянные в мутное стекло.
Старуха вдруг забеспокоилась, отложила газету в сторону, и, кликнув пса, поднялась на ноги.
Терьер с готовностью подставил ей свою ухоженную шерсть. Она ласково потрепала его за загривок, подтолкнула; терьер снова начал выписывать круги по лужайке.
Старуха сняла очки и долго протирала их куском фланели, тревожно посматривая по сторонам.
Трудно сказать, сколько ей было лет. В какой-то период жизни безжалостное время, оставив неизгладимые следы на лице, как бы обходит стороной свою жертву, снисходительно выжидая удобный момент, чтобы нанести последний, разрушительный удар.
Еще труднее представить, как выглядела она в молодые годы.
Черты ее лица время стесало грубо, безжалостно и небрежно, проложив частые морщины там, где когда-то румянились круглые щеки, прилепив дряблые синеватые мешки под глазами, искривив нос так, что он стал нависать над верхней губой.
И все же старуха не выглядела совсем немощной. Годы не согнули ее, только высушили.
Старуха смотрит на окружающий мир исподлобья, как бы поверх очков. От ее фигуры веет упрямством и некоторой отчужденностью.
Старуха, опять нацепив очки, стала неторопливо, шаркающей походкой, прогуливаться по лужайке, озабоченно хмурясь. Она пытается заглянуть за зеленую стену кустарников, откуда, по ее мнению, может исходить некая, пока еще неизвестная, опасность.
Терьер путается под ногами, и она его беззлобно поругивает. Что-то ее тревожит, даже пугает. Но что именно, она понять не может, а от этого настроение у нее портится окончательно.
Подозвав пса, старуха берет его на поводок и, забыв газету, торопливо – насколько позволяют годы – шагает к выходу из парка, поминутно оглядываясь.
Старик провожает ее ненавидящим взглядом, пока деревья не скрывают от него угловатую фигуру в темно-бордовом шерстяном платье.
«С-сука! – исступленно шипит старик. – Шваль! Подлая предательница!». Его руки судорожно цепляются за жесткую траву, вырывая целые пучки.
Наконец он хочет подняться и, охнув, валится на землю, – ноги у старика затекли, задеревенели, стали непослушными.
Сидя на земле, старик долго растирает их, морщась и покряхтывая. Он бормочет: “Проклятый пес, проклятый пес!…”
Наконец старик встает и подходит к бревнам, где недавно сидела старуха. Подобрав оставленную газету, он рассматривает ее, брезгливо поджав тонкие злые губы.
Вдруг старик, что-то нечленораздельно выкрикивая и брызжа слюной, с яростью рвет газету на мелкие клочки. Затем, согнувшись больше обычного, и тяжело опираясь на трость, он медленно бредет к парковым воротам.
Его лицо кажется спокойным и безмятежным. Но в неподвижных глазах затаилась жестокость.
Солнце скрылось за тучами, и парк сразу стал мрачным, неприветливым. Вдалеке прогромыхал гром.
На город надвигалась гроза.
Глава 2. МАЙОР ДУБРАВИН
Старший оперуполномоченный уголовного розыска майор Дубравин завтракал.
Раннее утро выдалось хмурым, сырым. Дождь, который лил с вечера, почти не переставая, наконец прекратился, и густой туман опустился на город.
Из детской послышались возня и хныканье – жена собирала младшего сына в садик. Старший, школьник, еще спал.
Дубравин налил большую чашку чаю, отхлебнул глоток, и поморщился. Чай уже остыл, а заварка была с запахом прелой соломы.
Посмотрев на пачку, из которой была взята заварка, он сокрушенно вздохнул – опять подделка. Дрова вперемешку с сенной трухой.
Индийского бы, вспомнил он свою молодость. Недорогой, но крепкий и ароматный. Да где теперь такой достанешь – дефицит. А дорогие сорта не по карману.
Дубравин нахмурился, вспомнив ссору с женой двухдневной давности.
“Вон у Сидоркиных только птичьего молока нет! – кричала она. – В мясных рядах – лучший филейчик с поклоном, в молочном – домашний творожок. Осенью – фрукты и овощи им машинами прут. Задаром, между прочим. А кто такой Сидоркин? Кто?! Полное ничтожество. Из милиции его выперли, так он пристроился в налоговую инспекцию. А ты – майор уголовного розыска! Днюешь и ночуешь на работе”.
“Отстань, Ольга…”
“Ну, нет уж, ты мне рот не затыкай! Концы с концами никак свести не можем! Если бы не моя мама…”
“Ну да, твоя мама… – подхватил Дубравин со злой иронией в голосе. – Как же… По миру пошли бы без твоей мамы”.
“Ты… ты не смеешь!”
“Успокойся, не кричи, детей напугаешь. А что касается Сидоркина… Так я тебе уже говорил, и не раз: совесть моя чиста, и ты ее вместе с “левым” филейчиком в мясорубку не старайся запихнуть. Не выйдет!”
“Это я… я стараюсь!? Неблагодарный! Говорила мне мама…”
По лицу жены покатились крупные слезы; она осторожно, чтобы не размазать тушь с ресниц, стала промокать их носовым платком.
Но ее усилия оказались тщетными. Посмотревшись в зеркало и убедившись в этом, она начала плакать навзрыд – не столько от обиды на мужа и жалости к себе, сколько из-за того, что снова придется повторить небыструю процедуру макияжа…
Тогда он ушел на работу злой, как сто чертей, даже не позавтракав. А сегодня жене не до выяснения отношений – она уезжает в очередную командировку.
По дороге на работу Дубравин мысленно возвратился к позавчерашней ссоре:
“С деньгами, конечно, туговато… Ольга права. Дети растут, расходы – тоже. Прямо пропорционально. Факт. А может?… – Он мечтательно прищурил глаза. – Район предлагали. Еще одна звезда на погоны – раз, зарплата выше – два… Машина, отдельный кабинет… Сам себе хозяин. Уважаемый человек. Отказался… А зря. Осел… Периферия? Зато спокойно. Не нужно сутками мотаться, высунув язык, выискивая улики и вещественные доказательства. Нашел, изобличил, задержал, подшил бумаги в папку, сдал следствию – и по новой. И так до бесконечности. Опер… Собачья работа…”
Причины для черной меланхолии у старшего оперативного уполномоченного ОУР майора Дубравина были веские.
Последний месяц он занимался розыском вора-“домушника”, ухитрившегося за это время обчистить три квартиры. “Работал” вор быстро, дерзко: с одной из квартир управился за полчаса, пока хозяйка ходила в молочный магазин.
И чисто: мало-мальски пригодных для идентификации следов не было. “Работал” вор в перчатках, первоклассными отмычками, обувь, похоже, смазывал какой-то вонючей жидкостью – служебно-розыскной пес след не брал, лишь скулил жалобно да чихал до слез.
Уносил он из квартир только вещи малогабаритные и ценные – золотые украшения, антиквариат, деньги и меха.
Что «домушник» такой высокой “квалификации”, конечно же, должен значиться в картотеке МВД, Дубравин ничуть не сомневался.
Но за что зацепиться, чтобы узнать, кто он? Где искать его пристанище, если вор залетный? (Что вероятнее всего, был убежден майор: в городе с такими ловкачами ему уже давно не приходилось встречаться).
Как бы там ни было, оставалось лишь думать да гадать. Розыск этого вора-“домушника” пока не сдвинулся с мертвой точки, и ничего, кроме неприятностей по службе, майору Дубравину не принес…
В дежурной части управления людно: привели каких-то юнцов в вызывающе ярких импортных куртках. Среди них Дубравин заметил и девицу лет шестнадцати с пышными фиолетовыми волосами и отсутствующим взглядом.
