Карлики - Дегтярев Максим Владимирович (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
Я проснулся или, вернее, очнулся от страха быть схваченным во сне. Звучит парадоксально, но именно с этим чувством я открывал глаза. Первое же движение отдало в голове резкой болью. Даже двигать глазами стало нестерпимо больно. Я снял шлем и провел рукою по затылку — на ладони осталась кровь. Провел еще раз — царапина на шее — ерунда. Голова, благодаря защитному шлему, уцелела, но только внешне. Я ввел себе все, что оставалось в медицинском пакете и поднялся на ноги. К счастью, ноги меня еще слушались. Прочерченная детектором дуга с линией нашего маршрута не пересекалась, но проходила совсем близко. Но даже если бы эти две линии и пересеклись, то, все равно, я мог быть уверенным в том, что нахожусь на самой линии маршрута. Вот если бы они не просто пересеклись, а какое-то время оставались «сцепленными»… Я объяснил комлогу, что означает «какое-то время быть сцепленными». Теперь его задача — следить за дорогой. Дальнейшие теоретические выкладки ни к чему не привели, и я стал потихоньку продвигаться по той полости, что находилась ближе всего к нужному мне маршруту. Возле каждого разветвления я сверялся с картой, но дуга на экране не сообщала ничего утешительного — я только отдалялся пути, по которому шли мы с Номурой. Эти места никем до нас не изучались, а полученная путем сканирования стереокарта явно приукрашивала действительность.
Я остановился в раздумье. Правильно ли я поступаю — ведь я мог бы поискать дорогу не к тому выходу из пещеры, что мы использовали как вход, а ко второму — тому, который, в силу выпавшего жребия, был нами отвергнут. Расстояние до него по прямой составляло около десяти километров — на два километра больше, чем до каньона с вапролоками. Или, пока не поздно, мне следует вернуться в пещеру, где остался Номура, и там дожидаться помощи. За неделю меня бы нашли, а неделю-то я уж как-нибудь продержусь — дающие энергию батареи были в исправности, а льда (иначе говоря — воды) в пещере предостаточно.
Обезболивающие препараты имеют тот же недостаток, что и моя стереокарта — они приукрашивают действительность. Комлог же бил тревогу. Возможно, он слегка драматизировал, но если верить его показаниям — неделю моя голова не выдержит. Словно боясь, что я не поверю приборам, организм взбунтовался: голова внезапно налилась свинцом, к горлу подступила тошнота, перед глазами все поплыло, и я упал на колени. Меня начало выворачивать, затем, похоже, я вновь потерял сознание.
Все словно повторялось: пробуждение, блеск ледяных капель, чужое лицо, мелькнувшее перед глазами и исчезнувшее, лишь стоило мне сфокусировать взгляд.
— Постойте! — я прокричал, прохрипел, простонал — каждый слог этого слова был произнесен по-другому. Свет чужого фонаря бил мне в глаза. Почему-то я был убежден, что гомоид обязан понимать человеческую речь и нисколько не удивился, услышав ответ:
— Вставайте и идите за мной, — сказал гомоид ясно и вполне по-человечьи. Сказав так, он зашагал прочь.
Я встал и пошатываясь поплелся за ним. Мною двигала не надежда на спасение, — ведь с того момента, как я остался один, прошло на так много времени, чтобы успеть ее потерять. Зато, я потерял всякую надежду достичь той цели, ради которой отправился плутать по подземному лабиринту. Но сейчас все переменилось. И мне было плевать, кто в чьей власти, гомоиды — в моей (на такое я всерьез рассчитывал три дня назад), или я — во власти этих непонятных, неведомых существ. Фонарь выхватывал из темноты лишь смутные очертания моего молчаливого проводника. «Кто вы?» — спрашивал я его снова и снова. Собравшись с силами, я попытался его нагнать, но он тут же прибавил шаг, и дистанция между нами осталась неизменной. Расстояние он определял, вероятно, по звуку моих шагов. Тогда, я вновь попытался с ним заговорить.
— Подождите… — бормотал я, — я только хочу узнать, кто вы… я разговаривал с вашим создателем, профессором Франкенбергом перед самой его смертью… я не враг вам, поймите же наконец…
Я надеялся, что гомоида заинтересует какая-нибудь из брошенных мною наугад фраз:
— … он рассказывал мне о вас… я знаю — вы гномы… вас создали чтобы… честно говоря, я не очень понял — для чего… Франкенберг показывал мне ваши портреты… всех четверых… вы который из них?… я знаю, в пещерах находилась лаборатория, что с ней стало?
Он остановился, как вкопанный. Я сделал еще шаг, но гомоид строго приказал:
— Не приближайтесь!
И я был вынужден остановиться. Он повернулся ко мне, но рассмотреть свое лицо не дал — его фонарь, гораздо более мощный чем мой, светил прямо на меня.
— Повторите то, что вы сейчас сказали, — таким был его следующий приказ. Я с готовностью подчинился:
— Я говорю — мы предполагали, что лаборатория находится рядом с химическим заводом и шли, чтобы ее найти… не напасть на вас, а найти… Я не знаю, почему Номура стал стрелять — никто не отдавал ему такого приказа… — понимая, что такое оправдание немногого стоит, я замолчал.
— Странные вы… люди, — ответил гомоид, — идете искать неведомо кого, но не знаете, кто идет с вами рядом.
— Что вы знаете о Номуре? — прохрипел я. Но мой вопрос остался без ответа.
— Вы сказали что-то еще — не только о лаборатории. Повторите мне все! — донеслось до меня. Я силился припомнить:
— Я говорил о Франкенберге, о его плане, которого я не понял, о портретах четырех гомоидов, среди которых должен быть и ваш портрет; о том, что я вам не враг…
— Достаточно, — прервал он меня, — странно, очень странно…вероятно, я сильно отстал от жизни, столько лет проведя здесь, в пещере… — пробормотал он задумчиво.
— А сколько лет вы здесь пробыли? — на самом деле, это меня интересовало меньше всего, но теперь я старался спрашивать осторожно, стараясь попадать в такт его собственным мыслям.
— Шесть, — ответил он.
— Но почему вы прячетесь здесь? Кого вы боитесь — того, кто убил Перка и Франкенберга?
— Есть причины по которым я не стану отвечать на этот вопрос. Мой отказ не стоит понимать так, будто я точно знаю, кто это сделал. Я дам вам возможность выйти отсюда, но, поверьте, даже если вы снова вернетесь в пещеры, вы ничего и никого не найдете — ни меня, ни лаборатории. Самому мне уже недолго осталось жить, а о том, что осталось от лаборатории, я позабочусь…
— Вы говорите так, точно… — мой голос настолько ослабел, что боясь быть не услышанным, я сделал несколько шагов вперед, и в тот же момент гомоид исчез — как сквозь землю провалился. С минуту я вглядывался в темноту, ожидая его появления. Он появился, но полусотней шагов дальше. Я пошел к нему. Как и прежде, он не позволял мне приближаться, но и не исчезал, и я поверил, что гомоид действительно хочет меня отсюда вывести. Я спешил, как мог, боясь упустить его из виду. Падал, спотыкаясь о камни, и снова поднимался. Вероятно — терял сознание и вероятно — не раз. С какого-то момента для меня перестали существовать все преграды — и камни, и сталагмиты, и постепенно смыкавшиеся стены — все стало каким-то ватным, и ватным стал я сам. Не чувствуя боли, я протискивался, просачивался сквозь или мимо них — не знаю, наверное, я полз на четвереньках — просто не смог встать после очередного падения. Для меня существовал лишь свет его фонаря, и я полз на этот свет. Дальнейшие мои воспоминания обрывочны… Я помню узкий лаз, в котором очутился после того или, скорее, одновременно с тем, как потерял своего проводника. Но путь был один — только вперед. И я продолжал ползти. Дневной свет вспыхнул настолько неожиданно и настолько ярко, что я зажмурил глаза. И даже теперь, по прошествию стольких дней, если сильно зажмурить глаза, то можно вызвать из памяти эти красно-фиолетовые всполохи в ослепленной сетчатке и на их фоне черный, человекоподобный силуэт, на мгновение загородивший выход из подземелья…
12
Если у человека, как и у кошки, несколько жизней (девять или сколько там) то, интересно, какую их часть я успел израсходовать? И не похож ли момент расходования очередной жизни на пробуждение? Я открыл глаза. Сначала — яркий свет, затем — прямо надо мною — Татьянино лицо. Ну и что, думаю, почему бы Татьяне не быть гомоидом или, наоборот, гомоиду — Татьяной. Закрыл глаза. Услышал:
